Доброславом все в порядке. Просто они с другом заехали на электричке в Манихино, заигрались и не заметили, что уже поздно. Да. Сейчас ведь поздно темнеет. Его привели ко мне охранники с моста. Как вы сказали? Простите, но ведь мальчику надо где-то переночевать! Да, конечно… — он протянул трубку Добрыне, — побеседуй с мамой.
— Ма… Это я. Ты не волнуйся, ладно? Ма, ну прости… так получилось. Я сам не знаю. Случайно… Не, ну правда случайно. Хорошо. Да хоть ремнем… Ну, мам… Я больше не буду. Честно… Честно-честно… Хорошо. Сейчас. — Добрыня передал трубку отцу Леониду.
— Да? Да, конечно. Ро-ма-нов. Да, как царя. Пожалуйста, запишите мой номер телефона — вы можете в любой момент перезвонить сюда и убедиться, что с вашим сыном ничего не случилось. А завтра утром я лично отвезу его на машине в город. Телефон… Записали? Конечно, не волнуйтесь. Ложитесь спать. Завтра утром он сам вам позвонит перед выездом. До свидания. Спокойной ночи.
Отец Леонид нажал кнопку отключения и положил трубку на стол.
— Ну вот и все. Кажется, одну проблему мы решили.
— Аминь! — донеслось из клетки.
Добрыня хихикнул. Отец Леонид улыбнулся в усы:
— Вот что значит вырасти в среде просвещенного русского духовенства. Спи, пересмешник!
Он встал, подошел к клетке и стал накрывать ее темным покрывалом с золотистыми парчовыми узорами.
— Почто затворяша? — поинтересовался Рикардо.
— Поелику ночь наступиша! — ответил отец Леонид, расправляя складки покрывала. — И нечего изображать из себя попугая Ивана Грозного.
Рикардо пробормотал в ответ что-то неразборчивое.
— Вот так-то лучше!
Вскоре на столе весело гремел блестящий электрический самовар и красовались стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Тут же стояла банка сгущенки и тарелка с ломтями свежего белого хлеба.
— Значит, гуляли…
— Ага…
— По старым шпалам?
— Да… как вы догадались?..
— И поссорились?
— Нет… То есть да. Это я виноват, — вздохнул Добрыня.
— Виноват? — строго переспросил отец Леонид.
— Мне так кажется… да. Виноват. Хотя я вообще не понимаю, зачем я ему… Читал мало. По- итальянски не шпрехаю. Отца нет…
Добрыня отвернулся.
Отец Леонид помолчал, погладил бороду.
— Все-таки, если я правильно тебя понял, дело здесь не только, точнее, не столько в языковом барьере имени Патриса Лумумбы. И не в том, что у него есть папа. Ведь люди дружат и любят не «за…», а «несмотря на…» Ведь так? — он внимательно смотрел на Добрыню.
— Несмотря на что?
— Да на что угодно! Ведь не в недостатках дело, если люди привязаны друг к другу. Вот только обиды воспринимаются больнее, от этого уж никуда не деться.
Добрыня вздохнул.
— Я обиделся из-за ерунды и бросил его. А нам сейчас нельзя расставаться.
— Почему?
— За нами охотятся.
— Да Бог с тобой… — не поверил отец Леонид. — Кому ж вы нужны?..
— Ну вот… и вы не верите…
— Согласись, сын мой, трудно поверить, что кто-то охотится за двумя ребятами, — спокойно ответил отец Леонид, — к тому же если они вдвоем разгуливают по заброшенным рельсам. Сам посуди, ничего не стоит вас изловить… Ты сам поверил бы такому рассказу?
— Им нужен этот… койво… Но они не знают, кто из нас… и следят, следят…
— Койво? — насторожился отец Леонид.
— Да… и следят. Вы понимаете, за каждым шагом следят! — Добрыня сорвался на крик. Он сам не понимал, как это вырвалось у него и почему он выложил свое сокровенное первому встречному незнакомому священнику. Правда, надо признать, встречались они ему не так часто. Если уж быть совсем честным, то до сих пор не встречались вовсе.
— Я слышал слово «койво»… дай Бог памяти… году этак в шестьдесят восьмом. Отец Пафнутий, Царствие ему Небесное, говорил что-то о… Так, кажется, называли детей с необычными способностями…
— Экстрасенсорными? — спросил Добрыня. Сказать, что он был удивлен, значило не сказать ничего. Он и не думал, что отец Леонид воспримет его слова серьезно, а уж тем более даст объяснение непонятному слову «койво».
— Я не люблю слово «экстрасенс». В нем есть что-то от колдовства. А мы ведь с тобой образованные люди и в колдовство не верим? — Отец Леонид улыбнулся и потрепал Добрыню по плечу.
— Это вы-то не верите в колдовство? — Добрыня еле удержался, чтобы не присвистнуть.
— Хорошего же ты мнения о русском православном духовенстве, — пробасил отец Леонид.
— А во что вы верите?
— Я верю в Бога. В Господа нашего Иисуса Христа.
— Тогда скажите, почему Бог делает нашу жизнь такой… — Добрыня на мгновение задумался, — невыносимой?
— Бог дает нам жизнь. А невыносимой ее делают люди.
— Так для чего тогда такая жизнь?!
— Для чего дается жизнь? Я правильно понял твой вопрос?
Добрыня промолчал.
— Вопрос этот сложный, прости за банальность, — отец Леонид вздохнул. — Я думаю, она дается нам прежде всего для того, чтобы найти близких людей. И постараться, чтобы они стали счастливыми. А вот тут уж придется потрудиться… — он опять вздохнул и почему-то посмотрел на иконы в углу.
Добрыня невольно подумал о Бурике. И словно почувствовал его рядом.
«Саш… Ты не сердишься на меня?»
«Нет… Ты только не плачь больше. Как на мосту. Хорошо?»
«Тебе легко говорить. Ты бы не плакал на моем месте?»
«Я тоже плакал. Только на своем месте».
«Саш, ты слышал, что сказал отец Леонид? Нужно найти близких людей и постараться, чтобы они стали счастливыми. Я… я очень постараюсь, чтобы ты был счастливым… Ты мне веришь?»
— Отрок, да ты спишь уже… — голос отца Леонида раздался как будто из небытия. — Пойдем, положу тебя в горнице. Там хорошо спится.
Храм был огромен и светел. Фрески на куполе сливались в единое Око, вопрошающее: «Как же сие произошло?»
«Да я давно понял, что был не прав, — сказал Добрыня. — Прости меня? Ну, пожалуйста…»
Хотелось добавить: «Я больше не буду», — но именно здесь и сейчас это показалось Добрыне лишним.
«…и остави нам долги наша-а…» — раздалось под куполом стройное пение.
«Ты же знаешь, что я не хотел его обидеть…»
«…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…»
«Если все еще можно изменить, то я…»
