в Германию. Что же касается вольфрама, от него останется только волчья драма, клочья шерсти и выбитые зубы. Получится как в песне: «Надо б лампочку повесить, денег все не соберем».
Для того чтобы создать новое кукушкинское общество, вам нужно сначала разбогатеть самим, а не рассчитывать на какие-то таинственные структуры, за которыми, по всей вероятности, стоит никому пока не ведомый магнат Горизонтов. Сначала хотя бы узнайте, кто это такой, а уж потом продавайте тело и душу!
Если бы в зал мог спуститься из 6-й главы некий Настоящий Бенни Менделл, он бы за милую душу своим хлыстиком под музыку Марчелло сотворил из президиума новую «немую сцену». Но он по каким-то своим причинам не пожелал проявиться. «Немая сцена» не получилась. Члены президиума, словно полураздавленные трепанги, слабо, но шевелились. Как, поворачивали они друг к другу полуживые лица, как осмелилась эта красотка произнести непроизносимое?
Сильнейшее, сродни электрошоку, ощущение пронизало и «царскую ложу», однако никто не дернулся – не лягушки. Все тридцать сидевших там мужиков и адекватное число дам не двигались, однако все они, кто как мог – кто глазами, кто ушами, кто, просим прощения, рецепторами кожи, – смотрели на Артемия Артемьевича. В принципе каждому было ясно, что делать с обнаглевшей бабенкой из гореликовской структуры: мочить, невзирая даже на внешние данные. И дело тут, конечно, не в жестокости. Просто такая дерзость не может остаться безнаказанной, и те, кому полагается в мире бизнеса, должны в этом удостовериться. Все ждали знака, хотя и знали, что знака не будет. Слишком высоко сидел ААГ, чтобы подавать подобные знаки. Мочить? Заказать? Нет, эти низкие слова были не из его оперы. Философ будущего не подаст своим приближенным никакого знака, кроме почти неуловимого не-знака, и вот тогда красотка будет заказана. Прошло несколько минут, прежде чем свита в «царской ложе» поняла, что и не-знака не последует. Внешние данные оратора победили.
Между тем княжна Дикобразова, подождав, пока оттрепещет оторопь, продолжила с улыбкой:
– А теперь вторая часть моего выступления, дорогое казачество, mesdames et monsieures; наше предложение. Мы предлагаем Кукушкиным островам более прямой и короткий путь к экономическому чуду. По примеру некоторых других неглупых архипелагов, вы должны стать офшорной зоной. Наше ООО откроет вам дверь в этот мир международного процветания. При наших связях и вложениях в мировой офшор мы предлагаем вам неограниченные возможности. Став первой российской офшорной зоной и получив статус порто-франко, Кукушкины острова уже через год обеспечат такой доход, что вам не нужно будет дергаться. Вам не понадобится загрязнять свою экологию, – напротив, вы будете ее очищать от советской грязи. Вместе с богатством к вам придет чистый воздух – так говорим вам мы, ООО «Природа»! Да, это будет чистый капитализм с элементом узаконенного мошенничества, однако вы сможете вкладывать огромные средства в социальную сферу и практически покончить с бедностью, а ведь бедность – это тоже загрязнение среды обитания.
Берите пример с Кипра, с Британских Виргиний, с Каймановых островов: люди там наслаждаются своей природой и отвергают демагогию. Ваш отказ от демагогии будет главным условием для начала нашей работы. Как говорит наш през Слава Горелик: «Перестаньте портить воздух, и все наладится!» Нужно поменьше пердеть! Во всех смыслах, господа! Мы обращаемся ко всему населению архипелага. Проведите референдум: «да» или «нет» – чего проще? Мы обращаемся также к присутствующим здесь участникам Месячника Островов российских, и прежде всего к почетному гостю, сочинителю Ваксино, с просьбой способствовать положительному ответу. Стас Аполлинариевич, ау, вы с нами? Все, господа! Группа «Природа» располагается на седьмом этаже западного крыла гостиницы «Бельмонд». Прием ежедневно и еженощно. В манере наших бесноватых красных предков позвольте мне воскликнуть: «Даешь офшор! Даешь экочудо!»
Взмахнув кистью руки, гривой и платком «Эермэс», чудесная посланница сбежала со сцены в зал. «Ну, мой народ, – страстно подумал партголова Жиганьков. – Яви нам свой гнев, отвергни злодейский соблазн!» Народ не заставил себя ждать. «Любо! Любо! Даешь офшор! Даешь экочудо!» – взъярились казачьи глотки.
В «царской ложе» встал никому не известный, но все-таки очень похожий на Л.П. Берию господин. С интеллигентной улыбкой он вымолвил одно-единственное слово: «Фантазеры» – и пошел к выходу. Теперь все вокруг поняли, кто заказан.
