Кое-как устроившись на повозке, покидая город Гомель, он описывает эпизод, когда пьяная солдатня заставляет танцевать русскую пленницу нагишом. Ее груди они обмазали жиром, которым смазывали сапоги. Вольфзангер фиксирует, как его приятели хохочут, когда видят, как женщину с коровой, которую она спасала, разрывает на куски мина. Он отмечает в своем дневнике, что его друзья, да и он тоже «не видели ничего ужасного, а только комическое, в этом трагизме». Теперь Вольфзангер отмечает, что по меньшей мере в некоторых ситуациях он уже не отвечал стереотипу поэта и мыслителя, а скорее немецкого солдата оккупационной армии на востоке.
Его «Покаяние», как он называет свою рукопись в подзаголовке, не оставляет никакого места для легенды о «чистом» вермахте, который не имел ничего общего с преступной нацистской кликой и ее злоупотреблениями. При этом он уделяет большое внимание и сочувствует судьбе основной массы немецких солдат, которая, хотя и находилась на стороне преступников, одновременно была и их жертвой. Даже на войне, которую Гитлер — безусловно, преступник — вел на востоке, не все было вымазано только черной краской, но встречались и мазки светлые. А это говорит о том, что добро и зло не всегда удается четко разделить. Масштабы развития событий настолько велики, что зло и вина каждого отдельного человека, как и его переживания, угрожают исчезнуть за ними.
Вольфзангер старается сделать эту войну понятной непосвященному читателю, и в то же время он отрезвляет его, стараясь объективно изобразить все то, что испытал. Даже если он был свидетелем только очень небольшой части восточного похода, то его характер проявляется довольно полно. Автор проявляет способность находить для своего повествования соответствующие слова и выражения. Например, так он описывает повешенных русских, которые пали жертвой охоты на фактических или предполагаемых партизан: «Двое повешенных мужчин качались на крепкой ветви. Запах тления исходил от этих неизвестных личностей. Их лица посинели и опухли, а рот перекошен страшной гримасой. Мясо свисало с веревок на связанных руках, желто-коричневая жидкость стекала с их глаз, а борода отросла на их щеках уже после смерти. Один из наших солдат сфотографировал их, запечатлев, как они качались на дереве».
Этими словами выражен неприкрытый ужас человека, непосредственно присутствовавшего при казни.
В этой книге слова писателя, который выражает главные переживания своего поколения — участие в битвах на фронтах Второй мировой войны. И делает это — как никто другой. Его рукопись, даже спустя 60 лет, — это не только реальный документ, но и настоящее литературное открытие.
Солдат Вольфзангер, опираясь на свой личный опыт, показывает, как война разрушает людей, которые участвовали в ней. Весь ужас тяжелейших зимних маршей наглядно предстает перед читателем. Вольфзангер вполне реалистично описывает, как солдаты отмораживают ноги. Внезапно кажется даже логичным, когда солдат, будучи не в силах снять валенки с замершего на снегу трупа красноармейца, отрубает у него голени и ставит сапоги со ступнями вместе с котелками в печь. «Пока картофель варился, голени размораживались, и солдат надевал окровавленные валенки». Так беспощадно пишет Вольфзангер об отрубленных голенях, но это не только ужас от подобной ампутации, но и элемент сочувствия к замерзающему солдату вермахта. Человечность никогда не исчезает совсем ни ночью ни днем. Она постепенно пропадает. Антигуманный характер войны, о котором писал еще Ральф Джордано*, тянет за собой перо Вольфзан-гера, который в ходе войны описывает все ее ужасы. При рассказе о своем военном образовании в Эйфеле у него прорываются еще самовлюбленные отголоски, свойственные периоду полового созревания, что отражалось в тоске по мирной жизни: «лемех плуга вспахивал поле наших душ». Этот «лемех» оставил борозду и в его душе. Но на место ностальгии по прошлому скоро приходит холодный диагноз опустошения человека, попавшего на войну, который уже не может отдавать должное ника ким красивым метафорам.
*Джордано Ральф (род. 1923) — известный немецкий кинорежиссер и журналист из Гамбурга. Удостоен высшей награды Германии «Креста за заслуги». Автор книги «Бертини».
Они, видимо, проявляются только при абсурдном желании как можно скорее закончить свой отпуск и вернуться назад, в Россию. «Внезапный страх охватывал нас при воспоминании о всей красоте и благополучии на нашей Родине. И мы оглядывались на Россию, на этот белый зимний ад, полный страданий, лишений и смертельной опасности. Мы не знали, что делать с нашей жизнью. Мы боялись возвращения домой и чувствовали только вызванные непрерывным пребыванием под огнем воинственные опустошения в нашей душе». Сразу же после возвращения на фронт и начала сражений Вольф-зангеру собственный дом «уже кажется чужим».
Он отнюдь не нацист и, вопреки некоторым предубеждениям, также и не расист. Он сочиняет чудесные песни, полные насмешек над господами арийцам: «коричневая чума так и прет из их круглых щек, выпеченных словно где-то на Западе». Но он — часть армии Гитлера, вторгшейся в Россию. Он видит не только горе русских, принесенных в жертву фашизму, но и близко принимает к сердцу страдания немецких солдат. При этом Вольфзангер не пытается завуалировать собственную роль в этой войне. Напротив, он понимает и разделяет воинст венные чувства своих товарищей, которые в соответствии с его собственным воображаемым образом выигрывают на войне, утверждая свою смелость и силу.
Эйфория, гордость, чувство сплоченности время от времени занимают господствующее положение, сказываясь на состоянии тела и духа на войне. И иногда под влиянием толчков адреналина приходит ошибочная уверенность отметать все трагические стороны битвы на задний план. Вольфзангер, для которого солдатское бытие всегда стоит на первом плане, пишет: «Мое мирное сердце захватывала таинственная тоска по страшному, заставляла без особых угрызений совести наблюдать страдания людей. Первобытный человек в нас зачастую пробуждается. Инстинкт, заменяющий духовность, чувствование и трансцендентную жизненную порядочность, преобладал в нас». Измотанный от ожидания и неизвестности «закоренелый пацифист» бросается в бойню. «Я горжусь этой опасной жизнью и тем, что я вынес», — пишет он своему другу Георгу. Вольфзангер чувствует презрение к тем, кто уклоняется от сражений и опасности, но затем содрогается, чувствуя, как в нем происходят чуждые его сердцу перемены. Между сражениями и пьянками он находит в себе мужество и заверяет, что может поверить в «сохраняющуюся у человека таинственную силу, которая преодолевает все противоречащее в его характере и наполняет его уверенностью в возможности достижения лучшей жизни».
Вольфзангер не выносит никаких взвешенных суждений, исходя из высоких моральных соображений, а просто излагает наблюдения участника событий, который причиняет зло на убийственной войне, но страдает и сам. Многое остается у него незавершенным и неоднозначным. Вместе с тем он точно описывает состояние человека, которого лишили всякой уверенности в жизни.
Десятилетиями никто не интересовался рукописью Вилли Вольфзангера, хотя его воспоминания смогли бы придать реальность будням простых солдат на войне. Опубликовать рукопись не удавалось до сегодняшнего дня, хотя 18 миллионов мужчин служили с 1935 по 1945 год в вермахте. Ян Филипп Реемчма, меценат, подвергшийся критике за организацию в Берлине выставки истории вермахта, видит в этом последствие общественного согласия, которое предпочло вообще не упоминать о вермахте: «Это как договор: молчите о своих подвигах, и мы предпочтем не нарушать вашего молчания. Так как обычно молчали в своих личных воспоминаниях о бытовых семейных отношениях и неурядицах». Портреты немецких солдат, созданные после войны, не определялись непосредственным опытом миллионов свидетелей, а легендами, которые складывались в первый же день после ее окончания. Последний приказ вермахта от 9 мая 1945 года освобождает немецкого солдата от какой-либо ответственности. «Верный своей клятве, — говорилось в нем, — он выполнял свой высокий долг перед наро дом, который не будет забыт». На Нюрнбергском процессе судьи союзников осуждали только высших офицеров. В противоположность СС и гестапо командование вермахта в целом не объявлялось преступной организацией. Хотя после 1945 года в немецкой официальной прессе появились многочисленные сообщения о преступлении вермахта, большинство военного поколения постаралось отодвинуть в сторону вопросы о своем прошлом. Интерес к подлинному объяснению происшедших военных событий был незначителен. Сочувствие находила больше тривиальная приключенческая литература, в которой речь шла о товариществе, солдатских добродетелях и преодолении испытаний в борьбе с врагом — темы, которые, с точки зрения старых борцов, никто из тех, кто не участвовал в войне, не имел права поднимать. Горькие упреки выросших в пятидесятые и шестидесятые годы детей фронтовиков по отношению к своим отцам не привели к тому, чтобы они стали отвергать тот опыт, который подсказывала их предкам жизнь. Отношение к вермахту долго еще оставалось доминирующим предметом политических споров различных групп населения, которые предлагали свой взгляд на историческую правду и тем самым долгое время препятствовали возникновению общественного со гласия по отношению к прошлому.
Сегодня всем абсолютно очевидно, что вермахт вел беспрецедентную истребительную войну на востоке. Для понимания книги Вольфзангера важно знание обстановки, при которой она создавалась. Немецкие и русские потери на фронтах в Советском Союзе несравнимы. Примерно 20 миллионов советских людей были убиты, в том числе около семи миллионов гражданских лиц. Погибло свыше трех миллионов военнопленных: примерно каждый второй, к которому вермахт применил силу. В занятых немецкими армиями областях Восточной Европы нацисты уничтожили миллионы евреев. Это была самая большая бойня в истории.
*Клаузевиц Карл (1780—1831) — прусский военный писатель, создатель новой теории войны. Его основное произведение «О войне».
Вольфзангер реагирует на эту ситуацию как солдат, примиряющийся с фатальной неизбежностью и верой в предопределенность судьбы. Конечно, он знает известное высказывание Карла фон Клаузевица* о том, что война — это продолжение политики другими средствами. Конечно, он чувствует, что его используют как крохотное колесико большой убийственной машины. Вольфзангер больше всего страдает от войны за линией фронта, так как осуждает себя за террор против беззащитных русских людей. Он пишет своим родителям, что, пожалуй, чувствовал себя скорее побежденным, чем победителем. Но Вольфзангер участвует в этой войне. Его позиция, которую он хочет удержать любой ценой, заключается в том, что он ехал на фронт, не будучи готовым к серьезному сопротивлению. Он рисует себя в письме с причудливо гигантской винтовкой и в огромных сапогах, двигающимся по дороге в Россию. Далее внизу мы видим его второй автопортрет. Здесь Вольфзангер идет уже на запад с книгой в руке и с цветком в петлице. Время от времени стремление к гражданской жизни проявляется в нем наиболее активно. Война же для него — это явление природы, некая стихийная сила, против которой не приходится возражать. По его мнению, для человечества мировая война — это нечто подобное землетрясению в горах. Так он, во всяком случае, пишет в своем письме к дяде. Поэтому военное и политическое руководство Германии приводит его, как и многих его друзей, в отчаяние.
*Хафнер Себастьян (1907—1999) — немецкий публицист и историк, автор книги «Комментарии к Гитлеру».
Уже вскоре после начала войны известный публицист Себастьян Хафнер*, будучи в эмиграции в Лондоне, отмечал, что «не согласное с режимом» немецкое население на удивление составляет уже около 35%, причем эта тенденция постоянно растет. Хафнер называет три причины, почему это большое число недовольных и разочарованных не оказывало активного сопротивления режиму. Это могущественная и для многих бесспорная позиция нацистов; «не склонный к революционным потрясением менталитет» противозаконных немцев, и, наконец, «досадная идеологическая неразбериха» и отсутствие новых прогрессивных политических лозунгов. Все эти три аргумента напрямую касаются Вольфзангера.
И все они касаются только, пусть даже значительного, меньшинства. Солдаты вермахта образовывали особый срез народа. Среди них были как пылкие приверженцы Гитлера, так и его решительные противники. Но они все находились в исключительной ситуации, и им самим требовалось искать оправдания для своего поведения. Одни находили его в расистской идеологии нацизма. Другие — в солдатском долге, который был прочно зафиксирован в сознании военного поколения. «Помоги мне, Бог, — пишет Вольфзангер в своем дневнике в часы отчаяния, когда он был особенно склонен к размышлениям, — когда я высказываю такие мысли и утверждаю их в своем «я». Они горькие по большей части, так как из отрицания возникает только глубокая, непрекращающаяся боль». Такова была, по-видимому, и стратегия миллионов: довольствоваться лишь размышлениями о происходящем, чтобы суметь вынести весь этот ужас. И это только маленький шаг к молчанию после войны, когда всякое воспоминание объявлялось вне закона.
Лишь в девяностые годы, когда новое поколение стало требовать правды, мир нормального солдата станет публично обсуждаемой темой. Появились многочисленные издания писем, отправленные в годы войны по полевой почте. Но того, кто читает их, поражает полная неспособность авторов отобразить все ими испытанное. «Многие простые солдаты предпочитали молчать ввиду той ужасной реальности, которую представляли собой сражения», — анализирует эксперт вермахта Вольфрам
