85–90 %. Причем лишь немногие из этих богачей поднялись на верхушку общественной лестницы из низов. Увы, пресловутые «люди, сделавшие себя сами», являлись, скорее, исключением из правила.
Еще одной проблемой, проистекавшей из нового курса, стала экономическая зависимость трудящихся. Неквалифицированные и финансово незащищенные рабочие не могли рассчитывать на значительное повышение своего общественного статуса. Особенно трудно приходилось безземельным фабричным рабочим в периоды депрессий. Процесс производства переместился из стен родного дома в безликие производственные помещения, в результате людские судьбы все больше зависели от таких непонятных и пугающих сил, как рыночные цены, капиталовложения, кредиты. Надежды на демократическую власть, социальную мобильность и безграничные возможности все еще будоражили воображение многих, однако на практике получалось, что от человека почти ничего не зависело. Кем ты родился, тем тебе и суждено помереть. Границы между классами становились все более непроницаемыми, и клеймо нищеты сохранялось на протяжении всей жизни.
Четвертым важным фактором стало то, что рыночная экономика диктовала новые условия труда. В этом отношении Америка повторяла путь Западной Европы: развитие промышленности неизбежно меняло привычки и ритм жизни. Конечно, в аграрном секторе тоже приходилось тяжело трудиться, но там – в силу сезонного характера труда, неизбежного его смешения с дружеским, добрососедским общением – работа носила нерегулярный характер. Промышленное производство предполагало ужесточение дисциплины – труд носил более устойчивый, регулярный и пунктуальный характер. В фабричных цехах от рабочего требовалось меньше творчества и личного мастерства, но гораздо больше напряженной, однообразной работы. Историк Уильям Л. Барни подсчитал, что в XIX веке среднестатистический американский фермер трудился примерно 2 тыс. часов в год, в то время как трудовые затраты для фабричного рабочего составляли ежегодно 3 тыс. часов.
И наконец, хотя рыночная экономика способствовала укреплению коммерческих и финансовых связей внутри нации, в региональном плане страна все же оставалась разделенной. Благодаря широкому распространению хлопковой культуры можно было говорить об экономическом росте южных штатов (плантаторы получали неплохие прибыли), однако они явно отставали от северо-восточных и северозападных штатов – здесь наблюдался не только количественный рост, но и качественное развитие. Помимо того, что производство на Севере расширялось, оно становилось более разнообразным. И очень скоро северные штаты уже превзошли южных соседей по всем экономическим параметрам. Здесь производилось свыше 90 % всего текстиля, угля, железа и огнестрельного оружия, здесь же была сконцентрирована основная масса (90 %) фабрично-заводских рабочих. Свыше 75 % всего национального богатства Америки производилось на севере страны.
Однако, как известно, все имеет свою цену. Северянам тоже пришлось расплачиваться за лидирующие позиции в развитии промышленности и транспорта, а также в урбанизации и иммиграции. И если одни рассматривали быстрые изменения в составе общества и географии расселения, в условиях работы и способах передвижения приметы прогресса, то другие видели в этом путаницу и беспорядок. По мере того как северяне формировали новый экономический порядок в стране, стали раздаваться голоса протеста, призывающие к сохранению общественных, культурных и духовных ценностей.
Тяга к реформам на Севере
Возможно, сторонники рыночной экономики были правы, когда утверждали, что она стала началом великой эры «экспансии», «модернизации», «прогресса» (можно перечислить множество красивых слов, которые во все времена ласкают слух). Но многим простым американцам все виделось совсем в ином, куда более мрачном свете. Им казалось, что эти новшества представляют собой ряд общественных потрясений, в результате которых их привычный, налаженный уклад полетел вверх тормашками. Конечно, Америка не была в этом отношении уникальна; многие страны проходили через подобные испытания, сопряженные с ростом и изменением. Но, как справедливо заметил историк Дэвид Брион Дэвис, там процессы роста, индустриализации и общественного расслоения протекали «в человеческих сообществах с уходящей в глубь веков историей, с богатыми традициями и обычаями, со сложившимися классовыми интересами – все это вместе, с одной стороны, препятствовало чересчур резким изменениям, а с другой – служило стабилизирующим фактором для общества». В Америке же с ее слишком короткой историей подобные общественные амортизаторы практически отсутствовали. Слишком мало было общественных или институционных инстанций, которые могли бы взять на себя смягчение негативных последствий, вызванных стремительными изменениями повседневной жизни. Неудивительно, что сотни тысяч американцев болезненно отреагировали на кардинальные перемены в жизни. Все эти люди объединились в небывалой вспышке реформаторской деятельности, которая развилась в Америке в 1810–1860 годах.
Реформаторские группы возникали в стране и прежде, но не в таком количестве, и действовали они не с таким размахом и энтузиазмом. Если раньше их возглавляли высокопоставленные политики – так сказать, элита общества, то теперь инициатива перешла к представителям среднего класса. Как правило, реформисты ставили своей целью не частные, а тотальные перемены в обществе; требовали покончить с каким-либо социальным злом не путем постепенных перемен, а немедленно. Они нередко связывали свои кампании с аналогичными выступлениями по другим вопросам, но почти все выступления носили не общенациональный, а региональный характер, и территориально привязывались к Северу.
Хотя реформаторские группы делали упор на многие вопросы – пьянство, рабовладение, война, неравенство, рыночная конкуренция и безбожие, – тем не менее прослеживалась некая тема, которая присутствовала во всех выступлениях. Обычно сторонники реформ не рассматривали свою деятельность как стремление к чему-то новому и не приветствовали перемены. Напротив, большинство реформ было направлено на то, чтобы препятствовать тенденции к изменениям, создать более управляемое общество, остановить хаос и вернуть обществу приемлемую форму, смысл и цель. Реформисты обращались к миру, утратившему порядок, и пытались его в буквальном смысле реформировать.
Наверное, именно поэтому реформаторство не получило широкого распространения на Юге: этот регион был значительно меньше подвержен разрушительным переменам, чем Север. И экономические реформы, и урбанизация, и европейская иммиграция – все практически обошло стороной южные штаты с их рабовладельческим аграрным типом хозяйства. Южане, которые испокон веков были независимыми и самодостаточными, осуществляли экономическое взаимодействие либо с ближайшими соседями-штатами, либо с зарубежными партнерами, не стремились включаться во внутригосударственный торговый обмен. Установившийся на Юге общественный порядок – незыблемый, вполне устраивавший самих южан, – сводил к минимуму необходимость в реформах.
Вообще тяга к реформам проистекала не только из-за негативных перемен в жизни людей, но и из их уверенности в том, что эти реформы осуществимы. Отчасти подобная уверенность базировалась на светских принципах Просвещения, которые утверждали, будто человеку вполне по силам изменить окружающий мир – надо только осмыслить действительность и выявить причины общественных зол. То же внушали и религиозные постулаты Второго Великого Пробуждения: все люди, и мужчины, и женщины, наделены духовной способностью к совершенствованию самих себя и окружающего мира. Тем, кто, заглянув внутрь себя, не находил следов греховности, следовало обратить взор наружу и приложить старания, дабы искоренить беспорядок в обществе и подготовить его к новому пришествию Спасителя. Итак, и светская, и религиозная доктрины утверждали одно и то же: внешний мир податлив, человечество может, а следовательно, обязано его изменить.
Сторонники «возрожденческого» движения создали широкую коалицию реформаторских групп различной религиозной принадлежности, получившую название «Империя доброй воли». Всех членов коалиции объединяло принципиальное осознание того факта, что в американском обществе наблюдается кризис власти и расстройство общественного порядка. Их деятельность сводилась к распространению экземпляров Библии и научно-просветительских трактатов, организации воскресных школ и миссионерской работе. «Империя» вела упорную борьбу с пьянством и проституцией. В организационном плане американские активисты (как и их британские единомышленники) образовывали большие связанные между собой группы, опиравшиеся на широкую кампанию по сбору денежных средств и заявлявшие о себе через те же многочисленные трактаты, памфлеты и газеты. В 1820-х и 1830-х годах «Империя доброй воли» оказала большую поддержку реформаторскому движению, щедро делясь своими организаторскими навыками и наработанным опытом по руководству массами.
Движение трезвенников
Наиболее значительным «отпочкованием» реформистской коалиции явилось движение за трезвый образ жизни. Хотя сторонники движения не пользовались популярностью в народе – их частенько изображали в виде этаких «сухарей» с вечно кислой физиономией, – следует признать, что они героически сражались с одной из серьезнейших проблем американской жизни. Потребление дистиллированного спирта в Америке начала XIX века достигало угрожающих размеров (в 3 раза выше, чем в конце XX века, на душу населения) и влекло за собой такие беды, как алкоголизм, нищету, преступность, домашнее насилие и социальную нестабильность. Для многих алкоголь стал символом беспорядка, который царил в американской жизни.
К середине 1830-х годов движение трезвенников объединяло свыше миллиона американцев (что составляло около 8 % всего населения), причем в равной степени и южан, и северян. Их усилия принесли видимые результаты: потребление алкоголя упало с 7 галлонов на душу населения в 1830-х годах до менее 2 галлонов в 1844 году. Некоторые реформаторы выступали за ограничение потребления, другие – за полный запрет алкоголя; одни полагались на моральное убеждение, другие – на политические акции. Несмотря на эти различия в подходах и методах, в 1850-х годах производство и продажа алкоголя были запрещены уже в двенадцати штатах.
Подобно многим довоенным реформам, движение трезвенников объединяло в себе «консервативный» и «либеральный» посылы. С одной стороны, реформаторы пытались контролировать поведение общества, насаждая в нем строгие моральные нормы. Они верили, что призывы к самодисциплине принесут плоды в виде экономических выгод, поскольку увеличат число здоровых и работоспособных тружеников. А с другой стороны, они объявили войну серьезной проблеме, которая имела тяжелые социальные последствия. Особую тревогу у них вызывало положение женщин, страдавших от пьянства мужей и не имевших возможности (по крайней мере, узаконенной) себя защитить. В конце концов реформаторы выработали совместную программу, носившую как сочувствующий, так и принудительный характер: одновременно строгая и заботливая, она перекликалась с понятием «суровой любви», столь популярным в XIX веке.
Общественные институты
Все ту же смесь гуманизма и строгого контроля мы видим в первых попытках создания новых институтов для зависимых членов общества и тех, кто представлял собой «отклонение от нормы». В воспитании и образовании молодежи, наказании преступников и уходе за психически больными людьми американцы традиционно придерживались жестких, но несистематических методов. Школы, пользующиеся поддержкой государства, являлись своеобразным исключением в стране, где образование, как правило, являлось прерогативой семьи и церкви. Американские тюрьмы представляли собой суровое и негостеприимное место, имевшее целью скорее наказание, чем исправление. Очень часто в одной камере оказывались и закоренелые преступники, и впервые оступившиеся, и вовсе невинные жертвы. Психически ненормальные люди обычно содержались в приютах (фактически тюрьмах), где их специфическим потребностям уделялось мало внимания. Условия содержания во всех этих заведениях – и для детей, и для преступников, и для душевнобольных – были произвольными, деспотичными и плохо организованными, как и состояние нации в целом на тот момент. Подобное положение не устраивало реформаторов. Решение проблемы напрашивалось само собой: требовалось устранить беспорядок, придать ему форму через изменение условий содержания, режима, то есть собственно среды обитания подопечных. А изменившееся окружение, рассуждали реформисты, повлияет на человеческое поведение. Несмотря на различные потребности и жизненные обстоятельства, весь человеческий материал – дети, преступники и больные люди – нуждался в строго структурированных условиях жизни с использованием систематических методик.
В школах активисты делали упор на «официальное» образование с государственным финансированием; требовалась стандартная программа обучения, жесткое расписание, обязательное посещение, устойчивая оценочная система, позволяющая регулировать прогресс учащихся, опытные преподаватели и ориентация на запоминание большого учебного материала. В пенитенциарной системе предлагалось создать такие государственные институты, которые бы надежно исключали правонарушителей (и все то зло, которое они могут причинить) из общественной жизни. Основная идея заключалась в том, чтобы лишить преступников свободы. Дополнительно предлагались такие меры как ношение стандартной униформы, строгая дисциплина и регулярный труд. В психлечебницах реформаторы стремились насадить строго регламентированный режим и повторяющиеся изо дня в день мероприятия. Предполагалось, что подобная жизнь будет благотворно влиять на расстроенную психику. Во всех трех случаях ставка делалась на то, чтобы исключить элементы нестабильности и непредсказуемости из повседневной жизни подопечных, которые рассматривались как «группы риска». Требовалось сделать их жизнь стандартной, структурированной и поднадзорной. Это позволит, считали сторонники реформ, исправить и упорядочить поведение недисциплинированных человеческих индивидов, а может быть, и преподать окружающему миру полезные уроки по наведению порядка в обществе.
Движение за отмену рабства
Инициаторы перестройки важнейших общественных институтов (школ, тюрем и лечебниц) связывали бедственное положение в республике с отсутствием системы социального обеспечения населения. Однако в массовом движении за реформы существовало еще два направления, сторонники которых видели корень зла в величайшей социальной несправедливости. Речь идет о глубокой, разлагающей, опасной несправедливости, которую на протяжении десятилетий чинили в отношении двух больших групп американцев – женщин и
