БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА

Ветте*. Здесь же возникает явная необходимость понять мысли каждой «конкретной личности, «ма­ленького мужчины» в форменной одежде солдата».

Вилли Вольфзангер не является типичным «ма­леньким мужчиной». Он широко образован, фана­тичный любитель литературы. Вольфзангер видит себя поэтом и мечтает о жизни в свободной Герма­нии. Но его опыт войны — опыт нормального воен­нообязанного. И он сумел создать произведение, позволяющее оживить этот опыт. Вольфзангер не хотел быть судьей. В 1943 году он пишет своим ро­дителям: «Я предпочитаю излагать только факты и свои переживания». Многое, что он описывает в ру­кописи, почти аналогично тому, что содержится в его дневниках и письмах. Вольфзангер все время придерживается собственных ощущений. При этом несомненно, что все эти факты получают соответст­вующее литературное оформление. Детали не все­гда подробно отражают происходившие события. Возможно также, что то или иное сообщение содер­жит слишком много не всегда точных воспомина­ний, а в части заметок имеются объективные ошиб­ки. Но, без сомнения, Вольфзангер хотел быть правдивым. Он пишет, что война открыла для него «тайные замыслы души». Эта рукопись дала Вольф-зангеру возможность раскрыть их.

*Ветте Вольфрам (р. 1940) — специалист по исто­рии Второй мировой войны, доктор наук, приват-доцент Фрайбургского университета.

Стефан Смиидз

РУССКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ Исповедь о великой войне

Мировая война началась, и мы видели, как Бог и звезды умирают на западе. Смерть атаковала землю. Костлявое ее лицо не­прикрыто ухмылялось. Безумие и боль искажали черты ее маски. Мы, двигаясь к нейтральной поло­се, уже издали наблюдали за ее плясками и слыша­ли в ночи музыку ее барабанов. Смерть собирала свой урожай из бесплодного зерна.

Наше существо изменилось, получило другое значение и имя, чем это было в прошлой жизни, и наши мечты теперь уже воплощались в традициях нового времени. Тень падала на наше будущее в его величии и закате. Новые мысли заполняли ду­ши, в которых росли скорбь, страх и страдание.

Приключения вытекали из перемещения от од­ной опасности в другую, по соседству. А диалог со своим ангелом смолкал на наших могилах. Безыз­вестные и неизвестные, одинокие и любящие, глуп­цы и умные, бедные и богатые — все они теперь ко­лоли лед, сооружали брустверы и пытались бороть­ся со своей участью, сознавая необходимость гибели для последующего возрождения трав и мхов на земле. Как безумные, танцевали мы вокруг алта­

ря, палачи и жертвы, отвергнутые и освященные. Наши стремления к разгадке тайн смысла жизни оказались всего лишь игрой с масками и мишурой. В своих мечтах мы пытались найти волшебную па­лочку надежды, веры и любви, но не находили ее. А только лишь ад разрывавшейся стали, готовность к смерти, к своей печальной участи и уединенности среди звезд. Мы бросались в пропасть, и на глуби­не искали лик Божий, отряхивая пыль веков.

Так смерть входила в нашу жизнь. На нейтраль­ной полосе она уже стояла на вахте.

Война началась, однако моя жизнь пока осо­бенно не изменилась. Большая смерть еще не по­дошла ко мне, к моему миру. Я путешествовал че­рез леса, окраины городов и мечтал о дальнейших странствиях. Солнце пахло смолой и листвой, тени ложились на папоротник, полуденное золото охва­тывало травы вокруг мхов на моей дороге. Я любил красоту, удачу и мир на земле. Сумерки опускались на город, вечерние звезды блестели на небе, а я между звездами и серпом луны шел домой.

Я работал в банке1. Деньги, чеки и акции запол­няли мои будни. Однако вечерние часы принадле­жали мне.

Любовные приключения проходили как надоев­шие игры с их тоской, улыбками и печалью. В бесе­дах о Боге и душе, поэзии, музыке и любви я часто просиживал далеко за полночь с моими друзьями. Мы играли словами и собственным воображением и вместе с тем искали со всей серьезностью и моло­дой страстью нашу дорогу в жизни, оспаривая ее необходимость. Мы жили по вдохновению души, ве­ре в Бога, предаваясь глупостям любви, тоски ни­щих цыган и веяниям нашего времени.

Ночами я читал, в то время как ветер пел перед затемненными окнами и доносил в мир моей комна­ты гул большого города, словно морской прибой, до тех пор пока утренний полумрак не навевал на меня ощущение колдовства, вдохновения, житейской мудрости и лживости книг.

Я посещал спектакли и концерты, слушал Ба­ха, Бетховена и Брамса, камерную музыку. Гибель Польши значила для меня меньше, чем соната или стихотворение. Я жертвовал своим сном, сочиняя фантастические рассказы и мечтательные легенды.

Наступила зима. Сады и улицы покрылись сне­гом, метели стегали крыши, и город тонул в тумане. Луга, леса и почва побелели. Я прощался со своей молодостью. С дорогами детства, странствования­ми и налаженным бытом.

Юность и пылкая любовь ушли во тьму, и пе­сочные часы отмеривали минуту за минутой. Беспо­койство, пустые мечты, отчаяние и мысли о смерти посещали меня. Я пытался преодолеть свою раз­двоенность, страдая от выпавшей мне судьбы, и бродил в полумраке ночи во время полнолуния пус­тынными улицами города. Читал запрещенные кни­ги, противоречивые и упадочные, уходил от Бога и считал себя вне дома мелкой пылинкой в мировом пространстве.

Под своей маской, придававшей уверенность моей душе, я жил словно привидение и искал убе­жище у проституток и в вине. Мысли бегства от жиз­ни наполняли меня.

Тогда я встретил Беатриче. Любовь помогла мне узнать красоту даже в падении и в возвышении, в величии и чистоте духа, в благоговении и надеж­де, а также в страдании и счастье, изменениях в судьбе и ее милостях. Даже в смерти. Началась но­вая жизнь. Как выздоровевший оттяжкой болезни, я прислушивался к шуму ветра и впитывал в себя ве­сеннее пробуждение земли. Когда я вынужден был распрощаться со своей возлюбленной, я возлагал надежды на Бога и свою звезду.

На линии Зигфрида стояли армии и ждали на­ступления. Я не обращал на это внимания. В то же время война, словно разыгравшиеся штормовые волны, катилась через Нидерланды, предвещая все­общую гибель. Мои мысли вращались вокруг вечно­сти литературы. Она заключалась в творениях наро­дов. Каждая империя и каждый век вносили свой строительный камень для завершения истории че­ловечества и для прославления дома Божьего. Кто сумел выполнить эту задачу, мог умереть спокойно. Имена создателей забывались, авторы великих про­изведений исчезали с лица истории, могильщики закапывали их трупы в землю вмести с их трудами, и все же души их оставались жить в воспоминаниях грядущих поколений. Смерть не брала их. Так война воспринималась мною в моем мире. И даже когда Франция сложила оружие, моя жизнь продолжала идти дальше по проторенной колее2.

Я отправился в морское путешествие на мою вторую родину, полуостров Дарсс. Я купался и в штиль и в шторм, лежал на солнце, на дюнах и меч­тал под шум прибоя. Слушал музыку сверчков, в го­рячий полдень погружался в сон, пел и не замечал, как шло время. Моя любовь развеялась, словно по­лет бабочки. Я бродил по лесам, сплетал венки из хвои и листвы. Иголки, соломинки и цветки занима­ли мое воображение. Я ходил по лугам, слушал пес­ню ветра и наблюдал, как опускалось за горизонт солнце. Небо горело в апокалипсическом цвете, бронза и золото катились на гребнях волн. Прохлад­ными звездными ночами я погружался в книги и спешил в укрытие при начинающемся дожде и штормовом ветре. От богатства земли, жаркого ды­хания лета и заряда молодости я, опьяневшим, воз­вращался в город.

Осень охотилась на меня смертью затухающей природы и предчувствием печальной судьбы. Я лю­бил в это время бессонные ночи, затухание свечи, сладкое утешение небытия после тягостных поис­ков путей в жизни и своей неосведомленности на этой земле. В путанице дней я искал тишину, но и боялся ее, как смерти, которая никогда не завуали­ровала действительности и лишь пугала мир. Ее молчание гремело как жернова мельниц, моловших ее день и ночь.

Возвращалась зима. Я принимал войну и мир только как интермедии всемирной истории. Я снова окунался в бесконечные ночные беседы о пустоте жизни, о Боге, о колдовстве дьявольского и трагич­ного бытия. Днем я тупо исполнял свою работу, ожидая поворота судьбы, перемены в своем поло­жении. В мечтах и мыслях, в тоске, надеждах и же­ланиях я жил еще по ту сторону войны, и смерть ос­тавалась мне незнакома, была только гостем в мо­ем воображении.

Как потерпевший крушение, я двигался к ней по иронии судьбы. Я больше не был гражданином ми­ра, но и не стал еще солдатом. В своем двадцать первом году на день рождения3 мне был открыт кредит на начало февраля. Я отложил свою работу, убрал рукописи, закончил дневник и сжег фрагмен­ты. Дни мои текли, не принося покоя, и без всякой деятельности текли как песок из рук. Мосты в про­шлое были сожжены, в наступающем будущем меня ничто не ждало. Звезды не указывали дорогу. Без надежды, хотя и без разочарования, устало и все же временами встряхиваясь, я переживал пустоту вре­мени в каком-то ожидании.

Эта ночь должна была быть такой же, как и тыся­ча других. И все же под ее звездами наметилось ка­кое-то изменение в моей судьбе. Мне показалось во сне, словно я переступил порог новой жизни. Ранним утром я должен был встать совсем другим человеком, перед лицом моей судьбы.

Моя мать еще спала. Ночной ветер завывал сна­ружи, нечастые дожди танцевали над крышами. Дружелюбно мерцала настольная лампа. Я сидел перед чистыми листами бумаги, размышлял, спра­шивал себя о чем-то, мечтал, чего-то искал, борол­ся с богами, ангелами и демонами. И приходил к ка­кому-то пониманию.

Сначала это был только страх. Мы стояли в во­ротах у нейтральной полосы и чувствовали близость опасности. Начинались мрачные годы, словно небе­са уже предсказывали нам это. Как нищие, мы поки­дали нашу молодость, свободу, любовь, стремления души, наслаждения и труда. Мы должны будем те­перь подчинять собственную жизнь воле времени, и наша судьба свершалась как баллада необходимо­сти, терпения и смерти. Мы не могли избежать за­конов, которые царили в нашей незавершенной системе мира. Словно во сне начиналось путешест­ вие в чужое и неизведанное, и все дороги кончались где-то во тьме.

Ничто более не было так противно моему суще­ству, как перспектива стать солдатом, песчинкой среди чужих попутчиков, игрушкой для исполнения приказов. Я вовсе не хотел брать в руки оружие и сражаться за мировоззрение, которое ненавидел. На войне, которой я никогда не хотел, и против лю­дей, которые не были моими врагами. Как сомнам­була, я двигался по ступеням эшафота и чувствовал занесенный уже над своей головой меч. Судья вы­носил мне приговор, и в своем бессилии я вынуж­ден был подчиняться его решению.

Это было моим отречением.

Я курил одну сигарету за другой, писал строчку за строчкой и пил вино. Часы тикали, свет отражал­ся на моих книгах и крышке рояля. Ветки сосен пах­ли в вазе, цвел рождественский терновник. Часы продолжали тикать, как капли в море времени. Ночь подходила к концу, а я все еще наблюдал, думал и размышлял.

Призрак тех лет, когда я служил в армии, не да­вал мне покоя. Я вспоминал о последних месяцах моей жизни дома. Как голодающий перед наступаю­щими лишениями, я спешил к книгам, концертам, спектаклям и увеселениям. К быстротечным рома­нам и часам, проведенным в саду в беседах с друзь­ями молодости. Но той ночью музыка не давала мне никакого утешения, комедии — никакого забвения, трагедии — никакого примирения с моей судьбой. Каждое возвращение к красоте безоблачного мира только обостряло боль разлуки, а вино лишь усили­вало мрачность моих мыслей. Я перелистывал пись­ма, исповедания и описания событий мировой вой­ны последнего поколения. Стремился выработать в себе отношение к неизбежному, узнать, что ожида­ло меня. Понять войну, чтобы определить мою роль в ней и вписать сражения, опасности и смерть в свою систему мира. Однако мое чтение оставалось таким же бесплодным, как мои монологи и как пол­ные грусти и смеха застольные беседы.

Я потушил свет, надел пальто и тихо закрыл дверь, чтобы никого не будить. Ночной прохладный ветер раздувал мои волосы. Облака закрыли луну, не было фонарей, которые освещали бы мне до­рогу, и никто не попадался мне навстречу. Как вы­брошенная на улицу собака, я бродил по улицам и переулкам. Все навевало воспоминания, тоску о пережитых приключениях, отчаянии и иллюзиях. Я возвращался домой, и снова сидел, размышляя, в мирном кругу горевшей лампы. Полночь минула, а я не уходил из-за стола.

Сначала было трудно. Мы сбрасывали с себя маски, которые носили раньше, отвергали все наши тщеславные мысли, отказывались от счастья и гото­вились к тому, чтобы принять неизбежное. Мы чув­ствовали: это должно случиться. Нам следовало ис­пытать свою судьбу, и она оказалась рядом. Мы знали, что совершали преступления. И как монахи, истязавшие себя, принимали это. Под маской сол­дата и выполненного долга пытались заглушить свою вину бесконечных обманов и преступлений, вершившихся под пулями и снарядами. И мы были готовы страдать.

В эту ночь я не думал о будущих путешествиях и приключениях, задумках и таинственных открытиях...

Стрелки вращались. Песочные часы перебрасы­вали песок. Издалека доносилось последнее дыха­ние заводов, мельниц и гаваней. Затихали шаги случайных прохожих. Все любящие