Тот, кого назвали Юрайей, радостно осветился, как будто решил, что этот «тот самый» сейчас угадает его желание. Дама губами и подбородком как бы сказала «ого» и холодно кивнула. Эйб продолжал представление:
– Влос, перед тобой профессор Марта Летик, да-да, та самая Марта Летик! Ты, конечно, помнишь ее работы по «лабораторным взрывам в трехступенчатом социуме».
– Еще бы! – воскликнул Ваксино. Он и в самом деле помнил какую-то абракадабру в этом роде.
Эйб остался доволен такой живой реакцией.
– Вместе с ней прибыл ее ассистент, очень многообещающий Юрайя Мак-Честный, Ph.D.
– Весьма, весьма, – промямлил Ваксино и кивком ободрил молодого человека.
Тут появилась официантка в свежем фартучке. Оказалось, что компания уже успела заказать завтрак. Быстро, споро не очень красивая, но профессионально безупречная девушка стала сервировать стол.
– How would you like your eggs, Sir?[94] – спросила она профессора Шумейкера.
– В смятении, – ответил тот по-русски.
На мгновение остолбенев, девушка поняла и деловито кивнула.
Где и когда их так здорово натренировали, не переставал удивляться Ваксино, глядя на персонал «Бельмонда». Даже на Острове Крым трудно представить такую русскую прислугу.
– Скажите, барышня, – обратился он, словно играя роль в какой-то пьеске, – а не могли бы вы принести пива мне и вот этому молодому человеку? – Он посмотрел на Юрайю и понял, что попал в точку. Лицо подержанного юнца радостно вспыхнуло, как будто к нему вернулась первая молодость.
Расправляясь с яйцами в смятении, Вибиге Олссон продолжала объяснять Ваксино, а может быть, и самой себе цель приезда академической группы. На этом архипелаге назревает колоссальный этнический конфликт. Политическая борьба в России имеет к нему только косвенное отношение. Да-да, Влос, косвенное, то есть по касательной, правильно, Влос. Парадигма этого конфликта возникла задолго до колонизации, она уходит корнями в давние времена возникновения религии Хуразу и других обезглавленных богов.
– Это очень древняя культура, – вставила тут Марта Летик. – Очень.
– Очень, очень, – блаженно, после первого глубочайшего глотка, вздохнул Мак-Честный.
– Она гораздо древнее русской культуры, – заметила Летик и отвлеклась к круассанам.
– О да, – завершил кружку Юрайя.
– Сейчас все назрело, – продолжала Вибиге. – В любой момент может быть развязан полноразмерный геноцид. Вы спрашиваете кем, Влос? Странно, что у вас есть какие-то сомнения. Разумеется, русской военщиной. Вообще русскими с их отягощенным тоталитаризмом прошлым.
Тут вдруг тряхнул седой красавицей головою «отец постмодернизма» Хьюлетт Брун. Оказалось, что просто немного добирал в позе величия, а сейчас проснулся.
– А Шабаргэ?! – тонко воскликнул он. – А зловещий Анчач?! А юго-западный истмус Кубаря?! Да знаете ли вы, Вибиге, что этот этнос находится сейчас в фазе роевой популяции? – И снова принял позу величия, то есть заснул.
Все обратили взоры к профессорше Летик, как бы призывая ее выступить в роли арбитра. Что она незамедлительно и сделала. Сдвинув в угол рта то, что она курила – а это, надо сказать, была советская папироса «Казбек», каких, казалось бы, вовсе уже не существует в природе, – и поправив плечистый пиджак с крошечным значком компартии Мадагаскара, она хлопнула по столу обеими ладонями: одна была готически суховатой, вторая почему-то основательно распухла, словно ею колотили в стену.
– Когда мы научимся, товарищи, в анализах хрестоматийных ситуаций избегать излишнего психологизма и уж тем более надуманной метафизики?
Ваксино, как человек с отягощенным тоталитарным прошлым, вздрогнул, услышав «товарищей».
– При анализе революционных ситуаций, товарищи, – продолжала Летик, – нужно прибегать к испытанному марксистскому методу. Не отрицаю, этот метод может хромать в других областях, ну скажем… – она покосилась на Ваксино, – в оценке литературного процесса, но уж в оценке-то революционных ситуаций только он может привести к успеху.
– К успеху? – переспросил Ваксино.
