– Иди без слез и раскаяния. Ими ты только размягчаешь цемент того моста любви, который протянули тебе из своих сердец Ананда и его дядя. Радостью, одной радостью ты можешь начать снова строить ту половину моста, что разрушила сама своим непослушанием и медлительностью. Дважды зов милосердия не повторяется. И об отъезде тво„м в Индию сейчас и речи быть не может. Но от тебя одной зависит: годы или мгновение приблизят тебя к давнишней мечте. Напрасно ты ждала особых испытаний. Шли твои простые дни, а в них-то ты и не разглядела главных дел любви и самого первого ее признака: жить легко свой текущий день. Жить в самых обычных делах, неся в них наивысшую честь, мир и бескорыстие. Не в мечтах и обетах, не в идеалах и фантазиях любовь человека к человеку. Но в простом деле дня идущий жизнью любви должен быть звеном духовного единения со всем окружающим. Оставь свои мечты о высшей жизни. Трудись здесь в простом дне и… всегда помни о нарушенном обете добровольного послушания.
С этими словами он поднял Анну и поманил меня рукой. Я мгновенно понял – как многое я стал угадывать в последнее время без каких-либо размышлений – и подал ему синий платок с браслетом.
Как только сэр Уоми взял руку Анны, которой она закрывала лицо, и надел ей браслет Браццано, она вскрикнула, точно раненая.
– Не бойся, дитя, – услышал я снова голос сэра Уоми – Теперь этот браслет уже не символ обручения. В нем нет ничего, кроме того, что это прекрасное произведение искусства. И он не заговорит и не затянет тебя в любовные сети злодея. Ты сама – своею медлительностью, сомнениями, колебаниями и нерешительностью – соткала связь со злодеем. Он должен или преобразиться или погибнуть, так как из-за любви к тебе погрузился в такую пучину грязи и ужаса, где не может жить ни одно существо. Века могут пройти, пока ты снова встретишься с ним в таких условиях, чтобы своей стойкой верностью, любовью без сомнений и радостью помочь ему и быть в силах развязать мрачный узел, что так неосторожно завязала сейчас.
Иди домой, Ананда отведет тебя. И думай не о себе и своих скорбях. Но о скорби Ананды, ручавшегося за тебя, о страданиях семьи, погрязшей во зле. Будь мирна и благословенна. Жди меня, когда – под видом приятного вечера – мы придем к вам в дом для очень тяжкого дела борьбы со злом. Расти в себе силу каждый день. А для этого научись действовать, а не ждать, творить, а не собираться духом. Кто думает о друге и брате, тот забывает о себе, – он отер ей глаза прекрасным синим платком с павлином и отдал ей.
Голос сэра Уоми был снова мягок и проникал в сердце. А от лица его и от всей фигуры точно шел свет.
Анна низко ему поклонилась; он обнял ее, прижал к себе, и я видел, как она содрогнулась в его руках. Когда же она повернулась к нам, она точно уносила на себе его отраженное сияние.
– Не забудь, в пять часов у княгини, – шепнул И. выходящему Ананде.
Вскоре сэр Уоми и И. засобирались, оставляя больную на нас с Хавой.
– Будь вс„ время с больной. Если к Хаве вдруг явятся неожиданные гости – она справится с ними. Ты же, что бы ты ни услышал снизу, оберегай больную, не покидай е„ и не пропускай к ней никого. Если Хаве понадобится помощь, мы е„ пришлем, – сказал мне сэр Уоми. – Могу я надеяться на тебя? – глядя мне в глаза, словно приоткрывая черепную коробку, спросил сэр Уоми.
– А если Хаву будут убивать? Мне также сидеть и не пытаться спасти е„? – в ужасе спросил я, вспоминая Жанну и князя.
Все трое расхохотались, да так весело, что я понял, какой у меня глупый и жалобный вид.
– Можешь быть спокоен. Не так легко убивают людей. Но вот тебе флакон. Если здесь будут очень уж шуметь, брось его вниз, он разобьется и напугает непрошеных гостей.
Сэр Уоми положил мне на голову руку, от чего по мне пробежала волна счастья и силы. Он подал мне небольшой флакон и покинул нас, усевшись в коляску вместе И.
Я держал флакон в руке. Вс„-таки я не мог всего взять в толк, а понял только, что и Анна, как Генри, не исполнила чего-то и огорчила Ананду. Анна, казавшаяся мне совершенством! Анна, которую я едва соглашался признать земной женщиной!
«Боже, – подумал я. – Неужели и Наль? Наль, для которой брат пожертвовал всем, отдал жизнь, – неужели и Наль может ему изменить, нарушить обет и принести ему скорбь?»
– О ч„м вы так стонете, Левушка? – услышал я ласковый голос Хавы.
