всем. Всем одновременно. Человеком, который тебе платил, тобой руководил, тебя увольнял. Попробуйте-ка презирать такого. Я во всяком случае не мог. Даже если бы я захотел презирать Риве, у меня этого не получилось бы. Тогда как в министерствах можно презирать. Вероятно, именно потому, что тот, кто руководит, и тот, кто платит, — разные люди. Начальник канцелярии, например, на ином уровне, чем ты, но тебе вовсе не кажется, что он сделан из другого теста. В отличие от Риве. Даже генеральный директор и то не кажется. Ну а министр — это уже что-то из области фантазии. Проплывающее мимо облако. Снежная пушинка. У меня было четыре разных министра. Если бы я не видел их фотографии в газетах, то даже не знал бы, как они выглядят. Вот почему я считаю, что все обстояло бы гораздо лучше, если бы все служили в государственных учреждениях. Всех гоп! И по министерствам! Мне скажут: а где найти для всех работу? Но ведь работа — это еще одна идея. Люди хотят иметь не работу, а службу. Положение. Место, куда можно ходить каждое утро. И чтобы каждый месяц тебе выдавали жалованье. Пусть даже небольшое: люди не такие уж жадные. Чтобы просто было на что жить. Без забот. Без ответственности. Чтобы не ломать себе голову. А работа, что ж, всегда можно что-нибудь придумать. Заставить их, например, что-нибудь переписывать. Или все, что есть, взять да национализировать. И люди вели бы себя спокойно все это время.
Так вот. Я, значит, ходил в министерство. Но тем временем потихоньку, независимо от меня, зрело событие. Набухала перипетия. Готовясь перелиться через край. Естественно, что постепенно Мазюры стали видеть во мне возможного зятя. После того как я попал в ИХ ЛАГЕРЬ. Система продолжала действовать. И вот как-то раз вечером я снова застал Мазюра одного. С трубкой. (Самое ужасное во всех этих делах то, что, начав заниматься чьей-нибудь судьбой, человек уже не может остановиться. Поговорив однажды с кем-то по
— Малышка любит вас, Мажи. Да, да. Не отрицайте, это не преступление. Что вы хотите? Чувствам ведь не прикажешь.
Очень приятно.
— У вас теперь есть положение.
И вот так, в один прекрасный день я оказался женатым. На Шарлотте? Нет, я должен прямо сказать, что нет. Скорее на Ортанс. Которая никогда не гладила мне грудь. Старшая. По старшинству, в некотором роде. Но почему? Откуда я знаю. Так получилось. К тому же мне предложили не Шарлотту, а Ортанс. Да и честно сказать: Ортанс или Шарлотта, в сущности, я даже не знал, кому бы отдал предпочтение, если бы пришлось выбирать. Вся история для меня началась с того, что эта группа сидящих за столом девушек сказала мне: «Молодежь будет играть в рами». Раньше они были для меня как яйцо. Я думал, что оно закрыто. Потом дверь открылась. Дверь по имени Ортанс или дверь по имени Шарлотта? Разве это важно? К тому же фразу ведь Ортанс произнесла. Потом я ущипнул Шарлотту, это правда, и она стала гладить мне грудь. Но ведь брак и пощипывания — разные вещи. Разве не так? Короче говоря, Роза занялась моим приданым.
ГЛАВА XXII
Ортанс. Я должен был бы рассказать об Ортанс. Должен. Я употребил это слово, естественно, машинально. Фраза, которая, я в этом уверен, никого не заставила вздрогнуть от неожиданности. Однако чему соответствует это «должен»? Я должен был бы… Но что значит должен? Откуда берется эта обязанность говорить об Ортанс, а не о моей пепельнице, например. Я решил, начиная это повествование, писать только о тех предметах и людях, которые имели для меня значение. А если я считаю, что моя жена не имела для меня никакого значения? Разве я не свободен? Я должен был бы? Но по отношению к кому? Чей я должник? Ее памяти? Женщины, которая мне изменила?