– Да, господин Ваксино, к успеху. – Теперь уже в упор тяжелым взглядом она на него посмотрела. – Общеизвестно, что борьба за национальное самоопределение на некоторых этапах может способствовать успеху классовой борьбы.
– О, Марта, – слабо произнесла Вибиге с неожиданно женственным вздохом.
– Ну, я, пожалуй, пойду. – Ваксино стал выбираться из кресла.
Летик продолжала, отмахивая каждую фразу здоровой рукой и припечатывая распухшей:
– Этнический подъем на Кукушкиных островах – не исключение. В конечном счете все знают, что Маркс победит Фрейда. Лидеры этносов тоже отдают себе в этом отчет. Вчера я встречалась с верховным колдуном Шабаргэ Вакапутовым, он же Очарчирий Восемнадцатый Заведоморожденный. Этот товарищ проявил недюжинные познания в области марксистского анализа.
– Почему ты уходишь, Стас? – нервно спросил председатель.
– С меня натекло. – Ваксино указал на скопившуюся под креслом лужицу морской воды. Затем он чуть подтолкнул свою непочатую кружку пива в сторону ассистента Мак-Честного. И откланялся.
Шумейкер, извинившись, пошел его проводить.
– Стас, – сказал он, когда они завернули за угол, – ты знаешь, я еле держусь.
Стас приостановился:
– Эйб, прости меня, но этот баскетбол, ей-ей, не принес тебе никакой особенной беды, кроме кучи денег.
– К черту баскетбол! – рявкнул вчерашний снайпер НБА. Ремарка «рявкнул», разумеется, правомерна только в присутствии звука «р», то есть в русском переводе его восклицания, а поскольку в оригинале не было ни одной рычащей, лучше было бы сказать «взвыл». – Стас! – Он вцепился старому другу в костлявое плечо. – Где она? По всему раскладу, она должна быть здесь, в этом факин отеле «Бельмонд»! Иногда мне кажется, что я слышу ее голос. Пойми, я умираю.
Ваксино с деликатностью, неестественной среди друзей, выбирался из-под его руки. Он еле боролся с нахлынувшим раздражением. Как они все мне надоели. Увольняюсь из ЦИРКСа! Завязываю с литературой! У меня теперь есть три лимона. Я здесь на правах персонажа! Хватит!
В тот же день после ужина в вестибюле отеля возник небольшой конфуз. Приехал иностранец и потребовал номер люкс. Все говорило за то, что это человек люкса: седая львиная грива, чапаевские черные усы, брежневские брови, бочкообразная грудь пеона с навешанными на ней амулетами доколумбова периода, стройные ноги кастильского кабальеро, внушительная трость, казалось, готовая в любую минуту обрушиться на голову нерадивого портье. Увы, люксы давно уже были разобраны, равно как полулюксы, равно как и все другие номера, даже самые скромные, что всего лишь по 300 баксов за ночь.
– Да вы отдаете себе отчет, кто перед вами?! – взревел новоприбывший на великолепном испанском и даже слегка приподнял тяжеленную (очевидно, с начинкой) трость.
– Кто бы вы ни были, сеньор, – ответил на таком же испанском крымчанин-портье, – вам все-таки следовало озаботиться своим устройством заранее.
– Вы что, не понимаете – перед вами Ильич Гватемала! Да-да, вот именно тот самый, чьи книги теперь читает весь мир!
– Циклопический реализм?! – ахнул начитанный портье.
Ильич Гватемала правой оперся на трость, благосклонно помахал всеми перстнями левой: пронто! пронто! Портье прижал руки к груди и помотал головой. При всем восхищении – а он читал все четырнадцать гватемаловских романов и был полностью покорен – он не может найти комнаты для великолепного автора. Их просто нет. Выселить кого-нибудь из россиян мы сейчас не можем: все-таки не те времена. Глядя, как опять начала приподниматься палица Геракла, он сделал условный жест двум дюжим охранникам. Те начали деликатно выдвигаться на позицию за спиной Гватемалы. Портье был в отчаянии: неужели придется бить? Неужели придется вышвыривать за порог такого гиганта литературы? Но что же делать – ведь не бельевую же ему предлагать!
– А почему же нет? – сказал Гватемала, словно услышал мысль. – Бельевая бельевой рознь. Уверен, что ваша мне подойдет. – Не дав никому позаботиться о его портпледе, он с достоинством пронес его в сокровищницу душистого бельмондского белья.
