БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА

Алкоголь не берет меня (до этого я все время пил водку)».

Любовь к матери в первую очередь заставляет Вольфзангера не предаваться депрессии и опус­каться до полного алкоголизма. Для нее он собира­ет остатки юмора, чтобы возможно легкомысленнее отнестись к тому, что происходит на фронте. Он на­ходит для него место.

Голод пронзал меня насквозь. Я разрывал бандероль, Доставал из нее огненные купюры И поедал их с наслаждением Среди огня, дыма и пепла. О,созерцание!

В стихотворении «Из свежего прошедшего де­зинфекцию рукава моей меховой куртки» он благо­дарит мать за ее письма и одобрение его творчест­ва. Кажется, что он все еще может поддерживать в себе радость, оптимизм и душевную стойкость. Он ест пирог, присланный «милой мамой», и ее внима­ние скрашивает ему трудные дни, подвигает на со­чинение стихов. Он говорит: «Тень Гёте и легкость Шиллера вдохновляют меня».

Пирог стал мечтой для Адама.

И он вкусил его в раю.

Пирог, который лечил его тоску по Еве.

Был настоящим большим праздником для него.

Снова и снова просит Вольфзангер мать, что­бы она не брала на себя много забот. Действитель­ность была так ужасна, что он не может писать о ней. Во всяком случае, он упоминает о тяжести сво­ей жизни не непосредственно, а ограничивается лишь намеками. Если он и посылает ей рукописи и дневники с описанием своих переживаний на войне, то при этом уверяет ее, что у него дела обстоят со­всем неплохо. «При этом я посылаю только послед­нюю часть моего дневника, самую трагичную и пе­чальную, — сообщает Вольфзангер в своем письме от марта 1942 года, — однако все это было уже дав­но и, если Вы считаете, что это слишком тяжелое воспоминание, то не читайте ее». В дневнике от 24 ноября 1943 года он пишет, что мать не должна знать все о его жизни на фронте: «мне очень тяжела мысль о том, что мои трудности на фронте скажутся на настроении моей дорогой мамы. Она простит меня, но поймет ли? Все же матери обычно мало знают своих детей! Ведь мы быстро становимся взрослыми, и уже учимся острожному умалчиванию того, что могли бы откровенно сказать матери рань­ше... Кроме того, в письме не выскажешь того, что можно сказать в личной беседе». Следующее пись­мо, после того как Вольфзангер сообщил матери о своем желании описывать все им испытанное, он отправляет только через неделю. И в этом тоже ска­зывается его внутренняя раздвоенность. Он хочет уберечь мать и в то же время посылает ей свои за­писи, в которых война предстает во всей своей не­приглядности. При этом он мирится с тем, что она узнает — или и без того уже знает — о том ужасе, который окружает ее сына. Он старается молчать, беспокоясь за нее, и в то же время хочет, чтобы она делила с ним его переживания. Правда, он делает это только тогда, когда непосредственная опас­ность уже осталась в прошлом. Отношение к матери важнее для него, чем к кому-либо, к другой женщи­не или к другу. С раннего детства он выделяет мать из всего остального мира.

*Меркатор Герард (1512—1594) — фламандский географ и картограф, автор картографической проекции, носящей его имя. В 1544 году из-за преследований протес­тантов переселился в Дуйсбург.

Вилли Вольфзангеру было двенадцать лет, ко­гда Гитлер взял власть в Германии, восемнадцать, когда началась Вторая мировая война. Он почувст­вовал в себе талант и был счастлив. Его друг Георг после окончания войны посвятил ему книгу о своем солдатском опыте, полученном в России. Он, вы­ступая под псевдонимом Стефан, обращается не­посредственно к словно еще оставшемуся моло­дым Вилли со словами: «Когда ты был еще ребен­ком, то твоя мать рассказывала мне, что ты всегда оставался в стороне от игр твоих ровесников и чув­ ствовал себя неловко, влезая на дерево. Надеюсь что ты никогда больше не станешь испытывать это­го». После своего возмужания Вилли проходит как бы две жизни: открытую без маски и скрытую с ухо­дом в собственный мир. В Дуйсбурге он поступа­ет в среднюю школу Меркатора* для мальчиков и держит экзамен на аттестат зрелости. В 1939 году он становится абитуриентом, первым знатоком Биб­лии и одним из шести чемпионов по плаванию. Он благодарит своего классного руководителя, кото­рый ходатайствовал, чтобы его допустили экзаме­ новаться на аттестат зрелости, поскольку Вилли, по мнению дирекции школы, не был абсолютным сто­ронником нацистов. Хотя, будучи гражданским ли­цом, Вилли не был обязан вступать в нацистские организации, обеспокоенный обвинениями в свой адрес в недостаточности патриотизма и преданно­сти национал-социализму, он надевает форменную одежду гитлерюгенда, которая была ненавистна ему. По воспоминаниям его двоюродной сестры Ханнелоры, Вилли надел ее только один раз. Он вы­смеивает нацистскую молодежную организацию, как союз, где собираются отбросы общества, люди, которые маршируют, шумят и занимаются обяза­тельным для всех видом спорта. Оберегаемому ро­дителями единственному сыну в семье Вилли все это противно. Он занимается выращиванием расте­ний, держит у себя лягушек, саламандр и белых мы­шей. Его страсть — это музыка и литература. И она же — его другая, скрытая жизнь. Даже если школа танцев доставляет ему удовольствие и он не упус­кает случая поухаживать за девушкой, литература для него всегда остается важнее. Ночью он пишет как одержимый, пытаясь создать нечто неповтори­мое. И бывает разочарован, когда чувствует, что это не удается ему. В юмористическом журнале его выпускного класса Вилли давали следующую харак­ теристику: «Он любит только девушек, танцы и кни­ги. В немецком здорово подкован. У него всегда и на все есть ответ (если только он этого захочет)».

