А Маркуш сказал:
— Я белку увидел.
— Ну так что же? — допытывался отец настоятель.
— Он хотел поближе ее разглядеть, не фальшивая ли… как монета к примеру, — опять я встрял в разговор, и Маркуш на этот раз отозвался, сказал мне, смеясь:
— Да она и вправду фальшивой оказалась.
Настоятель знаком велел нам с Фуртунатом помолчать — он сам, мол, желает беседу продолжить.
— Почему же фальшивая? — спросил он.
— Так ведь убежала она, — сказал Маркуш, посмеиваясь.
— А я уж подумал, потому что с дыркою.
— Дак пятьдесят банов монетка тоже с дыркой, а не фальшивая, — рассудил Маркуш.
— А ты, оказывается, и в деньгах разбираешься, Маркуш? Где научился?
— Я-то? А на дороге.
— Как на дороге?
— Да я давеча на дороге такую монетку нашел.
Настоятель оглянулся на нас — понравилась ли нам их беседа? Но тут и спрашивать было нечего, так мы были довольны.
— С этакими познаниями Маркуш, того гляди, в министры финансов выйдет, — вставил словцо Фуртунат.
— Очень даже просто, — подхватил я. — И прикажет белок чеканить.
— И мы тогда белками за дрова уплатим, — нашелся отец настоятель, на что я ему тут же, да радостно так:
— Эк славно-то! Ведь деньги-белки еще и приплод принесут!
Вот так-то ловко да складно мы отвечали друг дружке, как если бы сам господь с нами был — а где ж и быть ему, как не там, где три монаха сошлись.
— Ну что ж, пора и под крышу, — сказал я.
Пока разговор сверху вниз да снизу вверх, на дерево, перескакивал, Блоха много раз пыталась нас домой увести — очень она стыдилась, что сперва не признала на дереве Маркуша. Так что, когда и я гостей в дом позвал, она весело вперед побежала, сама дверь отворила. На радостях еще игру с кошкой затеяла — та дремала, свернувшись клубком, под печуркой. Я подложил в печку дров, а настоятель с Фуртунатом сели, как прежде сидели, и наблюдали, видно, как Блоха с кошкой заигрывает, только вдруг слышу, настоятель говорит:
— Ишь как она лежит, прямо старая дева.
— Это вы про кого? — спросил я.
— Про кошку твою.
— Ну, тогда навряд ли похоже.
— Отчего ж?
— Оттого, что кот это, а не кошка.
Тут Фуртунат вступился:
— Не это важно!
— Еще как важно-то! — не согласился я.
Настоятель слушал нас, видно, вполуха и понял только, что мы говорим о кошке.
— Да, может, она хворая? — спросил он участливо.
— А как же, хворая.
— И какая же хворь у нее?
— А такая, что все, кто мил ей, в селенье остались.
— Так у ней и котята есть?
Тут даже Фуртунат не выдержал, очень его насмешила промашка отца настоятеля. В подробности вдаваться мы больше не стали, да и не до того было, потому как в двери появился Маркуш. Он смотрел на отца настоятеля с блаженной своей ухмылкой, словно гордился, что ловкий такой, сам с дерева слезть сумел. Волосы у него все вздыбились, словно улететь собрались, лицо в грязи, сутану хоть выжимай — можно подумать, он не одно, а три мокрых дерева обтер сверху донизу.
— А ну, повернись-ка, Маркуш! — сказал отец настоятель.
Маркуш повернулся, да только и со спины выглядел он не краше.
— Ладно, Маркуш, самое время твои именины справлять, — улыбнулся настоятель. — Ступай принеси, что там у нас припасено.
Я-то думал, Маркуш вернется с котомкой, с какой-нибудь торбой, а он притащил целый сундук. Так и вошел с сундучком на плече, словно мой дом — казарма, а он новобранец, рекрут. Настоятель знаком указал ему, чтоб поставил сундучок возле стола. Маркуш сделал, как было велено. Отец настоятель встал, из кармана сутаны выудил ключ и, наклонившись, отпер замок, крышку откинул; выпрямился не сразу, постоял так, согнувшись, не шевелясь, в молчании, словно творил молитву, потом сказал тихо:
— Что съедим, то и наше.
— Да еще жизнь вечная, — добавил я.
Маркушу мои слова, видно, понравились, потому как он подошел и стал трясти мне руку.
А настоятель, времени не теряя, уже выкладывал снедь на стол, и скоро он весь был уставлен знатными яствами. Чего там только не было: жареное мясо, коржи со шкварками, сыр, улыбчивые спелые фрукты. А посреди стола, как два бравых солдата, вытянулись две бутылки — одна с можжевеловой палинкой, другая с вином. Привезли они с собой и стаканы, да только две штуки. Поэтому настоятель разбил нас на пары: из одного стакана пил он сам и Фуртунат, из другого — мы с Маркушем. Для разгону сделали по глотку можжевеловой палинки, да больше ее и нельзя — что за напиток особенный, жар для души, а не палинка! У меня даже слезы на глазах выступили, и я утер их тыльной стороной ладони.
— Что это ты, Абель? — спросил отец настоятель.
— Господь меня покарал.
— Да за что?
— За дело… намедни я зарок дал палинку больше не пить.
— Этой беде легко было б помочь, ежели б вовремя, — сказал отец настоятель.
— А как?
— Не зарекаться, вот как.
Все мы от души посмеялись и сели за стол.
Вот это была трапеза так трапеза! Словно отец настоятель — епископ, а мы трое — соборные каноники. Насытясь, пропустили по стаканчику доброго вина, и сразу погода на тепло повернула. Отец настоятель закурил душистую сигару. Фуртунат сунул в рот сигару попроще, а мы с Маркушем смотрели, как они дым пускают, — турецкие паши, да и только!
— Ну а чем же ты по вечерам занимаешься, Абель? — спросил некоторое время спустя отец настоятель.
— Когда тем, когда этим, — отозвался я.
— А когда
— Размышляю.
— И о чем же ты размышляешь?
— Я? О прошлом, настоящем и будущем.
— Похоже, у тебя есть и планы на будущее?
— У меня-то? Имеются.
— Ну-ка, ну-ка, какие же?
— Хорошие.
По таким моим ответам судя, настоятель вполне мог подумать, что говорить о своих планах я не хочу. И если он так подумал, то не ошибся. Не потому я не хотел говорить, что он моего доверия не был достоин — после отца и матери я с более достойным человеком еще не встречался, — а потому только, что у планов моих, при том, какой я бедный был парень, очень уж большие и дивные выросли крылья.
