– Вы не спасете нас, Виктор Дмитриевич! – горячо возразил капитан. – Нас с Федором Тарасовичем они не выпустят отсюда живыми. Слишком много мы знаем про них. И вас они передадут майору Иосси. И Сережа погибнет.
– Возможно! Но есть хоть какая-нибудь надежда спасти вас.
– Вот что! – поднялся мичман, улыбаясь со злой иронией. – Давайте соберем общее собрание, как говорил этот жлоб, и проголосуем. Кто за то, чтобы таким подлым способом спасать свою жизнь? Я против. Кто за? Нет! Воздержавшихся? Тоже нет! Единогласно!
– Что же делать? Что? – измученно крикнул Косаговский.
– Ждать! – ответил капитан, – До двенадцати ноль-ноль завтрашнего дня у нас немало времени. Я крепко надеюсь, что посадские нас выручат: Будимир и Волкорез, есаулы мои, живы. Ждать и надеяться!
Мичман пожал плечами и развел руки:
– Не очень это весело. А что кроме будешь делать?
Глава 7
ПОДНЫР
Она спокойно повернулась и повела их через отверстие в стене по уходившему вниз потайному коридору освещаемому только свечой, которую замыкавший шествие Вашингтон успел захватить со стола. Наконец они подошли к массивной дубовой двери, сплошь забитой ржавыми гвоздями.
1
Собор был темен и тих. Такая таинственная тишина бывает только в пустых ночных храмах. Пахло ладаном, церковной пылью, плавленым воском. Принесенный Истомой из алтаря многосвечннк, зажженный на все семь свечей, бил светом в лицо спящего Сережи, и он недовольно морщился. Мнтьша рядом с ним спал с улыбкой на лице. Капитан Ратных, Истома и Птуха спали бок о бок с ребятами, будто оберегая их. А Женька, свернувшись клубком и сунув морду в пах, спал в ногах Сережи. Пес спал неспокойно, то и дело открывал один глаз и смотрел заботливо на дежурившего летчика.
Виктор сидел на полу, привалившись к стене. Как и все эти дни, он и сейчас думал об Анфисе. «Есть ли надежда на нашу встречу? – спрашивал он себя и боялся ответа. – Смерть ее отца!.. Сможет ли она простить это?..» Но была в душе его надежда на какой-то случай, который все исправит, уладит, успокоит.
Он поднял правую руку и поглядел на перстень – подарок Анфисы. «Пусть будет он тебе вечной памятью обо мне!..» – вспомнил он слова девушки. Но гранат сейчас не излучал внутренний свет, не сыпал горячие искры, был темен, слеп, тускл. Сердце Виктора снова сжали страх и безнадежность.
Женька вдруг открыл глаза, поставил торчком уши и, злобно залаяв, кинулся к двери. В дверь осторожно стучали. Капитан, привыкший по тихому зову одним рывком сбрасывать одеяло и сон, вскочил и подбежал к двери.
– Кто? – громко и тревожно спросил он. Ответ донесся глухо.
Виктор не расслышал голос за дверью, а капитан схватился за голову:
– Не может быть! Вот радость-то! Он поспешно отодвинул засов и распахнул дверь. Тихо, как из сна выходя, шла к Виктору Анфиса. Лицо ее будто обрезано по лбу и щекам глухим черным платком. Она надела жальбу, черное печальное платье, – траур по убитому отцу. Тихие серые ее глаза с испугом смотрели на Виктора, на его забинтованную шею и на лицо, измазанное в крови.
– Светик мой, жив! Жив!
Неудержимо хлынуло все затаенное, скрываемое от людей. Она обхватила Виктора за шею, прижалась головой к его груди и задохнулась в рыданиях. Виктор наклонился к ее лицу, сказал с тихой, ликующей радостью:
– Пришла… Вернулась. Я боялся…
– Знаю, чего ты боялся. – Она говорила, не поднимая головы от его груди. – Преставился мой родитель. Не в честном бою, а в бою неправедном. В прах его разнесло. – Анфиса перекрестилась. – Жил батя грешно. Вечно буду молиться за его душу, а меж нами кровь его не встанет.
Виктор крепче прижал ее голову к груди. Мальчики спали, их не разбудил приход Анфисы; капитан и Истома растроганно глядели на встречу Виктора и Анфисы, и только мичман заметил, что вместе с дочерью посадника в собор пришла и еще одна женщина. Она укутала лицо в узорный плат и низко надвинула поверх шапочку, обложенную мехом. А под шапочкой беспокойно бегали в красных прожилках глаза горького пьяницы.
– Тю! Тут какая-то тайна! – сказал Птуха, описывая круги около женщины. – А ну-ка!
Он невежливо потянул платок и отступил в изумлении.
– Приветствую! Явление восьмое, те же и поп Савва!
Из платка показалась хитрая, распухшая от комариных укусов физиономия попа.
– Как ты сюда попал? – строго спросил деда Истома.
– Погоди, внучек, дай бабью одежину снять. – Поп начал снимать платок, кацавейку, юбку. – Как разогнали скоропалительные самопалы бунташную посад-чину, так и кинулся я к государыне Анфисе. Она ведь голубица, она добренькая, и умолил я ее свести меня с вами, с мирскими. В мир уйду! Здесь мне оставаться не с руки. Сидел я с верховниками в осаде? Сидел! Посадские за это на меня зубы точат. А потом с вами Детинец на слом брал? Брал! Старицу боголюбивую непотребными словами костерил? Костерил, еще как! Она мне это теперя припомнит, семь шкур с меня спустит! Одна дорога мне – вместе с вами в мир уходить.
– Завязало тебя, попище, калмыцким узлом? – усмехнулся мичман. – Теперь не выпутаешься!
– Звонил поп Савва во всю мочь, а теперь с колокольни прочь! – с холодным презрением сказал Истома. – Теперь вертится, как вор на толчке!
