БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА

снимок, словно воспроизведенный фотокамерой. Силы оставили меня.

Ночью начался ливень. Мы сидели на корточках под брезентом, однако вода капала с него. Шинели промокли, а пот на белье еще не высох. Мы дрожа­ли от холода, застывшими пальцами сворачивали самокрутки и дымили, не в силах преодолеть уста­лости, охватившей нас этой июльской ночью. Пыта­лись организовать охрану, но уже к полуночи все за­снули, сидя на лафете, пока рассвет не разбудил нас. Мы даже забыли об опасности. Это было необ­думанно, вероятно, даже авантюристично предос­тавить свою судьбу звездам. Вера в милость Бога или фатализм, преданность или упрямство, при на­шей усталости и апатии уже не имели границ.

Ветреная, серая утренняя прохлада встретила нас сильным огнем артиллерии, минометов и про­тивотанковых орудий противника по нашим стрел­ковым окопам и едва обустроенным позициям. Рус­ская атака началась.

Широкими волнами и отдельными группами русские вышли из своих окопов на опушке леса в километре перед нами и атаковали наши войска на дальних склонах холмов мимо осыпающейся на по­лях пшеницы, а затем повели наступление по обеим сторонам улицы.

Огонь наших полевых орудий пробивал бреши в рядах наступающих, но тяжелая артиллерия не по­могала нам, так как осталась без боеприпасов. Мы стреляли. Наши снаряды поражали врага. Пулеметы вели непрерывный огонь, но русские, не обращая на них внимания, рвались вперед.

Появились первые раненые, а перед нами лежа­ли уже трупы убитых. У орудия остался только я еще с одним артиллеристом. Атакующие, наряду с не­мецкими солдатами, умирали буквально у наших ног, но неуклонно рвались дальше, в Милеево.

К полудню последние из противников пробежа­ли мимо нас. Мы развернули орудие и послали им вслед несколько снарядов. Нас поддерживали ос­тавшиеся в живых солдаты. Провода телефона были оборваны, и мы вынуждены были сражаться, не рас­считывая на помощь.

Вытирая пот с покрытых порохом черных лиц, все в пыли и глине, мы внимательно прислушива­лись к шуму боя, который медленно уходил на вос­ток. Наконец прибыл связной. Наши резервные вой­ска отбросили русских и восстановили позиции.

Мы оглядели друг друга. Мундиры кое-где были прострелены, но в целом сохранились.

Я время от времени беспомощно всхлипывал. Слезы еще долго бежали по моим щекам, покрытым слоем пыли и грязи. Я пытался найти забвение в си­гарете, но успокоился только на один час.

Ни близость смерти, ни угрожающая мне посто­янная опасность, ни страшное напряжение борьбы не позволили мне впасть в панику, душевная стой­кость дала возможность выдержать это ужасное испытание42.

Огневой налет противотанковых орудий боль­шого калибра облегчил наше положение. Я лежал в моем быстро выкопанном окопе и проснулся только от взрыва снаряда, разорвавшегося невдалеке от меня. Я увидел русских, которые суетились возле орудия. На дороге близ моего окопа вздыбилась земля. Одна секунда промелькнула между жизнью и смертью.

Мы лежали за орудием и не решались стрелять, так как вражеский орудийный огонь усилился, бес­прерывно строчили пулеметы. Мы необдуманно продолжали лежать без движения, предоставив судьбе свою жизнь.

Русские быстро приближались. Теперь нам бы­ло уже все равно, оставаться ли на месте или бе­жать. От отчаяния мы открыли огонь.

Резко прозвучал треск нашего выстрела среди рева вражеских орудий. Осколок оцарапал мою ру­ку. Текла кровь, и я зажал пальцами вену. Около ме­ня лежали раненые и убитые. Последний пулемет замолчал, и за двадцать шагов передо мной атакую­щий красноармеец упал в густую пшеницу. Перед ним осталось стоять наше орудие. Возможно, оно и подарило мне жизнь.

Я взял свою винтовку. Мой напарник без огляд­ки открыл затвор орудия. Я подал ему последний снаряд, мы выстрелили и убежали.

Удар в спину бросил меня на землю. Я рванулся вверх, почувствовав, как кровь течет у меня из бед­ра. Отбросил винтовку и портупею в сторону и по­полз.

Я оказался около солдат, оставшихся еще в жи­вых. Они были последними, кто находился здесь вместе со мной. Сорвал с себя брюки, вытянул ос­колок из раны и заклеил ее пластырем. Взял вин­товку у убитого и положил в карман патроны.

Вместе с тридцатью солдатами мы приготови­лись к контратаке, хотя и не знали, сколько против­ников нам противостояло. Бронетранспортеры дви­гались к нам, но свернули в сторону, туда, где рус­ские наносили главный удар.

Мы прошли садами, мимо трупов и раненых, как немцев, так и русских. На колосьях пшеницы засты­вала кровь.

Солнце заходило за горизонт. Большинство ар­тиллеристов из нашей батареи было убито или ра­нено. Мы подошли к оставленному орудию, приго­товились к стрельбе и открыли огонь. Последние атакующие пробегали мимо нас.

Бой подошел к концу.

Мы стояли на карауле между трупами. Час про­ходил за часом. Моя рана болела, однако я мужест­венно переносил боль. Русские не знали, что нас, тех, которые решили продолжать бой, было совсем немного. Убитые лежали вокруг, уставившись во мрак ночи застывшими глазами. Вокруг нас не было никаких войск. Мы оставались одни до прибытия подкрепления. Теперь можно было вывести свое орудие из засады. Мы проходили мимо мертвецов, которых освещали фантастическое пламя горящих домов и блеск сигнальных ракет.

Красно-бурые кровавые пятна засыхали на мун­дирах. Черные сгустки крови запеклись на разо­рванных лицах, спускались со спутанных волос, из разбитых касок. Судорожно сжавшиеся кулаки бес­смысленно тянулись вверх, отбрасывая мрачные те­ни. Оторванные конечности валялись отдельно от бескровных тел. На лицах, едва видневшихся во тьме, застыли ужасные ухмылки. В всполохах огня мертвые глаза сохраняли какую-то таинственную, дикую жизнь. Среди света и тени неожиданно пока­зывались безмолвные рты с застывшими на них криками ужаса или выражением какого-то странно­го упрямства. У большинства трупов головы пред­ставляли собой лишь массу костей, крови и мозгов. Из разорванных животов выпали кишки.

Солдаты молча окружили эту неподвижную мас­су трупов. Мы молитвенно сложили руки.

На следующий день их похоронили, и, когда по­ставили березовые кресты над могилами, никто так и не узнал, кому принадлежало тело того или иной убитого, которые теперь послужили пищей для воз­рождающейся на будущий год природы. Русская земля принимала все трупы, как своих сыновей, так и чужих солдат.

Но я жил, не боясь смерти. Если я погибну зав­тра, то жизнь будет продолжаться и без меня, без моего счастья или горя. Я не должен беспокоиться. Тысячи людей после меня будут готовы созидать, продолжать течение жизни, споря со своей участью.

Или же погибнут, так же как и я. От меня не зависе­ло, уйду ли я в могилу или нет. Я больше не чувство­вал страха смерти.

В полночь мы ушли подальше от передовой линии обороны, в долину, по которой протекал ру­чей. Замаскировали орудие и проспали несколько часов.

Проснулись среди трупов русских. Они лежа­ли повсюду: в траве, в ручье и на дороге. Молодые сильные мужчины лежали вместе со своим оружи­ем. Это были жертвы времени. Они теперь уже не были нашими врагами, мы больше не проклинали их за то, что они портили питьевую воду. Прошедшая гроза благоприятствовала разложению трупов. Но мы не обращали на это внимания, умывались и уничтожали свои запасы еды. Но уже через два дня стали испытывать голод. Я посмотрел на себя в зер­кало и испугался. Три глубоких, крутых складки об­ разовались на моем лбу, острые линии прорезались от ноздрей, мой рот побелел, стал бескровным. Я чувствовал дыхание смерти. Но, вероятно, мне было суждено на этот раз избежать ее.

Запах тления висел над долиной. В наступив­шей темноте я отправился на разведку, чтобы вы­яснить, где проходит линия фронта и кто занима­ет территорию перед нами. Я шагал по пустынной деревенской улице. Собака следовала за мной, кошки орали в домах. Все вымерло, жители разбе­жались. Кое-где в конюшнях еще остался умираю­щий с голоду скот. Сорняки заполонили сады, ово­щи и фрукты гнили.

Я проходил мимо изгородей и сожженных до­мов, ступая по ржаным колосьям и картофельной ботве, держа винтовку на изготовку. Ночная роса мочила сапоги и охлаждала руки. На мне не было каски, на моей шапке сверху маскировочной сетки застряли колосья и васильки.

Я все дальше уходил в глубокую тьму, в небе на­до мной мерцали звезды. Ни одна сигнальная раке­та не давала мне возможности сориентироваться. Где-то на нейтральной полосе раздался всполох взрыва. Я испугался, ледяной озноб пронизал меня. Трое русских лежали передо мной в нескольких ша­гах. Я рванул винтовку с плеча. Но они даже не по­шевелились. Внезапно поднялся ветер и донес до меня трупный запах.

Словно увидев привидения, я возвращался на­зад, но нигде не находил наших солдат, и облегчен­но вздохнул, когда вышел на окраину деревни. За­курил сигарету и двинулся дальше. Мои попутчики ждали меня.

Мы перетащили орудие вверх на поляну и по­ставили его у какого-то сада. Ночью я стоял на ча­сах и вслушивался в канонаду на севере и юге. Все вокруг дышало покоем. Млечный Путь со звездами мерцал на черном небе. После полуночи из красных облаков и мрака стала выходить полная луна. В ее скудном свете просматривались деревья и кустар­ники. Аромат трав и цветов навевал прохладу. Не чувствовалось уже никакого зловония. Не было слышно ни шагов, ни голосов. Я неподвижно стоял в карауле. Ничего не нарушало тишину.

Пришла смена. Я улегся и спал так же, как спали колосья ржи, кустарники и мертвецы.

Рано утром мы заняли позицию в разрушенной церкви Милеева. Бои бушевали невдалеке от нас. Русская артиллерия расстреливала кучи кирпичей, цемента и пыли — все, что осталось от церкви. Ос­колки падали вокруг, легкие забивала воздушная масса от пролетающих снарядов. Но мы остались живы. Сражение продолжалось еще четыре дня. Атака русской пехоты, сопровождаемой танками, потерпела неудачу. Наши войска бомбили позиции русских. Затем воцарилось спокойствие. Фронт ста­билизировался, наши позиции были заново укреп­ лены оставшимися орудиями.

Мы подошли к южной окраине Милеева. По­близости у ручья нашли хороший, чистый дом в богатом саду и остановились там. Перед нами рас­кинулся луг с одинокими деревьями — ольхой и то­полями, — примкнувший к лесу. Соседей у нас не было, и только опорные пункты разведчиков отделя­ли от врага.

Мы вели веселую и беззаботную жизнь, отды­хая после упорных боев. Зарезали корову, ловили и варили кур, жарили картофель, готовили салат из огурцов, ели свежую морковь и играли в карты. По­сле короткого дождя началась тропическая жара. Целыми днями мы обнаженными лежали у ручья. Ночью нас мучили блохи и клопы. Без сна долго валялись на скамьях в жаркой избе, непрерывно че­сались и выходили наконец спать под открытым не­бом, до тех пор пока не просыпались от холода в ут­реннем тумане, искусанные комарами. Мухи сади­лись на наш хлеб, и лишь с трудом удавалось от них отбиться.

Гроза смягчала свинцовую атмосферу. Густой туман вечером скрывал окружающие поля и рассеи­вался только в полумраке. Мы выставляли караул, когда снаряды начинали пролетать со свистом над нами и разрываться на безлюдном пространстве.

Этими ночами каждый дымок напоминал мне об опасности и новых приключениях, как будто бы ме­ня встряхивал повышенный электрический заряд той жизни, которая могла иметь место только на войне. Как самый пьяный праздник и самые смелые поступки в мирное время придавали блеск жизни, влияло на меня и колдовство смерти. Она была хо­рошо знакома мне. Это был ценнейший подарок, фантом, из которого я вырос, как из плодоносящей земли. Он работал во мне и формировал меня как скульптор из мягкого воска. Он давал смысл и при­ сваивал имя вещам, укреплял настоящее, рассеи­вал ложь и очищал душу от отбросов. И не пугал ме­ня. Я не убегал от него и в то же время никогда так усердно и горячо не любил свою жизнь.

Когда вечерняя заря угасала, горизонт все еще пылал от многочисленных пожаров. Горели дерев­ни, оставляя после себя обугленное дерево и пепел. Люди уходили на запад, угоняли скот или резали его, урожай сжигали. Все разрушали, подготавли­вая страну к нашему отступлению. Улицы и дороги вокруг Милеева минировали, мосты и дома готови­ли к подрыву. Мы ожидали приказа к отходу.

Ночью шумел дождь, а к утру поднималось из тумана солнце. Его зной сжигал все вокруг. Послед­ний день в Милеево. Я мечтал о летнем отдыхе на море, вспоминал мое прощание с возлюбленной.

Моя участь оказалась благоприятной. Мне была по­дарена жизнь, и теперь я тосковал о наступающих приключениях.