лишь музыкальный шедеврик…
— Всего лишь?
— Да, всего лишь! Но тут Анна неожиданно изъявила желание наконец-то спеть партию Руфи — ведь при жизни Виральдини ей так и не удалось этого сделать. А потом партитура исчезла. Блажь, конечно, но отказать дьяболине — себе дороже. Ее любовь к цветам и поклонению одержала верх над идеей.
— Мне кажется, — вставил Безекович, когда Магистр сделал короткую паузу и потянулся к пластиковой бутылке с минеральной водой, — что любовь к цветам естественна для любой женщины, пусть даже наделенной какими-то сногсшибательными способностями. И если бы вы поняли это раньше…
— Прекратите! — резко оборвал Магистр, поперхнувшись минералкой и утираясь платком с непонятными вензелями. — Лично я не признаю цветов. Это так пoшло! В нашей структуре они не прижились. И вообще, в цветочных магазинах есть что-то похоронное, вы не находите? Все эти составные букеты, обертки, целлофан… Кажется, что под прилавком у них лежат трупы в ваннах с формалином!
«О-о… ну, я попал! — подумал Безекович. — Случай, кажется, близкий к клиническому… Проколоть бы ему курс цереброминала, всю эту муть как рукой сняло бы». Магистра тем временем понесло в рассуждениях совсем уж не туда. Он продолжал вдохновенно препарировать несчастную дьяболину.
— …но Анна слишком хорошо знает себе цену. Богатство, любовь, плюс сверхъестественные способности… Бодрит, знаете ли. А порой и глаза застит! У дьяболины есть то, что есть. Причем есть сейчас, в данный момент жизни! То, что было раньше — очень хорошо. Было и прошло. За давностью веков, так сказать. Опустилось в культурный слой истории. Чего теперь сравнивать: «что было, что будет, чем сердце успокоится…» Или что у них там вместо сердца?
— Понятия не имею, — сказал Безекович. — Вам лучше знать.
— Мы не стали с ней спорить. Напротив, обеспечили победу на конкурсном прослушивании в «Ла Скала» и годичный контракт. Хотя, уверен, она и так победила бы, ведь поет божественно…
— Я знаю. Мой пациент Харченко увлекается ее творчеством.
— Бывший пациент, — поправил Магистр. — Не думаю, что он уцелел…
— Господин Магистр, он жив! — вбежавший человек в белом халате был растерян и растрепан. Впрочем, Магистр не стал сейчас ему пенять за нарушение субординации — было не до того.
— Кто?! — воскликнул он.
— Антонио Виральдини!!
Москва, 2005 год
Как сказал бы Николай Васильевич Гоголь, станция «Манихино-3» Рижской железной дороги немногих могла заманить своим местоположением. Небо было пасмурным, лесозащитная полоса изрядно полысела от времени и экологии. Крепчающий ветер приносил запах чего-то непонятного, что Бурик тут же мысленно окрестил «разлагающимся мамонтом».
— Воняет гадостно… — поморщился он. — Как орел на шкафу в «Понедельнике» у Стругацких.
— Ничего, принюхаемся, — как ни в чем ни бывало ответствовал Добрыня.
От этой фразы Бурик почему-то повеселел.
— Скажите, пожалуйста, откуда доносится столь дивный амбёр? — спросил он у проходящей мимо старухи со старым ржавым ведром, до половины заполненным отборной картошкой.
— Ась? — насторожилась старуха.
— Откуда вонь? — менее изысканно осведомился Добрыня.
— Мальчики, я глухая! — сообщила старуха в ответ и побрела дальше.
— Ишь… Запах птицефабрики им не нравится! — бросила проходящая мимо толстая тетка в синем казенном халате. — Зато куры…
Направо от действующей железнодорожной ветки уходили две ржавых полосы.
— Да вы посмотрите, какие рельсы старые. Кур отсюда лет двадцать как не вывозили, — и, не дожидаясь ответа, Бурик и Добрыня потопали по шпалам.
