– За помощь Обители обязательно придется платить, но вряд ли они захотят от меня денег. Если бы – деньги… Сергей, там, на обороте фото, ее полное имя, дата и место рождения. Помоги.
Долгую минуту геомант разглядывал несколько слов на обороте снимка. Потом засмеялся – хрипло, надтреснуто, и почти сразу оборвал смех.
– Второй раз на те же грабли?
– Пожалуйста, Сергей. Ты можешь изменить мир так, чтобы девочка была здорова?
…Ты ведь можешь, Меняла? Это легко – она совсем кроха, эта малышка, и еще ничего не сделала в жизни. Ты ведь сразу понял, что надо изменить, за какие ниточки потянуть – и одна маленькая девочка проснется утром здоровой. Ты многому научился с тех пор, как сидящий напротив человек объяснил тебе: гармония мира – не просто красивые слова, а твои смутные, непонятные тебе самому способности – не бред и не цепочка случайных совпадений.
Это легко сейчас – а помнишь, каково было раньше?
Первый раз ты сел в семнадцать, по малолетке. Тяжело было смириться? Тяжело. Бунт, нападение на надзирателя, попытка побега – смирение не про тебя. Срок рос, как плесень в карцере, к тридцати пяти годам ты еще не видел воли, и восемь месяцев отсидки оставалось впереди. «Черная» зона под Курском уважала и боялась. Авторитеты, крысы, быдло и «опущенные» – ты не отбывал срок, ты жил среди них. Дни тянулись унылой вереницей, а по ночам тебе снились нити.
До сих пор снятся, и так будет всю жизнь, ты ведь это знаешь, Меняла…
Нити, пронизывающие мир, не оставляющие места случайностям, – нити-струны, нити-основа, эфемерная пряжа мироздания.
Всемирная паутина – так называл ты этот бред.
Способность проследить ход одной нити, найти и связать нужные, способность вплести в клубок свою, – этот странный дар временами помогал жить, но чаще был абсолютно бесполезен. Задумавшись однажды, ты понял, что для УДО нужно нарисовать сердце на стене Колизея, зарыть на кладбище в Вологде красный веер… Разозлившись, ты бросил мечтать о недоступном, выбросил цепочку событий из головы, передвинул столы в столовке и начертил ногтем на облупившейся краске оконной рамы несколько кривых линий. Зачем? Надо.
Ужином отравились все, кроме тебя, от зэков до начальника колонии, который в тот день ужинал в поселке.
Так ты развлекался, Меняла.
Помнишь, каким ты был тогда?
– Могу. Сделаю. Если найдешь три десятка человек по стране, которые выполнят любую твою просьбу, – сделаю быстро.
– По стране – найду. Когда сделаешь? Как?
– Чем шустрее, тем лучше. Выведи меня с зоны сегодня. И если никто из твоих помощников не подведет, она будет здорова к завтрашнему утру. А меня потом сюда вернешь.
– Сергей…
– Без вариантов. По фотке я кодировать не умею.
– Я не о том. Я выведу тебя и сделаю, что смогу… спасибо. Господь тебе…
Геомант вскинул голову, и Алексей невольно умолк на середине фразы – так обожгла холодом мерзлая голубизна взгляда.
– Что «мне»? Воздаст? Он мне уже… воздал. Или я ему. Алексей, не надо снова про милосердие, всепрощение и прочее. Я вытащу малышку и даром. Приходи часа через четыре. Я устрою так, что меня закроют в ШИЗО. До завтрашнего утра никто не хватится. Только приготовь какие-нибудь шмотки. Еще понадобится…
– Господь милосерден. Однажды…
– Если Он милосерден, тогда почему здесь, на зоне, полторы тысячи здоровых лбов, а умирает эта мелкая?
– Не нам осуждать Его волю.
