бы рядом, то ли хозяйственными сложностями, отнимавшими у него все больше времени, то ли подсознательным желанием обеспечить сыну полноценную семью с двумя родителями. А может, все три причины одновременно?
Однако и сын как-то завел разговор о том же.
— Папа, — поинтересовался он однажды вечером, когда наступил их час вопросов и ответов, — а где моя мама?
— Умерла, — коротко ответил Морозов на кем-то, видимо, спровоцированный вопрос.
— А моя мама должна быть твоей женой? — не унимался Сашка.
— Да, сынок.
— Ну, так найди мне другую маму, — спокойно предложил ребенок.
— Это не так-то просто! — пробормотал отец.
— У вас, взрослых, все непросто. А вот когда я вырасту, то сразу женюсь. — Видимо, он кого-то имел в виду.
В отличие от Сашки Борису Алексеевичу «сразу жениться» было, вроде бы, не на ком. То есть были вокруг женщины и девушки, вполне достойные того, чтобы связать с ними свою жизнь, но ведь нельзя же, в самом деле, жениться для того, чтобы… Чтобы кто-то вел твое хозяйство, помогал воспитывать ребенка, или для других насущных целей. Для Морозова такая мысль была неудобоваримой. Все это должно было как-то само приложиться к Любви.
Борис Алексеевич не хотел даже, чтобы его полюбили за прочное положение, зарплату, квартиру. Он хотел, чтобы в нем полюбили Человека; обычное требование (заблуждение) холостых мужчин, которые не понимают, что для женщины положение, как и зарплата, есть следствие ума и воли мужчины, отражение его характера.
По правде говоря, он присматривался к двум женщинам, с которыми ему приходилось сталкиваться, еще не зная, кому отдать предпочтение: к дежурному инженеру, круглолицей, сероглазой Лидии Ивановне Федоровой, даме приятно округлой, стройной и при этом интеллигентной, и к молодой специалистке из собственного отдела Милочке Поповой, деве удивительной, сияющей молодостью и красотой. Реакции обеих женщин на самого Морозова были неодинаковыми. И если первое время Лидия Ивановна вела себя по отношению к нему сдержанно агрессивно, то есть заговаривала с ним о неделе французских фильмов, делала замысловатые прически, носила просвечивающие кофточки и узкие обтягивающие юбки, чем приводила его в некоторое мужественное волнение, то позднее потеряла к нему интерес и вообще, похоже, вышла замуж, хотя обручального кольца носить не начала и фамилии не сменила.
Милочка же вела себя тихо и ненавязчиво, но где бы в большом конструкторском зале, уставленном кульманами, Борис Алексеевич не находился, отовсюду он видел устремленные на него огромные глаза. Людмила Михайловна Попова была девушкой «с лицом», ростом уж всяко выше метра семидесяти, «крутая», как говорил Семивласов, брюнетка с черными глазами, точеным носиком и как бы хорошей кистью нарисованными бровями и ресницами. Впрочем, ни рта, ни носа на лице, снабженном такими глазами, разглядеть было никак не возможно.
Неизвестно, делала ли Милочка секрет из своих может быть чувств, а может поползновений, но мимо коллектива это незамеченным не прошло. Во всяком случае мимо женской его части. В зависимости от того, кому дамы сочувствовали больше — ему или Милочке, они или тонко иронизировали, или откровенно до грубости пропагандировали ее прелести и черты характера. Прошли те времена, когда ему сватали симпатичных, тихих разведенок или красивых провинциалок тургеневского типа, но в возрасте далеко за тридцать. Теперь дамы отдела хлопотали о самом лучшем, с их точки зрения, для своего любимого начальника.
И хотя все радели о счастье Милочки и Морозова, всеобщий ажиотаж благотворно сказался прежде всего на самом коллективе — дамы стали тщательно одеваться, прошла эпидемия проколки ушей для серег, и пять месяцев от всех пахло одними и теми же страшно дорогими французскими духами.