Чистая лирика
Затем в «малом романе» начался сезон чистой лирики. Лирики и светской жизни. Лирики и ослепительных дней, овеянных волнующими бризами. Лирики и прозрачных ночей под полным ассортиментом небесных светил. Лирики и громоздящихся на горизонте и быстро темнеющих до цвета густой смородины облаков. Лирики и грозного грохота океана, когда порывы ветра треплют на террасах отеля яркие тенты и белые юбки загорелых девиц. Лирики и медного неба занимающихся рассветов, когда загорелые мужчины бегут по кромке пляжа в сторону горного хребта, из-за которого вот-вот поднимется солнце. Лирики и шумных пиров с головокружительным шампанским. Лирики и интимных вечеров с философскими разговорами. Лирики и концертов с участием заезжих звезд и спонтанными импровизациями публики. Лирики и нередких сцен ревности, ибо какой же лирический сезон обходится без пощечин? Лирики и продолжающегося парада наших персонажей, которые, как вы увидите, ничуть не затерялись среди элитной (самое модное нынче слово в РФ) публики.
Однажды под мотив бессмертной песенки «Базар большой и народу много» в холле «Бельмонда» появилась дама без возраста, но зато с явным положением в обществе. Она выступала, можно сказать, как пава, и казалось, что вот сейчас разведет руками, мягко остановит кавказскую жигу и задушевно заведет долгую, как Волга, величальную. С нею рядом в качестве спутника шел мужчина менее примечательной внешности, хотя именно к нему отельная прислуга обращалась «Ваше Превосходительство».
Ваксино на всякий случай навел справки и был рад, что не ошибся в предположениях: прибыл посол по особым поручениям (ППОП) Гачик Арутюнович Шальян с супругой Серафимой Игнатьевной – дамой, которая предпочитала не вспоминать о каких бы то ни было родственных отношениях с кем бы то ни было из активистов романа.
За ними внесли портативные шкафы со сменами одежд. Процокали крепкими старческими каблучками два божьих одуванчика – тетя Гортензия и тетя Калерия, бывшие гусятинские побирушки, ныне компаньонки мадам посланницы. Если читатель и после этого не вспомнил прибывших, придется ему прошелестеть страницами первой главы.
К чему это, с досадой морщился Ваксино. Уместна ли здесь столь отдаленная ностальгия?
Как-то под вечер, когда общество прогуливалось по пирсу, похожему на палубу круизного лайнера, внизу была замечена привязанная к стальной ноге пирса захудалая лодчонка под выцветшим трехцветным флагом. В ней, наполовину высовываясь из самодельной каютки, сидел человек и чистил картошку.
– Сударь, – обратилась к нему прогуливающаяся соло подруга ААГ Людмила Штраух, – не угодно ли вам разделить со мной трапезу наверху? Это освободит вас от докучливой необходимости приготовления пищи.
Яхтсмен после этих приветливых слов встал во весь рост и одним махом взлетел на прогулочную поверхность. Публика ахнула, увидев его могучую и живую мускулатуру – ту броню, что позволила бы ему штурмовать и Трою. Клеймо спортклуба Череповидовского химкомбината все еще было различимо на его шортах сквозь разводы океанской соли. Оказалось, что он совершает кругосветное путешествие, начатое еще на волоках Стрёмы. Судно его представляло собой реплику древнерусского, то есть немного варяжского, струга, изготовленного монахами-корабелами Свято-Никодимовского возрожденного монастыря. Весь смысл уникального путешествия состоял в том, что судно надо было тащить самому от одной воды до другой. Так что, если ты вдруг упирался в Америку, надо было ничтоже сумняшеся впрягаться и тащить, тащить, тащить, пока не покажется свободная стихия. Так он добрался до Кукушкиных островов, и, как видим, вовремя. Милок уже распоряжалась сервировкой столика.
– Ваша фамилия, кажется, Валидол? – поинтересовался Ваксино.
– Броммел, – уточнил путешественник. – В Гусятине меня называли Юноша Бром. – В подтверждение сказанного он показал сочинителю впечатляющий шрам под левым коленом. – Столкновение двух правящих элит едва не стоило мне ноги.
– Но почему же вы так облысели, мой друг? – огорчился Ваксино. – По моей версии, вы должны быть волосатый, как Тарзан.
– Дело в том, что мне однажды вылили из окна на голову тарелку горячего жирного супа, – элегически сказал Бром, но тут же рассмеялся. – Снявши голову, по волосам не плачут. Я имею в виду страсть к путешествиям.
Многие участники месячника прибыли на архипелаг в составе обыкновенных туристических групп. Так, однажды у входа в отель из переполненного «Икаруса» вывалилась толпа любознательных москвичей.