— Отсюдова яйцы возють! — закричала им вслед неугомонная тетка.
— Дура какая-то… — сказал Добрыня.
Через несколько шагов ребята догнали старуху с картошкой, которая, пройдя еще вдоль шпал, сворачивала на неприметную тропинку. Бурика внезапно осенило:
— Бабуль, а продайте нам немного картошки?
Перспектива неожиданной сделки, очевидно, вернула бабке слух.
— А чего немного-то, берите всю.
— Сань, ты чего! Зачем нам столько картофана?
— Ты ничего не понимаешь, мы ее испечем! Я у папы зажигалку стрельнул…
— Будет тебе от папы… — Добрыня явно колебался. Бурик, однако продолжил «окучивать» старуху.
— А за сколько? Только нам вместе с ведром, а то положить некуда.
Бабка задумалась.
— С ведром, так это ж рублей… сорок будет…
— Гхм! — громко сказал Добрыня.
— У меня есть, — торопливо ответил Бурик. — Бабуля утром дала. Нам на мороженое.
Он вынул из заднего кармана штанов четыре мятые бумажки, разгладил их и протянул старухе. Та перевела взгляд сначала на ведро, потом на деньги, и как будто нехотя взяла.
— Спасибо, сынок. Эх, пропади все пропадом… — она засеменила вниз по тропинке.
Бурик и Добрыня вдвоем взялись за ручку ведра — одному такую тяжесть тащить было неудобно — и пошли вдоль ржавых рельсов.
Шли ребята долго. Молчали или болтали о пустяках.
— Передохнуть бы, — сказал Бурик. — Все идем и идем. Так мы до Киева дойдем…
— До Киева — это надо было с Киевского вокзала ехать.
— Но до Риги я тоже топать не хочу. Давай здесь остановимся. Вон, смотри какой пенек.
— Где пенек, там надо съесть пирожок. А пирожков у нас нет, — ответил Добрыня. — Глянь, там впереди просвет. Полянка, наверное… Видишь?
Но полянки в просвете между деревьями не оказалось — ребята вышли на берег реки.
На противоположном берегу, наверное, когда-то был парк аттракционов — из-за деревьев возвышался остов давно заброшенного колеса обозрения. Голые спицы без кабинок торчали по кругу большого диска, казавшегося черным на фоне заходящего солнца. Ажурный узор спиц отражался в водах реки, в этот час почти неподвижных. Казалось, колесо уходит вниз и слегка проворачивается на дне, увязая в речном иле.
Чуть левее виднелся железнодорожный мост с полукруглыми бетонными опорами. На мосту показалась электричка. Проехав его, она дала протяжный гудок и начала тормозить. Видимо, здесь была станция.
Справа от реки раскинулиськорпуса серых двухэтажных строений. Наверное, это и была пресловутая птицефабрика, характерно благоухающая на всю округу. Со стороны станции к ней вел еще один путь, такой же старый, как тот, по которому они шли. На месте соединения двух заброшенных линий пьяным сторожем возвышалась накренившаяся ручная стрелка. Ребята остановились передохнуть возле нее — ведро картошки ощутимо оттягивало руки.
— Давай подергаем? — предложил Бурик.
— Да ну… Вдруг что-нибудь случится, — Добрыня, однако, вцепился в рукоять противовеса и потянул вверх.
Бурик налег на длинную ручку, но стрелка не шелохнулась.
— Совсем заржавела, — сказал он.
— Подожди… Тут, кажется, должен быть такой замок… — Добрыня отпустил противовес, подошел к рельсам и стал что-то искать на шпалах. — Вот, нашел, — он откинул в сторону длинную пластинку, которая лежала в специальных прорезях у самых шпал и блокировала стрелку. — Давай еще раз.
Заняв исходное положение, ребята вновь навалились на рукоятку и противовес. Обиженно