– Чё-то я не врубаюсь, Энтони Мардельевич, – сказал один из охранников умудренному портье. – Ведь Гватемалу-то этого еще в прошлом году в Чикаго федералы однозначно замочили – рази нет?
Портье погрозил ему холеным пальцем:
– Служащие отеля не должны вторгаться в личные обстоятельства клиентов!
Что касается сестер О, то они в полном составе, вместе с котом Онегиным, прибыли и расположились в люксе Ваксино, или, как его продолжали упорно называть в рамках месячника, «писателя земли русской Власа Ваксакова». Кукушкинский быт сочинителя, конечно, сразу изменился. Женщины повсюду развешивали мокрые купальники и разбрасывали московские «толстые журналы», из которых сыпался песок. Кот, ошалевший от перелета из Вирджинии через Нью-Йорк и Москву, скакал по предметам изящной фурнитуры и скандально требовал прогулок в парке, где он уже заметил с балкона своего друга Финнегана с его отменным хвостом.
Повсюду теперь попадались пепельницы, доверху наполненные начатыми и тут же уткнутыми сигаретами. Нередко слышались грубые американские выражения типа fuck’em off или those bloody m.f., перемежаемые, разумеется, и родными экспрессиями того же типа, в примерах которых русский интеллигентный читатель не нуждается. Сестры прибыли в возбужденном и даже агрессивном состоянии. Оказывается, в Москве критик Говновозов со товарищи начали массированную атаку на Стаса Ваксино. Причислили его к «шестидесятникам», понимаете ли! Отождествляют с приспособленцами, межеумками, с кукишами-в-кармане – его, который был кумиром самых первых неформалов, антагонистов совка, молодежи еще 50-х, не говоря уже о легендарной богеме 60-х, 70-х, 80-х и нынешних 90-х! Ты понимаешь, кого они хотят замарать, эти жалкие time-servers, кричали сестры О Стасу Ваксино, как будто речь шла не о нем самом, а о каком-то общем феномене.
Шикарный международный трен «Бельмонда» стал вытесняться привычным курортным бытом какой-нибудь турбазы или литфондовского Дома творчества. Сестры любили устраивать домашние трапезы, приносили в люкс всякую всячину с грязных рынков Революционска: то пучки зелени вкупе с головастиками знаменитых кукушкинских редисок, то подсушенные хвостики змей, то трехступенчатое сало полосатых кабанчиков и, уж конечно, гиперболические бананы с виноградными наростами, к которым надо привыкнуть, чтобы понять, из чего на Олимпе делали нектар и амброзию. «Это все афродизиаки, колоссальные афродизиаки, если их хорошенько прожевывать», – убеждали сестры О нашего сочинителя, как будто у того не было другой задачи, как только накачаться сверхнормативным либидо для посрамления критика Говновозова.
Однажды Мирка призналась Стасу, что у нее, кажется, восстанавливаются отношения с его сыном Дельфином. Ваксино был ошарашен: какие еще отношения? Как – какие, конечно, интеллектуальные. Мы с ним обмениваемся мнениями по e-mail. Тут же сестрица Галка подняла бокал базарной бормотухи. За положительного героя! За незаслуженно забытого русского положительного героя по имени Дельфин! Адмирал Лихи всегда соответствовал своей избраннице. Он поселился неподалеку на базе российских субмарин, за которой еще недавно так усердно шпионствовал. Ему там выделили домик с проточной водой, что он всякий раз как бы между прочим подчеркивал. Что они там пили, кроме спирта из гироскопов, остается за пределами повествования. Во всяком случае, Галка возвращалась от подводников, то и дело налетая на стены и напевая песенки из репертуара группы Night Hawks. «Ночные ястребы кружат по поднебесью, а мы с тобой, мой милый друг, грустим в беседе»; в этом роде. По утрам она клялась Вавке, что скоро начнет лечиться.
Ну а Вавка, само изящество, если идти за ней по пятам, сама забава, если идти навстречу, как тургеневская девушка, только в мини-юбке, гуляла с книжкой стихов по аллеям парка. Старик Ваксино с ментоловой сигаретой меж пальцев наблюдал за ней иной раз с балкона. В предзакатных сумерках порой возникало особое лиловатое свечение, словно пришедшее из времен столетней давности. Цветочные вазы на первом плане создавали своего рода парафраз к известной картине Леона Бакста. Вместо смутной фигуры живописца Ваксино с чисто художественными целями нет-нет да подставлял самого себя, и тогда беленькое платьице среди ухоженных кустов обретало новый смысл.
