– Разве ты, Генри, не мечтаешь день и ночь о новой встрече с Анандой? А ты, Сандра, ты напоминаешь жену Лота, превратившуюся в соляной столб. Бери пилу, тщательнее осматривай ветви и приведи в порядок все свои импульсы. Пойд„м, друг Генри, к тому высокому старому дубу. Для нас обоих хватит работы, чтобы помочь дереву обрести новую молодую жизнь, сбросив старые лохмотья.
Приступив к работе и делая вид, что вовсе не замечает, как Генри старается незаметно смахнуть одну за другой непрошеные сл„зы, Флорентиец ласково говорил юноше:
– Приезд Ананды не должен смущать тебя тем, что ты ещ„ не готов к встрече. Ананда ведь не только частица божественной мудрости, сошедшей на землю в человеческом теле. Это и часть божественной доброты, воплотившейся, чтобы развязать тугие узлы, затянутые человеческой любовью. В девяноста девяти случаях из ста то, что люди называют любовью, на самом деле лишь предрассудки и суеверия либо себялюбивые мечты.
Ананда в каждом сво„м общении с человеком вскрывает неожиданные для него самого сюрпризы его страстей. Человек думает, что проходит пут„м верности и милосердия, ищет освобождения и приносит людям помощь своей верностью. А на самом же деле встреченные им не только не отдыхают в его атмосфере: от его верности страдает вс„ земное, что к нему близко. Кому нужна подобная верность? Путь к Учителю, как ко всякому высшему сознанию, лежит через любовное единение с людьми. И та верность, когда человек дал умереть в разлуке существу, которое в н„м нуждалось и звало его, только потому, что он ждал, чтобы у него, наконец, что-то созрело внутри, не да„т выполнить ту задачу, которую целое кольцо невидимых помощников ждало случая на него возложить. И получается, что готовое в духовном мире дело не может стать земным действием. И запись в Белой книге человека, в книге его Вечной Жизни гласит: «может» не значит «будет».
В твоей книге, Генри, есть разные страницы. Есть страницы подвига и самоотверженности, есть страницы любви, есть и такие белые страницы, где жив„т запись: «может» не значит «будет». Но страниц радости в ней нет, как не было е„ у тебя в данном тво„м воплощении до сих пор. А между тем сейчас ты приш„л на землю учиться радости, и для этого счастливого урока тебе давались тысячи предлогов и случаев. Мать твоя, смиренная избранница, полное чести, силы и чистоты существо, с детства окружала тебя радостью и любовью. А ты отвечал ей всю жизнь требовательностью, унынием и эгоизмом. Только теперь, после всего страшного и тяж„лого, во что ты окунулся в Константинополе, когда сам воочию столкнулся с т„мной силой, ты понял ужас и величие пути человека на земле, и сердце тво„, извергая струи крови, открылось для матери, открылось во всю ширь. Ты по-новому увидел мир и себя в н„м.
– Только потому, – перебил Генри, – что великая сострадающая любовь Флорентийца раскрыла мне глаза и помогла увидеть жизнь поиному.
– Не будем говорить о причинах. Все люди, без исключения, переживают свои моменты перерождения. И каждому жизнь пода„т его цветок жизни и смерти. Человек бер„т его, вдыхает аромат жизни и отворачивается от смрада и гноя уже отживших в н„м частиц. А бывает это – у каждого по-своему, по-особому, ибо у каждого свой индивидуальный, неповторимый путь. Послезавтра сюда приедет твоя мать. Е„ привез„т Дория, а капитан Джемс всячески ей поможет.
– О Господи, только этого недоставало, чтобы капитан Джемс в вашем доме встретился с моей матерью! – простонал Генри.
– Что же так пугает тебя, если капитан увидит твою вс„ ещ„ обворожительно красивую мать?
– Я и сам не знаю, что в капитане меня и очаровывает, и отталкивает, и возмущает. Быть может, в этом повинно одно воспоминание юности. Однажды я прин„с газету с объявлениями, выходящую раз в месяц, завернув в не„ цветы, которые мама велела мне купить. Со свойственной маме аккуратностью она вынула цветы и стала расправлять газету. На первой странице большими буквами было напечатано объявление, что лорд Самуэль Ретедли, барон Оберсвоуд извещает жену своего сына Ричарда Ретедли об оставленном на е„ имя крупном капитале. Что если в течение двух лет жена не явится в банк за капиталом, он будет отдан на сохранение е„ брату до самой его смерти. Я не помню ничего больше, но мама упала в обморок, единственный раз в жизни, и с большим трудом, после двух недель болезни, вернулась к обычной жизни. Когда я услышал фамилию Ретедли в Константинополе, – точно змея меня укусила. Но потом, сопоставив высокое общественное положение капитана и бедность, в какой мы жили, я успокоился насч„т существования каких-либо отношений между Цецилией Оберсвоуд и лордами Англии. Случайных совпадений в фамилиях немало бродит по свету. Но сейчас я так сильно дорожу спокойствием матери, что хотел бы избежать для не„ всяких волнений.
