– Если бы, зема. Стрюкан показывает, что, вроде бы, был скандал, когда пришмандовки кавалеров в село привели. Вроде, шабашников каких-то закадрили. Ну, Ирка им и устроила, вырванные годы. Те, понятно, в долгу не остались. А потом Гость за ними пришел.
– Как? – поперхнулся Протасов.
– Малой толком не знает. Их с Ксюхой дома не было. Ирка им, через Собес, путевки пробила. В Моршин, на воды.
– М-да, – сказал Протасов. – А как с другими квартирантами?
– Малой говорит, жили у них как-то узкоглазые…
– В смысле, китаезы?
– В смысле, узкоглазые, зема. Догадывайся сам. Панасоники, короче. Пацанву сладостями угощали. Характеризуются, в общем и целом положительно. Ирка, мол, к ним даже ходила…
– Как так, твою мать?
– Пацан говорит, что на ночь.
– Жопой приторговывала?
– Похоже, что так, зема. Стрюкан рассказал, что потом мамка сильно плакала. А чурбаны куда-то задевались. Их даже милиция искала. Они, вроде, травой занимались.
– Чего еще выведал? – Валерий стал мрачнее тучи. Вовка пожал плечами:
– Да все, вроде.
– Вот тебе, Вовка, и тюбетейка…
– Я тоже так думаю, зема. Тем более… Я ее, брат, на башку нахлобучил. Ну, и пошел, к колодцу, за водой. Когда, слышу, «Ох»… Гляжу, Ирина на крыльце стоит. И, как чухнет в дом. Рожа белая, как саван… И глаза… Видел бы ты ее гляделки, Валерка…
– Выходит, она ее узнала?
– Получается так, брат. А, как стемнело, прихватило у меня брюхо. От этих разговоров про мертвяков. Ну, делать нечего, собрался я, значит, на толчок. По большому. Сижу, короче, курю. То да се, уже на выход пора, когда, гляжу через щель, Ирина садом пробирается…
– Тоже, что ли, к толчку?
– Если бы, зема. Смотрю, огородами крадется. Лицо белое, как саван, а в руках…
– Что?! – не выдержал Валерий. Волына беззвучно открывал и закрывал рот, словно рыба из аквариума.
– Да что, твою мать, идиот неумный?!
– Лопата, зема… – выдавил из се6я Вовка. Штыковая.
– Лопата? – Протасов невольно поежился. – И куда ж эта шалава гребаная поперлась с лопатой на ночь глядя?
– Не хотел бы я знать, земляк. Бля буду, не хотел бы… Я, зема, со страху, так и окаменел над дыркой, будто памятник. Аж дыхание в зобу перехватило.
Протасов представил себе эту картину, и попытался улыбнуться. Улыбка вышла кривая.
– Даром лыбишься, зема. – Покачал головой Вовчик. – Я как на нее глянул, чуть в выгребную яму не полез. Чистая ведьма. По-любому. Глаза горят, как фары, а рожа белая-белая. Стала у нужника, прислушалась, собака собакой, и почесала дальше.
– Куда? – еле слышно спросил Протасов.
– Как куда?! На погост заброшенный. Куда, бляха, еще?
– Проследил?
Волына поглядел на земляка, как на идиота.
– Я, Протасов, может, с головой и не дружу… но… чтобы за бешеной сучкой на кладбище красться? Когда на дворе хоть глаз выколи. Перекрестился, да бегом в хату. Греха подальше.
– Она вернулась?
– Вернулась. – Подтвердил Волына. – Я из окна видел.
– Спит? – спросил Протасов, в который раз покосившись на окно. Он бы, пожалуй, поклялся Богом, что с улицы за ними подглядывают чьи-то недобрые глаза. Чувство манекена в освещенной витрине снова охватило Валерия. Он стиснул кулаки.
– А кто ее знает, ведьму проклятую, спит она там, или колдовские чары наводит. – Проблеял Вовчик. Протасов на секунду отвлекся, представив Ирину, крадущуюся в ночи, с лопатой, к штыку которой прилипли окровавленные волосы и обломки черепа. Зрелище было то еще.
– Ты чего, зема? Привидение увидал?
