передового отряда приводилась в пример подрастающим поколениям как вдохновенный подвиг во имя Родины, Расы и Великих Богов. Маленькая информация для заинтересованных лиц: рабы Ассхолова уцелели и были переправлены в один из баров отеля на поправку.
Увы, на этом в ту ночь все не кончилось. Из глубины острова Кубарь, где давно уже существовало фактически независимое дикарское царство, к побережью катили все новые полки боевиков. Плохо вооруженные и окончательно разложившиеся под влиянием рыночных отношений гарнизоны регулярной армии распадались под ударами. Казачество спонтанно вооружалось, но толку от этого хаоса было мало. Хуразиты захватывали сторожевые хутора и тысячами гнали население вперед в качестве живого щита.
Революционск-Имперск горел. Правительственные здания, хотя и не были еще взяты (генерал Кашам врал), находились под непрерывным минометным огнем. Флот отошел от стенок и встал посередине залива. Без приказа из Москвы он не собирался обстреливать бандитов, однако приказа не поступало. Кремль еще не выработал своей концепции в отношении «этнических недоразумений на Кукушкиных островах».
Губернатор Скопцо-внук, успевший все-таки на краденой «Газели» добраться до своей канцелярии, рыдал в трубку телефона. Дежурный кремлевский экскурсовод недоумевал:
– Вас плохо слышно. Почему вы смеетесь?
– Я не смеюсь, я плачу! – кричал Скопцо-внук. – Ельцина позовите!
– Президент в отпуске, – сухо отвечал дежурный.
– Мы погибаем! Архипелаг в огне! – снова рыдал Внук.
Дежурный пришел в раздражение:
– Послушайте, Федот Федотович, позвоните-ка нам из «Бельмонда». Там все-таки нормальная связь.
– Из «Бельмонда»? Ха-ха, «Бельмонд» окружен, он под обстрелом!
Тут наконец кремлевский дежурный заволновался: что-то личное, очевидно, было у него в «Бельмонде». Связь сразу улучшилась. Стали соединять с силовыми министерствами. Там, к сожалению, все было как всегда: кто-то дремал, кто-то орал, кто-то раздражался. Один чин даже спросил: «А разве эти острова наши, а не английские?» Все звучали как спросонья, а ведь это на архипелаге была ночь, в Москве же, за двенадцать часовых поясов, можно предполагать, было утро.
Наконец определились. Ждите помощь. В Мурманске батальон морской пехоты выразил желание навести порядок на Кукушкиных островах. Всего один батальон? Это не простой батальон, это непобедимый. Лучшее, чем располагаем на данный момент. Так, запишите: марины вылетают послезавтра рейсом «Кукушкиных крыльев». Оплату билетов вы берете на себя.
– Какую оплату? – завопил тут губернатор, как будто к нему в штаны уже хуразит с ржавым ножом пробирается. – Вы понимаете, о чем вы говорите? Мы гибнем, товарищи кремлевские трутни!
Последовало молчание, затем совершенно другой голос, сухой и властный, произнес:
– Оплату батальона возьмет на себя отель «Бельмонд»!
При всем своем сатанинском величии Очарчирий Восемнадцатый Заведоморожденный любил СМИ. На каждом включении эфира погибающий народ архипелага и отдыхающий народ остального мира видел Верховного Колдуна в его дворце на Шабаргэ сидящим на троне в окружении телекамер. За троном стояли закованные русские рабыни. Временами по их обнаженным телам прогуливался кнут. Рейтинг этих программ был высок. Позднее рассказывали, что в Америке многие телезрители переключались с бейсбола на «Бунт в России». Многие, правда, думали, что идет неплохой голливудский сериал.
В этот раз Очарчирий много говорил о погибшем передовом подразделении Уссала Ассхолова. Он воздавал должное его героизму и самоотверженности и возлагал вину на сионистский заговор буржуазных наймитов. Русские алкоголики так воевать не могут. В спины нашим юношам стреляли буржуазные евреи МОССАДа. Иным обозревателям, в частности Евгению Киселеву и Кристине Аманпур, пришло в голову, что он неспроста так много говорит об ассхоловцах. Похоже, что он хочет подорвать авторитет генерала Кашама, этого бывшего московского партийца не совсем чистого хуразитского происхождения. Комментаторы волновались, не зреют ли зерна раздора среди вождей восстания?
Один из комментаторов спросил, каковы конечные цели движения. Очарчирий обжег его взглядом, но потом, вспомнив об американских правилах, улыбнулся. Мы собираемся разрушить Российскую Федерацию. Да хватит ли у вас бойцов? – вопросил простодушный. Очарчирий охотно пояснил: каждый хуразит по своей огневой силе – в прямом и переносном смысле – равен пятистам русским олухам. Из этого расчета у нас бойцов достаточно.