Вольфзангер, как ученик старших классов, чув­ствует перед войной свою незрелость в попытках писать стихи и переживает отсутствие опыта и зна­ния жизни, которые не дают ему возможности соз­давать правдивые литературные опусы. Едва ему исполнилось двадцать лет, незадолго до ухода на фронт, он в своей автобиографии отмечает: «Твор­чески одаренному ребенку, которым я был, недос­тавало источника, который кормил бы его снова и снова, по мере того, как он растрачивал предыду­щие знания. У меня отсутствовал опыт знания жиз­ни в ее самом широком аспекте. Все, что мне уда­валось узнать, я слишком быстро использовал, а пополнить свои знания было нечем». Задолго до то­го как он вынужден был покинуть свой родной дом в Дуйсбурге, Вольфзангер мечтает о том, чтобы вы­рваться из оберегаемого родителями положения сына хорошего управляющего. Но пока это были только мечты и сновидения, в реальности же он ве­дет себя так, как этого хочет отец. При всем жела­ний расширить свое познание мира Вольфзангер принуждает себя носить маску. Ради отца он начи­ нает заниматься банковским делом. Это при его от­вращении ко всяким занятиям, связанным с деньга­ми и торговлей. Вольфзангер приступает к обуче­нию банковскому делу в банковской ассоциации Дуйсбурга. Свои задания он выполняет аккуратно, хотя и без особого прилежания. Он рвется как мож­но скорее вернуться к книгам и рукописям. Когда его обучение заканчивается, причем ранее наме­ченного срока, он получает хвалебную рекоменда­цию «за скромное поведение и следование идеалам товарищества, а также аккуратное выполнение всех данных ему поручений».

Однако сам Вольфзангер очень далек от необ­ходимости выполнять эти поручения. «Бежать» — вот в чем состоит основная его мысль. «Об этом на­шептывают мне как голоса ангелов, так и призывы демонов. Я и надеюсь на это, но и опасаюсь по­следствий»

На фотографиях предвоенного времени его черты лица необычайно мягкие, в большинстве слу­чаев он сквозь очки смотрит в книгу. Фотогра­фия, где Вилли снят на отдыхе на побережье Бал­тийского моря с семьей, которая всегда отдыхала там летом, мы видим двух хилых мальчиков. Но за мягкими чертами Вилли скрывается его значитель­ное «я». Он может быть и надменным, и суровым. Общительность не в его характере. В «летней леген­де» Вольфзангер, в тексте, посвященном его отды­ху в отпуске на Балтийском море, он рассказывает, как его сверстники строят замки из песка, а его ин­тересует совсем другое. Он внимательно следит за отцом, прислушиваясь к его беседе с владельцем морского порта. «При этом, — пишет он, — я делал выводы о роли рабочего человека и праздного оди­ночки в обществе». О всегда расценивает себя как исключительное явление. Но это станет причиной его частых депрессий («такова моя участь, всегда нести только эту печаль»). Он чувствует свою неспо­собность к созиданию серьезных произведений, ко­торая тащит его назад при всем его таланте. Вольф­ зангер позволяет себе маленькие заскоки, чтобы выделиться на фоне других людей. Так, он не ест, например (по крайней мере, до службы в армии), сыр. Даже купание вызывает у Вилли чувство со­противления и, по его собственному выражению, нежелание мыться говорит о его неповторимости.

«К ужасу общества, которое не может выносить от­ступления от общепринятых правил и которое пора­жает всякая обособленность, я предпочитал вместо старой привычки просто подставлять свое тело во­де и солнцу, обильно смазывать его маслом и потом уже лежать на солнце. И меня бесполезно было уго­варивать».