– Видишь ли. Генри, любовь к матери, которая сейчас в тебе проснулась, не должна принимать уродливые формы. А всякая форма любви, в которой есть страх, непременно будет безобразной. Что значит е„ обморок, какие воспоминания пробудила в ней твоя газета, что прочла она между строк объявления – если она тебе сама не сказала, это не должно тебя касаться. И твоя истинная любовь, тво„ истинное уважение к ней могут выразиться только в тво„м почтительном молчании по поводу каких-то неведомых тебе страниц е„ жизни. Если ты на деле любишь мать, то твой единственный жизненный урок, твоя единственная помощь ей,– это полное спокойствие и вера в высокую честь матери. Жди е„ приезда сюда, как величайшую для вас обоих радость.
Жди, не растрачивая время на истерические выпады, а действуй так, как будто бы возле тебя стоит тень твоего самого любимого друга и Учителя Ананды.
– Как и чем мне выразить вам, не лорд Бенедикт, а величайший и милосерднейший друг Флорентиец, что только подле вас я мог уяснить себе до конца все свои ошибки. И этого мало. Быть может, я и смог бы их себе уяснить. Но только в атмосфере вашей любви я наш„л в себе смирение и любовь, чтобы мирно и спокойно начала расти во мне сила уверенности в победе над ними. От вас ль„тся такая доброта и мужество, такое чистое сострадание, в котором нет осуждения, – бросился на колени Генри, приникая к руке Флорентийца.
– Встань, Генри, перестань думать о моих достоинствах, а вноси в труд своего дня то, что в мо„м живом примере тебя увлекает и убеждает. Я сказал тебе только, что сюда приедет твоя мать. Приедет ли с ней капитан и в качестве кого он сюда приедет, о том ты узнаешь сам. Если ты внимательно читал мо„ письмо, то помнишь, что в н„м я говорил тебе, что надо беречь мать, так как в ней залог твоих материальных благ, которыми ты так дорожишь. Ты неверно понял меня, но в ближайшем будущем пойм„шь. Иди сейчас к Алисе и продолжай свои занятия с обеими ученицами. Налегай теперь на естественные науки, помня, что физика будет очень нужна Наль. Иди, забудь о своих делах и думай о предстоящем труде, считая его самым важным в эту минуту.
Генри направился к дому, стараясь унять в себе взбудораженное море вопросов, но завидя издали Алису, сразу почувствовал стыд за собственное раздражение под тихим и глубоким взглядом девушки, точно прочитавшей его внутренний разлад…
Мирная деревенская жизнь, которой жил Тендль, сразу оборвалась для него, как только они въехали в Лондон. Простившись с Тендлем, капитан дов„з Дорию до дома Генри и, нерешительно стоя перед нею, спросил:
– Если бы я заш„л к миссис Оберсвоуд вместе с вами, это было бы очень некстати?
– Я думаю, лорд Ретедли, что это могло бы испугать е„. Разрешите мне е„ подготовить. Если вы оставите ваш адрес, я извещу вас о ходе событий, а также когда и как нам встретиться.
Несмотря на очень решительный тон Дории, капитану, очевидно, было очень трудно поверить в е„ правоту. На лице его мелькало то недоверие, то недовольство своею нерешительностью.
– Вас беспокоит, лорд Ретедли, что я, быть может, не сумею быть достаточно ласковой и тактичной со вдовой вашего брата. Конечно, если бы я действовала от себя, – улыбнулась Дория, – я бы, наверное, не сумела выполнить возложенного на меня поручения. Но я везу ей письмо лорда Бенедикта, и я крепко держу в сердце ту невидимую связь, ту неотступную мысль о н„м, которую наш великий друг вселяет в сознание счастливцев, кому да„т свои поручения. Поэтому вы можете быть спокойны. Я всеми силами мысли держусь за его великую руку и буду действовать так, как будто бы он радом со мной. Что же касается вашего участия в этом деле, то оно ведь сводится к тому, чтобы помочь мне выехать из Лондона. Если мы оба не хотим ни в ч„м нарушить закон беспрекословного повиновения, то каждому из нас надо выполнить свою часть порученного со всею тщательностью и вниманием, на какие мы способны, а не поддаваться своим порывам и впечатлениям.
Разговор этот происходил на т„мной и грязной лестнице, по которой оба собеседника взбирались к жилищу Генри. Насколько была бодра Дория, легко поднимаясь по ступеням, настолько же мрачен был капитан, которого пробирала дрожь отвращения и муки.