Истина же состоит в том, что мне нечего сказать об Ортанс. Или почти нечего. За эти четырнадцать месяцев, прошедшие после ее смерти, я почти забыл ее. Иногда мне даже кажется, что я начал забывать ее, когда она была еще жива. Свою мать, сестру я вижу, я их слышу. Я прислушиваюсь — вот их голоса. А Ортанс? Нету. Исчезла. И это забвение было бы еще более надежным, если бы она не продолжала жить с такой силой и упорством в памяти людей, соседей. Потому что они, я же вижу, не могут переброситься со мной парой-тройкой слов, не вспомнив при этом о драме, не подумав об Ортанс. Я больше не Эмиль Мажи, я — муж. Муж, который… Они не говорят мне об этом, но усилие, которое они предпринимают, чтобы не говорить об этом, каждый раз давит на меня так, словно они разговаривали со мной об этом целых два часа.
Итак…
Хотя нет, не получается. Что бы я ни говорил, брак — это все-таки брак. Женившись, я как-никак изменил свою жизнь. Сменил квартиру, сменил привычки. Не столь важно? Это как сказать. Очень даже важно. Ведь Ортанс все-таки жила со мной, а не где-нибудь. А тем не менее, я повторяю, все это было так, как если бы ее не было. Может быть, есть что-то еще, помимо видимого значения поступков и людей. Может быть, что-то вроде зубчатых колес, зубцы которых, в зависимости от их расположения, сцепляются или не сцепляются. Может быть, есть такие люди, поступки, слова, которые как бы плавают по поверхности, скользят по нам, тогда как другие словно проникают в нас, действуют, как рычаги, двигают предметы и меняют нас. Что касается Ортанс и меня, то, я думаю, наши зубцы не совпадали. Мы вращались рядом друг с другом, не более. А ведь при этом я не могу сказать, что она мне не нравилась. Нет, вовсе нет. Она была женщиной красивой. Рослой. Красивое смугловатое лицо с веснушками вокруг губ и легким румянцем на щеках. Довольно заметный пушок ближе к шее, в местах, где и мне очень трудно как следует выбриться. Красивое крупное тело. Сильные ноги. И запах ее тоже мне нравился. Обычно молчаливая. Настроение у нее, как правило, было ровное.
Наше свадебное путешествие… Смешно! Я начал рассказ, чтобы поговорить о своей душе, а рассказываю о свадебном путешествии. А моя душа? Хе, моя душа? Особенно, если учесть, что для свадебного путешествия мы выбрали Монлоньон. В департаменте Уаза. Около Санлиса. По совету Раффара.
— Там есть, дорогие мои, одна небольшая гостиница, от которой вы будете в восторге…
Ортанс хотела бы поехать в другое место. Но мы отказались от этой мысли. Мне казалось, что это рассердило бы господина Раффара. Место, кстати, оказалось приятным. Река. Деревянный мост. Помост для стирки белья, где никогда никого не было. Правда, комфорт полностью отсутствовал. Но зато любовь, не правда ли? К тому же в вашем возрасте. Медовый месяц. Так рассуждал Раффар.
Но в связи с этим уже через два дня Ортанс мне говорит:
— Я все-таки хотела бы вымыться по-настоящему.
Я отвечаю:
— Хорошо.
Она добавляет:
— Дело в том, что твое присутствие здесь меня смущает.
Ладно. Ухожу. Гуляю. Дохожу до моста. Возвращаюсь. А из комнатушки все еще доносится хлюпанье. Меня это уже начинает тревожить. Опять влияние Мазюра. Поиск причин. Задаю себе вопросы. Пытаюсь во всем разобраться. Не даю покоя мозгам. Спрашиваю себя: нужно ли позволять ее скверным привычкам укореняться? МОГУ ЛИ Я выносить, чтобы она таким вот образом выставляла меня за дверь? Можно ли в таких случаях потакать? Занятый подобными мыслями, я ходил взад-вперед по коридору. Коридор был какой-то весь косой. И там пахло досками и бумагой.
А в конце этого коридора была открыта дверь, через которую было видно, как горничная перебирает белье.
— Здравствуйте, — сказала она мне.
Я ответил ей и совершенно машинально, клянусь, прислонился к дверной раме.
— У вас неприятности?
— Да, — ответил я. Причем машинально.
И так же машинально в конце концов положил ей руку туда, куда ее обычно кладут. Продолжая по-
