вернулся в Хоукай, полковник Селлерс несколько раз приглашал его обедать, но Вашингтон без всякой видимой причины ни разу не принял приглашения. Вернее, причина была, но он предпочитал умалчивать о ней: ему не хотелось ни на минуту расставаться с Луизой. И вот теперь Вашингтону пришло в голову, что полковник уже давно не приглашал его. Уж не обиделся ли он? Вашингтон решил немедленно отправиться к Селлерсам - для них это будет приятный сюрприз. Мысль была совсем неплоха, тем более что утром Луиза не вышла к завтраку, ранив его в самое сердце; теперь он отплатит ей тем же, - пусть почувствует, каково приходится человеку, когда ему терзают душу.
Вашингтон явился к Селлерсам как снег на голову, - семья полковника как раз садилась за стол. На мгновенье полковник смутился и растерялся, а миссис Селлерс была в полном замешательстве. Но уже через минуту глава дома пришел в себя и воскликнул:
- Отлично, мой мальчик, отлично! Мы всегда рады видеть тебя и слышать твой голос, всегда рады пожать тебе руку. Настоящие друзья не ждут особых приглашений - все это глупости! Приходи когда вздумается, и приходи почаще: чем чаще - тем лучше. Ты этим доставишь нам только удовольствие. Моя женушка скажет тебе то же самое. Мы, знаешь ли, люди простые и не претендуем на какую-либо роскошь. Мы люди простые, и обед у нас простой, домашний, но зато мы всегда рады разделить его с друзьями, ты и сам это знаешь, Вашингтон! Скорее, дети, скорее! Лафайет*, сынок, зачем ты наступаешь кошке на хвост, разве ты не видишь? Хватит, хватит, Родерик Ду, неприлично так цепляться за фалды гостей! Не обращай на него внимания, Вашингтон: он живой мальчуган, но ничего плохого не сделает. Дети всегда остаются детьми, знаешь ли. Садись рядом с миссис Селлерс, Вашингтон. Как тебе не стыдно, Мария-Антуанетта, отдай брату вилку, если он просит; ты же старше его!
______________
* В те давние времена средний американец часто давал своим детям имена в честь любимых литературных или исторических героев. Поэтому трудно было найти семью без своего Вашингтона, Лафайета или Франклина (по крайней мере на Западе); если же отпрыски продолжали появляться на свет, то в семье оказывалось еще семь-восемь столь же звучных имен - из Байрона, Скотта и библии. Гость, пришедший в такую семью, сталкивался с целой ассамблеей представителей величественных преданий и самых высокопоставленных покойников всех эпох. Человека неискушенного это всегда изумляло и даже потрясало. (Прим. авторов.)
Оглядев приготовленные яства, Вашингтон усомнился, в своем ли он уме? Неужели это и есть 'простой домашний обед'? И неужели он весь тут, на столе? Вскоре стало ясно, что это и есть обед и ничего другого не будет; состоял же он из большого кувшина свежей прозрачной воды и миски, наполненной сырой репой, - больше ничего на столе не было.
Вашингтон украдкой взглянул на миссис Селлерс и тут же горько раскаялся в этом. Лицо несчастной женщины было пунцовым, а глаза полны слез. Вашингтон не знал, что делать. Он уже жалел о том, что пришел и, подглядев царившую в доме жестокую нужду, причинил глубокую боль бедной хозяюшке и заставил ее покраснеть от стыда. Но - поздно: он уже здесь и отступления нет. Непринужденным движением рук полковник Селлерс поддернул манжеты, словно хотел сказать: 'Вот теперь-то мы попируем на славу!' схватил вилку, помахал ею в воздухе и, орудуя вилкой, как гарпуном, стал раскладывать репу по тарелкам.
- Позволь, я положу тебе, Вашингтон. Лафайет, передай эту тарелку Вашингтону. Ах, мой мальчик, если бы ты знал, какие блестящие перспективы открываются сейчас, - да, да, уж поверь мне! Выгоднейшие дела, воздух прямо насыщен деньгами! Да я не променяю одно дельце, которым я сейчас занят, на три огромных состояния... Передать тебе судки? Нет? Ты прав, прав! Некоторые любят есть репу с горчицей, но... вот, скажем, барон Понятовский... Бог ты мой, этот человек умел жить! Настоящий русский, знаешь ли, русский до мозга костей! Я всегда говорю жене: нет лучших сотрапезников, чем русские. Так этот барон говорил, бывало: 'Возьмите горчицы, Селлерс, попробуйте-ка ее с горчицей, тогда только вы поймете, что такое репа!' Но я ему всегда отвечал: 'Нет, барон, я человек простой и еду люблю простую. Все эти затеи не для Бирайи Селлерса, он предпочитает дары природы в их чистом виде'. И в самом деле: светские привычки не столько украшают, сколько отравляют жизнь, поверь моему слову. Да, Вашингтон, задумал я тут одно дельце... Бери еще воды, Вашингтон, бери, не стесняйся, воды у нас вдоволь. Вкусная, правда? А как тебе эти плоды земные? Нравятся?