– Подумать только, годы жила несчастная женщина в этой нищете изза предвзятости взглядов моего родного брата и деда. А я и не подозревал об этом, в„л рассеянную жизнь и тратил попусту десятки тысяч, – с болью и горечью говорил капитан, остановившись на площадке пятого этажа и закуривая сигару, чтобы избавить себя и даму от запаха грязных в„дер с отбросами, пережаренного лука и каких-то ещ„ ароматов, сопровождающих бедноту и оставляемых ею везде благодаря плохо вымытому белью и грязному платью.
– Вы вольны, лорд Ретедли, поступить, как сочт„те нужным. Я думаю, мы уже у цели. Но если вы действительно тронуты героической жизнью леди Оберсвоуд, то вы не захотите доставить ей лишнего горя принимать вас здесь.
– Вот именно, вс„, чего хочу, это вырвать е„ отсюда немедленно.
– Ну, одними вашими силами этого не сделать. Если бы дело было так просто, лорду Бенедикту не пришлось бы вмешиваться. Я дам вам знать немедленно обо вс„м. Наконец, ночевать я буду непременно в городском доме лорда Бенедикта и, если вам очень захочется узнать о сегодняшнем дне, вы можете в одиннадцатом часу приехать туда ко мне, и я вам вс„ расскажу.
Расставшись со своим спутником, Дория постучала в дверь. Ей немедленно открыла уже знакомая нам старушка в белоснежном чепце. Пораженная е„ красотой и огромными синими глазами, Дория так смешалась, что только молча смотрела на не„. Очаровательно улыбнувшись, хозяйка дома сказала мелодичным и добрым голосом:
– Вы, вероятно, заблудились, леди. Дело в том, что квартира под таким же номером есть и в доме с улицы и иногда, перепутав номер дома, люди попадают ко мне. Вам следует спуститься вниз и повернуть за угол.
Оправившись, Дория с удивлением слушала голос Алисы, такой же мелодичный и мягкий.
– Нет, я думаю, что попала именно по назначению. Ведь я вижу перед собой леди Цецилию Оберсвоуд? – Получив удивл„нный и утвердительный ответ, Дория продолжала: – Я привезла вам письмо, и мне приказано сказать вам, чтобы вы вспомнили, о ч„м говорил однажды дядя Ананды во время болезни Генри в Вене. Это письмо вам посылает тот, кого вы называете Великой Рукой.
Стоявшая перед Дорией маленькая Цецилия Оберсвоуд выражала все признаки смущения и робко взяла письмо.
– Войдите, пожалуйста, – сказала она, открывая дверь в комнату Генри, куда весело заглядывали солнечные лучи и чистота которой поразила Дорию, как поражала всех. Усадив Дорию в кресло, она села у другого конца стола, ясно говорившего своим красным деревом и инкрустацией из перламутра и черепахи о лучших временах, и вынула письмо из кармана белоснежного передника.
Бегло взглянув на адрес, она вскрикнула, откинулась с совершенно белым лицом на спинку стула и выронила письмо из рук. В одно мгновение Дория была подле не„, она подняла письмо, поднесла к е„ носу ароматическую соль и нат„рла виски и затылок потерявшей сознание женщины жидкостью из флакона, данного ей Флорентийцем, предупредившим, что письмо может повергнуть мать Генри в огромное волнение. Через несколько минут леди Оберсвоуд пошевелилась и с трудом вздохнула. Желая облегчить ей голову, Дория сняла чепец, посчитав его слишком громоздким. Каково же было е„ удивление, когда из-под чепца выпали две громадные косы, сохранившие чудесный пепельный цвет. Бледное личико с закрытыми глазами без чепца показалось Дории совсем молодым, обрамленным сединой точно нимбом.
Приготовив лекарство Флорентийца, Дория вторично нат„рла виски, затылок и лоб больной и стала ждать первой возможности влить ей лекарство в рот. Ждать пришлось недолго. Леди Оберсвоуд открыла глаза и должна была сейчас же проглотить капли, ловко поданные ей Дорией. И вскоре, откинув косы на спину, мать Генри тв„рдой рукой вскрыла конверт, на котором стояло: «Леди Цецилии Ричард Ретедли. баронессе Оберсвоуд от Флорентийца».
«В эту минуту, когда Вы читаете письмо, того, кто искал Вас всю жизнь и уш„л с земли огорч„нным, потому что не мог разыскать Вас, – Вашего дорогого брага и друга Вашей молодости, уже нет в живых».
Стон прервал чтение письма на минуту, но мигом подошедшей Дории тихий мужественный голос сказал:
– Не беспокойтесь, я уже владею собой. Это была только спазма сердца, но раз она меня не убила, – вс„ дальнейшее приму совершенно спокойно. – И леди Оберсвоуд продолжала читать:
«Ваша жизнь, провед„нная в полном отрешении от всего личного, далеко не копчена. Ваш брат, о котором Вы думали как о блестящем певце и ученом, был, увы, пастором, несмотря на свои желания и склонности. Но уч„ным он был по призванию и достиг крупных результатов на одном из своих любимых поприщ. Он оставил дочь, которой Вы очень нужны. Я говорю:
