европейскими – в глазах сторонних наблюдателей. Для американских обывателей они ассоциировались с пьяным разгулом и свальным грехом. Местные власти также выражали неудовольствие, но не могли изыскать официальных поводов для закрытия коммуны. На самом же деле члены «Онейды» не столько высвободили сексуальность, сколько ее систематизировали: в рамках коммуны от мужчин требовалось воздержание, все коммунары подвергались тщательному отбору на предмет составления родительских пар, и лишь немногие выдержавшие испытания допускались к процессу воспроизводства потомства. Но даже такая система оказалась неприемлемой для окружения. В 1879 году Нойесу пришлось покинуть коммуну и уехать в Канаду. Его последователи забросили брачные эксперименты и переключились на производство: они изготавливали изделия из серебра и охотничьи капканы.
Напоследок отметим, что все утопические сообщества, независимо от срока их существования и степени успешности, исповедовали принципы кооперации и совместной жизни. Они не только сами им следовали, но и пытались привнести эти принципы в окружающее общество, на тот момент погрязшее в индивидуализме, конкуренции и эгоистических амбициях. Коммунары, подобно другим северянам-реформаторам, испытывали тревогу по поводу социального и экономического разлада в своем регионе. Ирония заключалась в том, что подобную точку зрения разделяли и критики из южных штатов.
Рабовладельческий Юг
Об американском Юге написано множество книг, и все они – и исторические романы, и дешевые сентиментальные драмы – сходились в одном: в основе повседневной жизни «Старого Юга» лежал институт рабства. Именно он определял судьбы большинства чернокожих американцев, формировал экономику всего региона, а также расовые взаимоотношения и поведенческие нормы южан. Достаточно лишь упомянуть южные штаты, какими те были до Гражданской войны, и в памяти сразу же всплывают картинки, так или иначе связанные с системой рабского труда.
Однако в конце XVIII века ситуация на Юге выглядела несколько иначе. Многим институт рабства тогда не казался ни особенно прочным, ни жизнестойким. Томас Джефферсон, к примеру, признавал ущерб, который наносят южным почвам табачные плантации. Он также осознавал, что возделывание риса и длинноволокнистого хлопка имеет существенные ограничения географического порядка. Он прозревал начальные ростки аболиционистского движения в северных штатах, размышлял над загадкой существования рабства в «стране свободы» и предвидел, что в грядущие десятилетия в Виргинии – да и во всей Америке – установится иной порядок. Будущее Американской республики он связывал не с миром южных плантаторов, а с классом независимых фермеров средней руки. Джефферсон считал, что именно их энергия – через труд, свободу и изначальную добродетель – поможет окончательно сформировать Соединенные Штаты. Свои идеи президент воплотил в ордонансе 1784 года, посвященному территории к северу от реки Огайо: по мнению президента, на этих землях не должно быть рабства. С первой попытки предложение не прошло, но три года спустя запрет на рабство стал частью Северо-западного ордонанса 1787 года. Джефферсон был не одинок в своих убеждениях. Такие процветающие рабовладельцы, как Джордж Вашингтон, Патрик Генри и Джеймс Мэдисон, разделяли его озабоченность по поводу юридической незыблемости и живучести рабовладельческой системы в Америке. Однако все их усилия приносили весьма скромные результаты. Южные штаты не спешили расстаться с привычной и удобной системой рабского труда. Они доказывали, что отмена рабовладения, по сути, является покушением на «свободу» и имущественные права белых плантаторов. Не меньше их страшила возможность проникновения в белое общество «неполноценной низшей расы» – чернокожих. Тем не менее под давлением правительства все южные штаты, за исключением Северной Каролины, упростили законы, регулирующие процедуру освобождения рабов хозяевами – теперь «отпустить на волю» чернокожего стало легче. Одновременно южане изъявили готовность (хотя бы теоретически) пересмотреть курс развития. Со своей стороны, Джефферсон и его сторонники тоже пошли на уступки: они решили на какое-то время сохранить институт рабства – «как неизбежное зло» и как оплот расового «порядка». Однако они верили, что у рабовладения нет будущего. В ближайшие же десятилетия Югу предстояло коренным образом измениться.
Земля хлопка
А рабство тем временем и не думало сдавать позиции. Напротив, оно только ширилось и укреплялось. Остается удивляться, каким образом насквозь нестабильная система – в экономическом, моральном и политическом плане – могла благополучно существовать и развиваться. Благодаря чему столь проблематичный общественный институт сохранял свою силу? Ответ звучит неожиданно: благодаря несложному механическому приспособлению. Именно оно в значительной степени помогло преобразовать скромное, непритязательное растение в короля экономики.