– Я разве стонал? Это мне померещилось что-то. Я ведь «Л„вушкалови ворон». Вот и сейчас вороню, а надо мне быть возле Жанны. Проводите меня, пожалуйста. Я должен думать только о ней. А вас защищать с помощью вот этого флакона. Там, верно, какое-нибудь смрадное лекарство.
Хава рассмеялась, сказала, что я, вероятно, буду иметь случай в этом убедиться, и мы поднялись к Жанне.
Войдя в знакомую комнату, я не сразу увидел больную. Положительно вс„ здесь было переставлено; и кровать Жанны, зад„рнутая красивым белым пологом, стояла совсем в другом месте, за ширмой.
– Это вы, Хава, так неузнаваемо вс„ переставили? – спросил я. – Признаться, очень бы хотелось сказать, что я. Но, к сожалению, вс„, вплоть до этого прекрасного белого полога, сделано руками самого И. Мы с няней были только парой негритосов на посылках. Я долго рассматривала этот полог; но не могу понять, из чего он сделан. Тонок, как бумага, мягок, как ш „лк, и матов, как замша, – вот и разберись. Очень хотела спросить И., где он наш„л эту вещь, да не посмела.
Я подош„л к пологу и тотчас узнал материю; из не„ был сделан халат, который Али прислал моему брату перед пиром. – Это, несомненно, от Али, – важно ответил я. – Али?! – воскликнула Хава с удивлением. – Неужели Али? Почему вы так думаете? Правда, перед нашим отъездом к сэру Уоми приезжал от него человек с посылкой. Но не думаю, чтобы эта вещь была прислана оттуда. Рано утром, почти на рассвете, И. куда-то выходил, а потом я увидела этот полог.
Но я слышу стук кол„с, – прервала наш разговор Хава. – А вот и экипаж остановился подле магазина, – продолжала она. – Колокольчик зазвенел! Батюшки, вот так стук! Этак, пожалуй, все м„ртвые проснутся, – весело говорила негритянка, спускаясь вниз и велев мне запереть дверь в спальню.
Оставшись один, я стал присматриваться к Жанне. Прелестное личико, точь-в-точь такое, как тогда, когда мы увидели е„ на пароходе, между ящиками, в углу палубы 4-го класса. У не„, очевидно, был жар, и спала она тяж„лым глубоким сном.
Внизу сначала вс„ было тихо; было слышно, что разговаривают, но слова сюда не долетали.
– Вы способны понять, о ч„м вам толкуют? – вдруг услышал я гнусавый, пронзительный голос и мгновенно признал любимого сынка Строгановой. – Не вы нужны нам, а ваша хозяйка. Мало ли какая фантазия прид„т кому-нибудь в голову? Хозяйка ваша могла нанять вас, считая, что на такую приманку обязательно прибегут посмотреть, вот лишняя шляпа и уйд„т из магазина. Но у нас дело не шляпное, а такое, которое вашей башкой не понять. Позовите сию же минуту хозяйку, – кричал наглый мальчишка.
Я так и представлял себе его кудрявую голову в феске, его красивое, презрительное, капризное лицо, с отталкивающим выражением.
Прислушиваясь к тому, что делалось внизу, я решал, когда же будет пора приступать к химической обструкции, которая, как я полагал, заключалась в данном мне флаконе.
Слов Хавы, стоявшей, очевидно, спиной к лестнице, я не разбирал, но тон е„ голоса был ровный и вес„лый, что, вероятно, немало бесило мальчишку.
Теперь заговорил другой, женский голос; и тоже в повышенном тоне. Не сразу я понял, что это Строганова.
– Мой друг передал вашей хозяйке на хранение некоторые драгоценности, – услышал я. – Он поручил нам получить эти вещи назад сегодня же. Он был очень болен эти дни и не мог передать нам своего желания раньше. Сегодня крайний срок; вещи немедленно должны быть ему возвращены. Вот его письмо вашей хозяйке; но передам я его сама, в е„ собственные руки. Ступайте и приведите е„ сюда. Не заставляйте нас подыматься наверх, потому что вам будет очень плохо, – говорила женщина. – Да что с ней толковать! Прочь с дороги! – орал мальчишка. – Не смейте прикасаться ко мне вашими грязными руками; или вам-то уж наверняка будет плохо, – раздался» голос Хавы, и такой сильный, спокойный, властный, что я и рот раскрыл.
В магазине что-то упало, Строганова взвизгнула. Я решил, что настало время действовать, кинулся к двери, открыл е„ и уже зан„с было руку, чтобы швырнуть флакон, как внизу внезапно воцарилась м„ртвая тишина.
Я свесился с перил и увидел в дверях магазина фигуру, закутанную в т„мный плащ. В сумерках я не сразу – а только услышав голос – узнал И.
– Сядьте на место, молодой человек! И молчите, если вы плохо воспитаны и не знаете, как подобает вести себя культурному юноше в чужом доме, вдобавок в доме одинокой трудящейся женщины. Позже вы принес„те свои извинения мисс Хаве за сво„ грубое поведение. Теперь же сидите, как бессловесное животное, поскольку вы и есть животное.