Вдруг произошел скандал. Какой-то петербуржец из молодых да ранних небрежно поинтересовался: правда ли, что весь сыр-бор разгорелся из-за десяти «бильярдов», которые Артемий Артемьевич Горизонтов отказался положить на алтарь Хуразу?
Такого раньше не случалось: всемогущий Очарчирий ответил вопросом на вопрос. Откуда у вас эти сведения провокационного, сукин сын, характера? Юнец в галстучке селедочкой хмыкнул. Из кругов, близких к администрации.
Низко, вулканно, со страшными вспышками разящих глаз, с пузырящейся слюной, Верховный Колдун завопил:
– Это Скопцо! Это его стиль! Кого может избрать ничтожный народ, если не самое большое ничтожество?! Холуй кремлевских холуев хочет устроить и здесь, как в презренной Москве, войну компроматов! Воины Хуразу ответят на это войной тесаков! А когда ко мне приведут на веревке Скопцо, я съем его печень!
После каждой встречи с вождем на экранах обычно появлялся глава хуразитского агитпропа, кандидат диамата Овло Опой, который гордился быстро прилепившейся к нему кличкой «Анчачский Геббельс». В этот раз он разъяснил, что съедение печени надо понимать фигурально как метафору священной непримиримости хуразитов. Позже, когда эпизоды съедения печени у еще живого врага, нередко прямо на поле боя, стали проникать и на западное телевидение, Овло Опой применил другое оружие: испепеляющий страх. Да, наши воины возродили этот гордый древний обычай, и пусть об этом знают наши враги!
Интересно, как быстро приспосабливаются люди к самым невероятным поворотам так называемой реальности. Даже персонажам книг не всегда удается продемонстрировать такую гибкость в отношении новых парадигм, выражаясь языком современной конфликтологии. Еще вчера отель «Бельмонд» представлял собой идеально отлаженный институт сервиса, в котором как бы воплощались лучшие идеи Ренессанса, всей школы европейского либерализма, что оказывает себя во всех сферах, начиная с сервировки завтраков и кончая вкуснейшей шоколадкой, которую вы находите на своем ночном столике перед отходом ко сну. Ну, конечно, даже и в этом отеле существовала процедура, своей неумолимостью напоминавшая мрачные времена инквизиции, – мы имеем в виду процедуру окончательного расчета, так называемый checking out, – однако, согласитесь, господа, даже эта процедура напоминала времена насилия над личностью лишь отдаленно, лишь чуть-чуть, а тем, у кого кредит в порядке, или тем, за кого платят другие, вообще можно было не волноваться.
И что же, приходит какое-нибудь невероятное событие, и отель на ваших глазах превращается в осажденную крепость. Обслуга, которая еще вчера бесшумно скользила по помещениям и с восхищением приветствовала постояльцев, сегодня, обмотанная пулеметными лентами, топает по коридорам – винтовка в одной руке, связка гранат в другой. Гости из тех, что еще держатся на ногах после двух недель Месячника Островов российских, получают в подвале мешки с песком и тащат их по лестницам (лифты, конечно, отключены) в свои номера, чтобы заложить стильные окна и превратить будуары в долговременные огневые точки. Все различия в статусе теперь отменены: нет ни люксов, ни ординаров, ни клиентов, ни обслуги – все осажденные.
Любопытно отметить еще одну деталь: состояние духа. До нападения дикарей в «Бельмонде», особенно в деловых кругах, начинало возникать раздраженное томление. Месячник, не дотянув и до середины, уже изжил самое себя. Даже патриотические банкеты Жиганькова стали отрыгиваться горьким похмельем. Проливалась большая блатная слеза: песни все перепеты, а денег никто не дает. У западных же гостей на лицах все чаще можно было заметить саркастические улыбки: контракты никто не подписывает и все смотрят со странным тягучим ожиданием – словом, русские в своем репертуаре. Иные буржуазы уже начинали паковаться в отъезд.
И вдруг все переменилось, как будто привычный прокисший кислород заменили неведомым энергетическим составом. Опасность, близость безжалостного врага странным образом вызвали не панику, а какое-то труднообъяснимое вдохновение, решимость, огоньки в глазах. Вообще-то состояние осажденности – это звездный час больших международных отелей; это было замечено и блестящими писателями сороковых годов. Конечно, такой подъем долго держаться не может, рядом с ним неизбежно начинает нарастать отчаяние. Тонкая мембрана может прорваться в любой момент. «Пока что держимся», – записал в своем блокноте Ваксино, хотел проставить число и час, но передумал: хронология в такой ситуации кажется абсурдом.
Терраса его номера висела прямо над парком. Именно оттуда, из парка, могла появиться вторая волна хуразитов. За мешками с песком сидел в ожидании московский крутой народ, ради такого дела забывший о собственных разборках. Здесь были «канальи» во главе с Гореликом и «шоколадники» под командой Налима, все очень хорошо вооруженные. Лучше не спрашивать, откуда взялось оружие. Ответа никто не даст. Командовал объединенным отрядом, разумеется, Никодим Вертолетчик. Пользуясь затишьем, он устанавливал на треноге какую-то небольшую трубу, похожую на любительский телескоп. В ответ на вопрос Ваксино, что, мол, за штука такая, Вертолетчик сказал:
– Сам точно не знаю, Аполлинарьич, – то ли СПУРО, то ли СТУРО, а может быть, и ЧТЮП. Признаюсь вам, хоть вы и не спрашиваете: это мне друг подарил из оборонки. Возьми, говорит, Дима, пригодится на островах. Да что ты, говорю, акул, что ли, стрелять? А вот оказалось, что прав был Егор: сегодня мы ее и опробуем.
Этот деловой свойский тон обычно очень сдержанного парня, а также панибратское обращенье «Аполлинарьич» взбодрили старого сочинителя. Бодрили и огоньки сигарет, и хохмы, которыми обменивались «канальи» с «шоколадниками-тринитротолуольщиками», как будто никогда раньше и не бились друг с другом насмерть. Вдруг он услышал то, чему сначала не мог и поверить. Артемий Артемьевич, всемогущий олигарх, отвел в сторону непутевого Горелика.
– Слава, давай договоримся: не зови меня больше Налимом, а?
– А как же, если не Налимом, Налим? – с понтом изумился Славка.
Олигарх по-пацански зашептал:
– Давай так, Слава: мы вас не будем «канальями» называть, а вы забудете Налима, лады? Ну ты же видишь, перерос я Налима – разве нет? Знаешь, я боюсь, Мила Штраух услышит, будет разочарована. Зови меня просто Артемом – ну, по-революционному, договорились?
Хоть я в этой главе не первое, а всего лишь третье лицо, а все-таки надо обрисовать диспозицию, решил Ваксино. Иначе потом будут упрекать в выдумках. Говновозов напишет что- нибудь вроде «Почтенный мэтр пытается щегольнуть батальными сценами, получается детский лепет». Впрочем, этого «потом» может и не быть. Ну что ж, тогда и Говновозову нечего будет сказать.
Итак, «Бельмонд» был осажден со всех сторон. Всю ночь от Гвардейки, над которой стояло зарево пожарища, на прилегающие к парку холмы выдвигались все новые отряды хуразитов. Они не скрывались, напротив, – шли с факелами и жгли костры вокруг подвешенных к столбам пленников: тактика тотального устрашения.
Искусно действовали электронные саботажники дикарей. Телевизоры в отеле то и дело начинали расплываться какими-то мрачными пятнами, из которых выплывали страшные рожи или сцены пыток, чаще всего на мужских гениталиях. В телефонные разговоры, как сетевые, так и сотовые, то и дело врывались голоса с характерным дикарским булькающим акцентом. «Отрежем и свиньям бросим!» – вопили они все на ту же свою излюбленную тему. В Интернете, однако, они старались выглядеть посолиднее. Там появилось множество повстанческих сайтов: «Хуррафф Хуразу!», «Шабаргэ, взгляд в будущее», «Очарчирий Заведоморожденный, герой народа» и т. п. На них шли гладко написанные в стиле марксо-ленинского философского фака МГУ восьмидесятых годов тексты о сионизме, об ублюдочности русского этноса, о поедании печени врага как проявлении возвышающего культурного мифа. Агитпроп Овла Опоя работал на победу.
В общем, положение было хуже губернаторского, даже учитывая тот факт, что губернатора в это время волокли на веревке по коридорам его любимого здания, бывшего обкома КПСС, в подвал, где он ни разу до этого не был.
Ребята на ваксиновской террасе, однако, не унывали. Всем нравилось называть Налима Артемом. Ну, скажем: «Посмотри-ка, на… направо, Артем, нет-нет, на… налево, Артем!» Хохотали. Как ни странно, обе враждующие группировки были довольны, что составили общий отряд. Борька Клопов, Равилька Шамашедшин, Лёлик Телескопов и Василиск Бром (все, между прочим, полубратья по Серафиме Игнатьевне) вспоминали детские шалости. Вот было время, пацаны! За пачку жвачки можно было ялик купить! Юрка Эссесер нашел общий язык с Эрни Эрнестовичем. Старый гангстер рассказывал ему о знаменитом ограблении почтового экспресса в шестидесятые годы сего века. Даже Вера Верхарновна, уж на что молчунья по