– Ба, да тут половина людей наши! – взвинтился Ваксино. Вот и Славостелькяны, вечно юные, вечно дружные, вечно с шахматной доской и турнирными часами; вот и Марк, не отрывающийся от газеты; вот и Руслан-спорщик – «кто миру больше дал, Ньютон или Дарвин?»; вот и Изя Незабудкин с Асей Дмитриевной – кажется, все-таки поженились; вот и тот из Польши, судя по ковбойской шляпе, совсем обрусел; вот и оба близнеца Дьяконовы, тщательно следящие за своей идентичностью; вот и внучка Хабибуллина, она же племянница Мальгремов – эва как вытянулась девчонка; вот и сам Хабибуллин, вечно строгий, сильный, сразу узнаешь бывшего вратаря сборной Союза, а вот и сами Мальгремы – богема театра, неувядающее вдохновение Чистых прудов, Таганки, Бронной; а вот и тот самый Межумышлин, чья скульптура «Пушкин в возрасте Державина» вызвала такое всеобщее возмущение, что он предпочел забыть ее в саду одного вирджинского писателя… Хорошо еще, что сестры Остроуховы не прибыли с этой группой: кто там будет кормить кота Онегина?
Ваксино понял, что деваться некуда, и приготовился к массированным объятиям, однако никто из вновь прибывших не обратил на него ни малейшего внимания. Неужели же новая декорация, густые ницшеанские усы сделали его в глазах друзей таким абсолютно неузнаваемым? Он был даже слегка задет за живое: уж если даже они под жалким пучком волос не могут опознать знаменитого писателя, что же говорить о широкой читающей публике?
Не все, впрочем, были такими рассеянными. Вечером из толпы, собравшейся возле бара, обрушился на него сосед по Лэдью-Хилл, мистер Маллиган, независимый контрактор. Hey, neighbor! I knew I’ll bump into you in this crazy land! Listen, is there some interesting female beings over here?[93]
Оказалось, он думает не столько о себе, сколько о приехавшем вместе с ним Финнегане. Последний тут же подбежал, замечательно славировав меж ног многочисленного общества, и с ходу прыгнул на руки Ваксино. Язычок его, равно как и хвост, работал в максимальном режиме. Общество умилилось столь трогательной встрече.
Не обошлось, конечно, без Центра по изучению и решению конфликтных ситуаций. Однажды в очень ранний час Ваксино возвращался с пляжа после пробежки и купания. В одном из холлов своего этажа под острым лучом только что поднявшегося из-за Святоша солнца он увидел группу академического народа, среди которых от неожиданности не сразу узнал своих сослуживцев. На столе уже светились экраны двух лэптопов, между ними нагромождены были папки с бумагами. Присутствовали, разумеется, и здоровенные чашки с кофе – эти неизменные спутники утренних дискуссий, до которых была так охоча бывший директор ЦИРКСа профессор Вибиге Олссон. Сама Вибиге тоже присутствовала, но теперь уже в роли рядового дискуссанта. На председательском месте с гусиной важностью высился нынешний председатель Эбрахам Шумейкер.
После приключений и огорчений 4-й главы Эйб решительно выбросил из своей фамилии лишнюю «м» и дефис. По его лицу, на котором губы, казалось, втянулись внутрь, было видно, что он ищет решение своего личного кризиса в плотной академической работе. Присутствовал также наш «первый постмодернист» Брун; этот клевал носом. Еще несколько стульев занимали со своими пожитками только что прибывшие Стробб, Бэнник и Сулканеццин. Здесь же Ваксино увидел и двух незнакомцев явно европейского обличья – еще не старую даму в плечистом пиджаке и не совсем молодого юношу в основательно зажеванной рубахе.
Появление мокрого и даже немного веселого, как всегда после бега, Ваксино не вызвало большого удивления.
– А вот и Влос, – сказал кто-то.
– Очень кстати, – промолвил председатель и предложил старому другу присесть.
Вибиге обратилась к нему:
– Знаете, Влос, хоть вы и в отпуске, – тут она не удержалась от легкой нотки сарказма, как будто коллега, несмотря на полную легитимность своего sabbatical leave, все-таки отчасти отлынивает от обязанностей, – мы, – это местоимение прозвучало как «те, кто не отлынивает от обязанностей», – мы все-таки хотели бы вас посвятить в цель нашего прибытия на эти Cuckoo Islands. Официально мы приехали на эти странные празднества, однако цель у нас, как вы, должно быть, догадываетесь, другая.
– Да я почти не сомневался, друзья, что вас здесь увижу, – сказал Ваксино и постарался прикрыть полотенцем еще мокрые чресла.
Губы председателя вдруг развернулись в совсем неплохую улыбку.
– Знаешь, очень приятно даже в сумасшедшем доме увидеть своего человека.
Американцы с удовольствием расхохотались. Европеанка неприятно усмехнулась. Европеец с тоской посмотрел на Ваксино, как будто умолял угадать его желание. Эйб, пошутив, тут же потянул на себя бразды правления.
– Прежде всего позволь тебя представить нашим коллегам из университета Пантер. Марта, Юрайя, перед вами профессор Влос Ваксакоу, он же романист Ваксино, да-да, тот самый Ваксино!