Вашингтон ответил, что лучшей репы ему никогда не приходилось пробовать. Он, правда, не сказал, что терпеть не может репу даже в тушеном виде, а сырую и подавно. Нет, об этом он промолчал и продолжал расхваливать репу на погибель собственной души.
- Я так и знал, что она тебе понравится. Погляди-ка на нее как следует - она того стоит. Посмотри, какая она крепкая и сочная! В здешних краях никто еще такой не выращивал, можешь мне поверить. Эта репа из Нью-Джерси, я сам вывез ее оттуда. Немалых денежек она мне стоила, но, храни меня бог, я всегда беру только самый лучший товар, даже если он и обходится подороже: в конечном счете это всегда окупается. Этот сорт называется 'Малькольм Ранний'; его выращивают только в одном месте, и плоды тут же расхватывают. Бери еще воды, Вашингтон, все врачи говорят, что овощи надо запивать водой. С этой штукой нам никакая чума не страшна, мой мальчик.
- Чума? Какая чума?
- Как это, какая чума? Да та самая азиатская чума, которая два-три столетия назад чуть не опустошила Лондон!
- А нам-то что до этого? Здесь ведь нет чумы, надо полагать?
- Тс-с! Я все-таки проболтался. Ну, ничего, только помалкивай, прошу тебя! Может, мне и не следовало тебе говорить, но рано или поздно все выплывает, так что, в общем, это не так уж важно. Конечно, старику Мак-Дауэлсу не понравится, что я... Э, была не была: расскажу все - и дело с концом! Я, видишь ли, ездил недавно в Сент-Луис и встретился там с доктором Мак-Дауэлсом; он очень высокого мнения обо мне, этот доктор. Он человек не из общительных - и это понятно: его знает весь свет, и ему нужно беречь свою репутацию. Мало таких людей, с которыми он позволит себе говорить откровенно; но, видит бог, мы с ним все равно что братья. Когда я приезжаю в город, он ни за что не позволяет мне остановиться в гостинице говорит, что только со мной он и отводит душу; и, видимо, в этом есть доля правды, потому что я... ну, я не привык хвалить себя или задирать нос - кто я, что я знаю и что могу, но здесь, среди друзей, я вправе сказать, что я куда начитаннее в области многих наук, чем большинство теперешних ученых. Так вот, на днях он под большим секретом доверил мне маленькую тайну насчет этой самой чумы.
Она, видишь ли, мчится сюда на всех парусах и, как все другие эпидемии, идет по Гольфштрему; через каких-нибудь три месяца она пойдет кружить по нашим местам, как вихрь, только держись. И уж если она к кому прикоснется, тот может сразу писать завещание и заказывать гроб. Одолеть ее никак нельзя, понимаешь ли, но предотвратить можно! Каким образом? Репа! Вот лучшее средство! Репа и вода! Нет ничего вернее, - так говорит старик Мак-Дауэлс. Наедайся репой два-три раза в день, и никакая чума тебе не страшна! Но тс-с-с! молчок! Придерживайся этой диеты, и с тобой ничего не случится. Мне бы не хотелось, чтобы старик Мак-Дауэлс узнал, что я проболтался: он просто перестанет со мной разговаривать. Возьми еще водички, Вашингтон, - чем больше ты выпьешь воды, тем лучше. И давай-ка я положу тебе еще репы. Нет, нет, нет, непременно. Вот так. Скушай-ка еще вот эту. Она прекрасно поддерживает силы, питательнее ее ничего нет, - почитай медицинские книги. Достаточно несколько раз в день съесть от четырех до семи крупных реп, выпить от полутора пинт до кварты воды и отдохнуть пару часиков, чтоб репа перебродила, - на другой день будешь молодцом хоть куда!
Язык полковника работал не переставая еще минут пятнадцать - двадцать; за это время, рассказывая о тех 'операциях', которые он затеял в прошлую неделю, он успел составить несколько состояний и теперь рисовал перед Вашингтоном великолепные перспективы, открывавшиеся в связи с недавними многообещающими опытами по отысканию недостающего ингредиента глазного эликсира. В другое время Вашингтон слушал бы его с жадностью и восхищением, но сейчас два обстоятельства тревожили его и отвлекали внимание. Во-первых, он, к своему стыду и огорчению, обнаружил, что, позволив положить себе добавочную порцию репы, ограбил голодных детей. 'Плоды земные' вызывали у него ужас и были совсем не нужны ему; увидев же опечаленные лица ребятишек, которым отказали в добавочной порции, ибо добавлять было уже нечего, он проклял собственную глупость и от всей души пожалел изголодавшихся малышей. Во-вторых, у него начало пучить живот, и это все больше и больше беспокоило его. Вскоре ему