Ох, как грозно глядел И. и как звучал, подобно грому, его голос.
– Как и зачем пришли вы сюда, мадам Строганова? – обратился он к женской фигуре, спрятавшейся за сына. – Ваш муж, Анна и Ананда категорически запретили вам сюда являться. Как решились вы нарушить запрет? – спрашивал И.
– Да что с вами, доктор И.? Я едва знаю вас, вы для меня первый встречный, и вдруг осмеливаетесь задавать мне какие-то вопросы. Я не девочка! Будьте любезны вызвать ко мне Жанну. Если она не явится сюда немедленно, – я буду знать, что она украла переданные ей моим другом вещи чрезвычайной ценности. И мне придется обратиться в полицию. И. засмеялся.
– Что цените вы выше: браслет или нож, который вы передали Жанне, чтобы заколоть меня? Человеческая жизнь не представляет для вас ценности, поскольку лично вам она неинтересна: поэтому я вас и не спрашиваю, во что вы оценили жизнь несчастной Жанны, мою, Левушки, князя. Я вас спрашиваю, что вы будете искать через полицию: нож или браслет?
Строганова тяжело опустилась в кресло. Е„ красивое лицо побледнело так, словно т„мная кожа покрылась белым нал„том.
– Ваши дерзости я сносить не намерена, – прошипела она. – Вы можете быть совершенно уверены, что без вещей я отсюда не выйду. Поэтому не тратьте времени, – взвыла как разъяр„нная тигрица Строганова.
– Вы не только уйд„те без этих самых вещей, которые вам не принадлежат, к вашему счастью, чего вы даже не понимаете, но и немедленно положите на стол тот амулет, который Ананда подарил Анне, а вы украли его час назад. – Ваша подлость… – Строганова не договорила. Глаза И. сверкнули, как два топаза; он вытянул руку по направлению к ней и сказал:
– Можете посмотреть на вашего любимчика. Если вы не желаете уподобиться ему, – удержите ваш язык и манеры в границах приличия.
Я посмотрел на любимчика. Он походил на бешеного пса: глаза его выражали предельную злобу; язык свешивался изо рта и слюна бежала на его белоснежный жилет; феска съехала на лоб. Он был так ужасен, что смотреть на него я не мог.
Мать, увидев сына таким, не бросилась на помощь, не вымолвила ни одного любящего слова; она думала только о себе и сказала И., доставая из сумки амулет и кладя его на стол:
– Возьмите ваш амулет. Подумаешь, какая драгоценность! Не смейте меня доводить до такого мерзкого состояния, в каком сейчас мой сын. Подайте мне браслет, и мы уйд„м.
На столе лежал дивный золотой медальон, в крышку которого была вделана фиалка из аметистов. Я сразу увидел, что кольцо капитана было той же работы, что и этот медальон.
– Браслет сейчас в вашем собственном доме. Он отдан той, которой предназначался, – ответил И.
– Это самая наглая ложь, – выкрикнула Строганова. – Тот, кому принадлежит браслет, требует его немедленно отдать. Понятно ли вам, что я не могу уйти отсюда, не имея его при себе? Я дала слово Браццано привезти немедленно его драгоценности.
– Много слов и обетов давали вы в вашей жизни. Вы клялись у алтаря в любви к мужу, – пересчитайте, сколько раз вы ему изменяли. Три года назад вы дали Анне обещание не преследовать е„ своей настойчивостью и не требовать, чтобы она вышла замуж за Браццано. В результате вы продались ему, продали сына, дочь и сегодня обокрали е„, коснувшись самого дорогого и священного, что у не„ было.
Но слово, которое вы дали Браццано, вы нарушить боитесь, потому что эта гадина пригрозила вам и вашему сыну смертью? Посмотрите на себя. Чей жемчуг на вашей шее? Чьими кольцами унизаны ваши руки? Чь„ платье надето на вас? Чей ридикюль в ваших руках? Несчастнейшая из женщин! Опомнитесь, сбросьте с себя все эти вещи, – и вы пойм„те хоть частично тот ужас, в какой вы сами себя погрузили.
Под взглядом И. Строганова выложила свой ридикюль, но И. велел Хаве немедленно взять со стола медальон, чтобы он не касался больше ридикюля Строгановой, откуда она его вынула. Медленно, будто лениво и как-то сонно, Строганова сняла жемчуг, серьги, кольца и браслеты, которые на е„ руках бряцали десятками, на восточный манер.
По мере того, как росла кучка золота и камней на столе, женщина пробуждалась к жизни. Наконец, точно преодолевая какое-то последнее препятствие, она вытащила из-за корсажа тончайшую платиновую цепочку, на которой висели огромная ч„рная жемчужина и такой же огромный розовый бриллиант.