По-настоящему понял его, пожалуй, только школьный товарищ Рольф, который был по расист­ской идеологии нацистов «недочеловеком» и позд­нее депортирован в Освенцим. С ним он спорит по поводу литературы и играет в шахматы вплоть до истощения. Эта дружба, пишет Вольфзангер, была в те годы для него большой частью жизни. Однако дистанция между обоими друзьями постоянно ши­рилась. Они поссорились окончательно, когда Рольф в сентябре 1942 года — за немного месяцев до его депортации — заявил, что Вольфзангеру нет смысла заниматься писательской деятельностью. Преследуемый режимом нацистов «недочеловек» Рольф критикует тексты немецкого солдата, считая, что он «использует уже давно отжившие формы, картины и символы». В этом письме вскрываются глубокие противоречия, возникшие между ними. Рольф говорит о литературно обработанной жиз­ненной истории Вилли Вольфзангера, как о «по­стыдной бестактности». Звучит в его словах не толь­ко критика, но и разочарование. Причем не только в своем приятеле, но и в его помощниках. Он осужда­ет те мотивы, на основании которых Вольфзангер пишет свою книгу. «Один человек помогает друго­му, которого рекомендовали ему в силу тяжелой необходимости, — пишет Рольф. — Теперь же я на­хожу, что все второстепенные сострадательные чув­ства, выражающиеся (по-христиански) в порядке благодарности, всего лишь печальная необходи­мость. А для жизни важно только действие». Рольф приводит этот пассаж лишь в качестве «примера», хотя и имеющего непосредственное отношение к Вольфзангеру. Этот латентный упрек Рольфа Вилли Вольфзангер переживает тем не менее тяжело. В начале 1943 года он узнает, что Рольф арестован и тяжело болен. «Я получил об этом только сообще­ние, но не знаю его подлинной сути», — отмечает Вольфзангер, который считает, что его долг перед старым другом еще не выполнен. Поскольку подру­га Рольфа, которой был передан его ребенок, пре­бывает в нужде, то «для моих родителей, «членов партии первого круга», все же понятно, что я помо­гаю ей». С согласия своей матери, он отправляет на сберегательную книжку этой дамы 100 дойчмарок. Для его матери, а тем более отца, это большая сме­лость, так как помощь внебрачному ребенку жертвы господствующей идеологии расизма могла оказать­ся для них роковой. «Я не знаю, обрадовала ли осо­бенно папу эта жертва, — с боязнью пишет Вольф­зангер. — Но если он сам узнает все подробности, то это будет лучше, чем я стану писать ему».

В бумагах Вольфзангера сохранилась малень­кая записка с адресом лагеря Освенцим, из которой следует, что Рольф был заключен в этот лагерь. До начала 1944 года он регулярно пишет ему. Так как непосредственная корреспонденция невозможна, он направляет письма отцу Рольфа, который пере­дает их дальше. «Я полагаю, что мои письма заклю­ченному все-таки немного облегчат его положе­ние», — пишет он родителем Рольфа. За несколько недель до своей гибели Вольфзангер пытается под­бодрить Рольфа и посылает ему свои стихотворе­ния. Очевидно, он чувствует себя около заключен­ного и видит в его судьбе параллели к своей собст­венной — однако, совсем другой — жизни. «Каждый порог, который мы перешагиваем, приводит нас на новую нейтральную полосу» — это строфа из стихо­творения «Путешествие», которое Вольфзангер по­сылает в марте 1944 года Рольфу. И далее: «Власти играют с подозреваемыми, как с изгнанными из об­щества».

Участь друга способствовала, очевидно, тому, что Вилли Вольфзангер больше не стал уклоняться от политических проблем. Примерно с 1942 года он находит в себе мужество выражать свое открытое презрение войне, армии и национал-социализму. Критические пассажи, имеющие отношение к суще­ствующему режиму, появляются в письмах Вольф­зангера, хотя ему хорошо известно, что они контро­лируются выборочно. Некоторые подобные заметки появляются в письмах к матери. Правда, он пони­мает, что это может иметь для нее отрицательные последствия. Но теперь Вольфзангер уже не обра­щает на это особого внимания. В августе он пишет в дневнике, который позднее отсылает домой: «Будь проклят тот, кто поставил нас в такую ситуа­цию, будь проклят Гитлер, который начал эту войну: прокляты все генералы, полковники и промышлен­ники, создающие вооружение. Все, все, которые не­сут свою вину за эту войну и хотят ее. Будь прокля­то это время. Для нас остается только смерть или отступление. И наша единственная цель — бегство. Сицилия сдалась, а мы продолжаем жертвовать своими жизнями ради того, чтобы атаковать боло­та, пески и леса». В перерывах между боями он по­зволяет себе небольшие нарушения воинской дис­циплины. Саботирует, например, все попытки при­общить его к учебе вновь мобилизованных солдат. Он не хочет участвовать в дальнейшей милитариза­ции страны. Когда его начальник Гарри требует, чтобы он обучал новобранцев обращению с винтов­кой, Вольфзангер говорит этим рекрутам: «Винтов­ка — это ручное оружие. Ножного оружия не суще­ствует. Такой тип вооружения — пропаганда. Ору­жие бывает рубящим и колющим, которое может также и стрелять.

Винтовку можно разобрать; она состоит из не­скольких частей. И она может развалиться в зависи­мости от того, как далеко и высоко упадет. При дви­жении на ее частях появляется песок и ржавчина. Стреляет только по определенной траектории. Пе­редняя часть боковой винтовки называется штыком, но это вас уже не должно интересовать, потому что боковой винтовки не существует». Гарри уже не имел желание продолжать настаивать на том, чтобы Вольфзангер обучал солдат.

Столкновение с национал-социализмом прида­ет новое качество работам Вольфзангера. Он про­чувствовал это и хочет непременно использовать этот шанс, удовлетворив наконец