Если говорить о потенциально выгодных сельскохозяйственных культурах, пригодных для выращивания в условия американского Юга, то одним из самых перспективных является коротковолокнистый хлопчатник. В целом этот вид хлопка – в отличие от элитного длинноволокнистого – идеально соответствовал климатическим условиям и типу почв, распространенных в южных штатах. Его можно было выращивать практически круглогодично и в любых количествах. Казалось бы, чего лучше? Увы, коротковолокнистый хлопок имел одно неприятное свойство: дело в том, что процесс очистки волокнистой массы от семян чрезвычайно длителен и кропотлив. За день один человек с трудом очищал всего фунт хлопка – с такими количествами рассчитывать на большие прибыли не приходилось.
И вот в 1793 году небезызвестный нам северянин Элай Уитни, в качестве учителя приехавший в Южную Каролину, нежданно-негаданно преподал южанам грандиозный экономический урок. Заручившись поддержкой Катерины Грин (вдовы знаменитого героя революции Натаниэля Грина), он изобрел принципиально новое приспособление для очистки линта (волокна хлопчатника) от семян. Его хлопкоочистительная машинка (или «джинн», как ее окрестили) позволяла тому же самому рабочему за день обработать более 50 фунтов коротковолокнистого хлопка. Можно представить, насколько возросла эффективность выращивания культуры! При несомненной выгоде изобретения и относительной простоте конструкции (посмотри да и скопируй у себя на плантации!) хлопковые «джинны» мгновенно распространились по всему Югу. Коротковолокнистый хлопчатник превратился в главную сельскохозяйственную культуру и стал залогом процветания южных штатов.
Конечно, изобретение Уитни было не единственной причиной, по которой все южные плантаторы кинулись выращивать хлопок. Немалую роль сыграл резко возросший мировой спрос на этот материал. Текстильное производство в Британии нуждалось в огромных количествах хлопка-сырца. Американские плантаторы получали отличную цену за свой товар, к тому же выращивание этой культуры как нельзя лучше вписывалось в систему рабского труда. Хозяева покупали рабов, чтобы те трудились – тяжко и беспрестанно. А хлопок создавал для этого возможности. Здесь надо было работать круглый год: готовить поле, сеять, ухаживать, пропалывать, прореживать, собирать урожай, очищать собранное и потом везти товар на рынок. Поскольку занятость работников варьировалась в течение года, хозяин мог использовать освободившихся рабов по своему усмотрению – на производстве продуктов питания, на стройке и проч. Таким образом, плантация превращалась в достаточно (хоть и не стопроцентно) эффективное, экономически самостоятельное предприятие.
Разведение коротковолокнистого хлопчатника быстро распространилось с юго-восточного побережья в другие штаты – Алабаму, Миссисипи, Луизиану, Арканзас и Техас. За 1790–1820 годы производство хлопка (измеренное в стандартных тюках) выросло в 18 раз. В 1820–1840 годы оно увеличилось еще в 18 раз, достигнув в 1840 году 1,3 млн тюков. А к 1860 году эта цифра почти утроилась, составив 3,8 млн тюков.
Однако важнее численных показателей то место, которое занимал хлопок в национальной экономике: он превратился в главный товар, который Америка вывозила за море. До 1810 года хлопок составлял менее 10 % всего американского экспорта; к 1820 году этот показатель поднялся до 33 %; к 1860 году составлял уже почти 60 %. Один товар, производимый в одном регионе, формировал экспортный сектор целой державы и, соответственно, определял ее торговый баланс, доступные кредиты и выплаты по импорту. В таких условиях трудно переоценить значение хлопка и рабского труда, который обеспечивал поступление продукта, столь важного для всей нации. Джеймс Х. Хаммонд, сенатор от Южной Каролины, вполне осознавал важность хлопка для экономики и политики Соединенных Штатов. В 1858 году он заявлял: «Если на нас пойдут войной, мы сможем поставить весь мир на колени, причем не сделав ни одного выстрела, не обнажив меча. Нет, вы не посмеете воевать с хлопком. Нет в мире такой силы, которая рискнула бы восстать против Его Величества Хлопка».
Развитие института рабства
Возможно, хлопок и правил на американских полях, подобно истинному королю, но в конечном счете его власть и процветание зависели от труда чернокожих невольников. Небывалый подъем в производстве хлопка совпадал по времени с ростом популяции рабов в южных штатах. В 1790 году в Соединенных Штатах проживали 700 тыс. рабов. К 1820 году это число более чем удвоилось и достигло 1,5 млн человек. К 1840 году уже 2,5 млн невольников трудились на американских плантациях, а к 1860 году их стало без малого 4 млн. Часть рабов попадала в страну благодаря трансатлантической системе торговли: со времен революции и до 1808 года плантаторы приобрели таким образом 250 тыс. африканских невольников; затем импорт живой рабочей силы был официально запрещен. Оставшиеся рабы появились уже в результате естественного воспроизводства, и южане широко рекламировали сей факт как доказательство гуманного и благожелательного обращения с рабами. Конечно, рабовладельцы были заинтересованы в свободном перемещении своего «товара» к стихийно возникавшим рынкам. Так начала складываться внутренняя торговля невольниками. С момента рождения американской республики и до конца гражданской войны до одного миллиона рабов было «отправлено вниз по реке» для продажи новым хозяевам на Глубоком Юге.
Три четверти всех чернокожих невольников занимались полевыми работами, в основном на хлопковых плантациях. Они были обречены на тяжелый, изнурительный труд, которым не желали заниматься белые американцы. На выращивание хлопка затрачивалось вдвое больше труда, чем на тот же объем кукурузы, и в четыре раза больше по сравнению с пшеницей. Надо учитывать, что именно американские негры своим непосильным трудом обеспечивали поступление хлопка – главнейшего экспортного товара, а следовательно, закладывали основу процветания южных штатов и нации в целом.
В 1830-х годах южане решительно не желали разделять позицию Джефферсона, который рассматривал рабство как временно существующее «неизбежное зло». Вместо того они изыскивали всевозможные доводы в защиту американского института рабства. Они ссылались на Библию: якобы на страницах Ветхого Завета сплошь и рядом приводятся доказательства того, что богоизбранный народ держал рабов; апостол Павел призывал слуг повиноваться их хозяевам, да и сам Иисус нигде не высказывался против рабства. Вторую группу доводов можно расценить как псевдонаучную, ибо она апеллирует к так называемому изначальному, природному неравенству чернокожих перед лицом представителей белой расы. Третий аргумент относился к числу исторических: защитники рабства указывали на существование подобного института в почтенных сообществах Древней Греции и Древнего Рима. И, наконец, последнее соображение носило общегуманитарный характер и сводилось к тому, что, поработив негров, белая раса оказала им неоценимую услугу: в противном случае те так и прозябали бы в дикости – без полезных навыков, без цивилизованных манер и, главное, без христианской веры. Рабовладельцы позиционировали себя как патриархальных благодетелей, которые вывели чернокожих из мрака дикости и невежества. А раз все так замечательно, какой же смысл ставить под сомнение существование полезного института рабства? Это – несомненное благо для общества.
Рабство и жизнь на юге
Несмотря на широкое распространение системы рабства на довоенном Юге, сказать то же самое о рабовладении никак нельзя. В 1860 году в южных штатах проживали 12,25 млн человек, из них 8 млн белых, 250 тыс. свободных чернокожих и 4 млн рабов. Число рабовладельцев составляло примерно 400 тыс. человек, то есть всего лишь 5 % белого населения. Если попытаться исчислить «уровень» рабовладения не в индивидуальных, а, так сказать, в семейных категориях, то получается, что 25 % южных семейств содержали чернокожих невольников. При любом раскладе выходит, что совсем небольшая группа белых южан владела рабами и совсем уж маленькая часть этого меньшинства владела ими в особо крупных размерах. Вот точные цифры: лишь 12 % всех рабовладельцев могли похвастаться имуществом в 20 и более рабов, и они составляли всего 0,5 % белого населения Юга.
А как жили остальные 75 % южан, не относившиеся к числу рабовладельцев? Большая часть из них являлась свободными фермерами. Собственными силами (и силами своей семьи) они обрабатывали скромные земельные участки, на которых выращивали кукурузу и картофель, разводили кур и свиней. Денег было мало, но, в общем-то, с голоду не умирали. Эти фермеры и не мечтали о далеких национальных рынках, вся их деятельность протекала в пределах скромной сельской общины. А посему их гораздо больше интересовало состояние местных дорог и в каком настроении сегодня проснулся начальник местной легислатуры, чем международное положение и прения в Конгрессе. К удаленной централизованной власти они испытывали традиционное недоверие. Если судить по фактам их жизни и цифрам официальной статистики, то создается впечатление, что рабовладельческая система не имела никакого отношения к данной прослойке населения. Однако цифры говорят одно, а исторический опыт – совсем другое.
Хотя, как мы выяснили, лишь меньшая часть южан составляла класс рабовладельцев, но сама система рабства являлась определяющим фактором в жизни южных штатов. Ведь речь не о способе инвестирования личных средств, не о системе труда или форме производства; рабство определяло сам стиль жизни американского Юга. Причем это в равной степени относилось и к чернокожим невольникам, и к белым рабовладельцам, и к тем, кто не обладал таким статусом.
Система рабовладения диктовала условия капитальных вложений в регионе. В 1860 году 4 млн рабов стоили 34 млрд долларов, и они приносили неплохие прибыли. Хозяин- рабовладелец мог рассчитывать на 10-процентную прибыль от своих рабов – больше, чем получали капиталисты-северяне со своих предприятий. К 1850 году цены на рабов выросли, что еще больше повысило рентабельность капиталовложений. Рабовладельцы получали прибыль в виде новых земель и дополнительных негров; к чему же менять столь выгодную форму