Даже мужчины включились в общее движение. Семивласов, уже двудетный и усталый от семейной жизни, как-то раз ему сказал:
— Боря, кажись, Милочка на тебя положила глаз!
— Брось ты, вечно тебе мерещится! — ответил Борис Алексеевич, который что-то чувствовал, но полного объема происходящего не представлял себе.
— Я серьезно. А девочка, прямо скажем — «Ах-х»! — и Семивласов сглотнул слюну. Лицо его ненадолго даже порозовело.
Оказывается сосед по каюте (или купе? — неизвестно как правильно) все-таки не против общения. Вначале он принимал какую-нибудь позу перед телевизором и надолго замирал, ни дать ни взять аксолотль в аквариуме. Но когда первая видеолента закончилась, он повернулся к Морозову.
— На Луну по делам летите?
Как будто кто-то летает на Луну в очередной отпуск.
Морозов кивнул.
— Я тоже, — доверительно сообщил сосед. — Моя фамилия Чугуев. Александр Павлович. Специалист по электростатическому обогащению руд, понимаете. А вы?
— А я конструктор горнодобывающих и дорожных машин…
— Постойте, постойте! А автоматическая шахтная лабораторная установка АШЛУ-5 не ваша?
— Моя.
— Тогда я знаю вашу фамилию! Вы — Холодков… нет, Северов…
— Морозов, Борис Алексеевич.
— Точно. Морозов! Шикарные машины делаете, Борис Алексеевич. Года два этак назад я эту машину наблюдал в работе и даже, понимаете, поуправлял ею немного.
В дальнейшем выяснилось, что Александр Павлович — доктор наук, в прошлом геолог, но профиль работы поменял и теперь специализируется на обогащении руд в условиях дефицита воды. Разработанный им метод оказался пока что единственно возможным на безводной и безвоздушной Луне. В быстрой речи Александра Павловича большое место занимало мусорное словечко «понимаете»; впрочем, когда он волновался или просто начинал говорить быстрее, словечко сокращалось до« паите».
— Зачем летите? — спросил он, с откровенным любопытством рассматривая Морозова.
— Полевые испытания моих машин в условиях… и т. д.! Так, небольшие неприятности, требующие устранения. Они там уже с полгода как работают!
— А я, понимаете, для повышения эффективности процесса и для налаживания транспортировки на Землю партий грузов редкоземельных материалов!
— Ничего себе! Как же это будет делаться?
— Ну, если точно, то я и сам не очень знаю, паите! Известно, что главное — оторвать груз от лунного притяжения, дальнейшее следствие — под воздействием притяжения Земли, а потом на орбите Земли, паите, люди со специального поста монтируют на грузе управляемую радиоволнами тормозную установку!
— Целый пост на орбите для этого держать! — изумился Морозов.
— Во-первых, не только для этого. А во-вторых, понимаете, если не таскать на Луну и не поднимать с нее тормозные установки, то образуется огромная экономия топлива.
— Остроумно!
— Да. А кроме того, я должен принять участие в поисках воды. Вроде бы, понимаете, она там есть, линзами! Найти бы хоть для замкнутого цикла на двадцать-тридцать тысяч человек.
— А что, там сейчас разве людей нет? — поразился Морозов.
— Есть. Пятьдесят три человека.
Через полчаса попутчики совершенно освоились. Иногда они даже переходили на «ты».
— Забавно, — задумчиво говорил Александр Павлович, потихоньку массируя подбородок. Руки у него были в непрерывном движении, что-то перебирали, осторожно ощупывали предметы, как бы исследуя их, или гладили лицо, волосы, рукава куртки. — Ты говоришь о своих машинах как о живых существах, паите, поломки — травмы, неправильное функционирование — болезни. Не ты один такой. Я часто слышал выражение «машина жрет много бензина», так и кажется — автомобили взахлеб, с чавканием едят, пьют мазут, бензин и даже электроэнергию. — Он улыбнулся.