– А кому? Больше ведь никого нет – ад, рай, ну и мы посередине. Если твой Бог добрый…
Алексей стиснул пальцы. Он знал, какие слова сейчас прозвучат, и с болью ждал их, ждал вопроса, который Сергей уже задавал, и не однажды. Вопроса, который задавали все, кто когда-либо терял близких. Многие знали, за что отбывает свой срок Виноградов Сергей по кличке Меняла. Алексей знал больше. Не только «за что», но и «почему».
Он ждал упрека и не дождался.
– Порожняк это все. Спрашивай не спрашивай, ответа не будет. Время идет. Если сейчас расскажу, что надо сделать, ты успеешь подготовить людей? А мне для начала нужна трава, и побольше. Будешь возвращаться – захвати.
– Какая трава?!
– Какую нарвешь. Полынь, осока, овес какой-нибудь… все равно. А ты что подумал?
Уже выйдя за территорию колонии, трясясь в маленьком пыльном автобусе в сторону ближайшего поселка, Алексей заново прокручивал в памяти трудный разговор. Виноградов говорил искренне, обещая помочь просто так, и равнодушное «меня потом сюда вернешь» тоже было правдой. Разницы между зоной и волей для Сергея не существовало уже пятый год, с тех пор, как в одной из московских больниц умерла его жена.
«Моя Алена», говорил о ней Меняла, и стылая пустыня в его глазах на секунду согревалась теплом памяти.
Алексей знал все. Знал, как геомант, никогда не слышавший даже слова «геомантия», на одной интуиции и смутных ощущениях врожденного дара пытался обмануть смерть. Знал, почему эту попытку постигла неудача. Знал, как Сергей отомстил за провал. Знал, что за этим последовало – арест, СИЗО, суд, чистосердечное… и попытка самоубийства.
Там, в лазарете в Бутырках, молодой монах, недавно ставший настоятелем, встретил человека по кличке Меняла.
За десять месяцев, пока длился суд, Алексей рассказал все, что Забытая Пустынь знала о геомантии.
Приговором суда стало пожизненное заключение. После двух лет в колонии в Иркутской области Сергея перевели под Серпухов.
«Моя Алена умерла» – и вечный, равнодушно-серый сумрак в душе.
Раз за разом Алексей пытался спасти эту душу. И прекрасно знал, что значит для Менялы его сегодняшняя просьба.
На поселковой почте монах сделал несколько десятков междугородних звонков и вернулся в колонию к назначенному часу.
– Маловато травы, – коротко бросил геомант, устилая пол карцера слоем свежей зелени. – Но справимся.
На его лице и костяшках пальцев красовались свежие ссадины.
Все время, пока электричка везла их к Москве, Сергей молчал, а священник не отвлекал спутника. На проплывающие за окном поля и перелески опускались по-осеннему ранние сумерки – жаркий сентябрь только притворялся летом.
Второй раз в жизни ты выходишь из зоны, Меняла, и опять – осенью. Почему же ты не любишь это время года? Весну и лето, впрочем, ты не любишь тоже, что же осталось? Зима? Февраль? Самый лютый месяц года – он дорог тебе тем, что однажды подарил Алену?
Помнишь тот февраль?
Во время беспорядков на зоне Тоха Буза попытался взять тебя на перо, и ему это почти удалось. Ты очнулся в больничке от того, что прямо над тобой громко выясняли отношения.
– Я не буду колоть это пациентам!
– Какая вам разница, Алена Дмитриевна!
– Какая разница? Это не кефир вчерашний! Это лекарства просроченные!
– Пару месяцев!
– Месяцев? Вы внимательно смотрели?!
– Ничего, зэки не сахарные, перебьются!
– Это у вас зэки! А у меня пациенты!
Женский голос задохнулся возмущением, и ты приоткрыл глаза – посмотреть на поборницу справедливости.
– Скажите спасибо, что есть хоть такие!
– Спасибо?! Их потом от лекарств лечить придется! Эти растворы просрочены еще во времена империи!
– Ворам и рецидивистам…
– Я людей калечить не стану. Заберите этот ящик, иначе я вам устрою такие неприятности, что…
Хлопнула дверь. За ней кто-то невнятно выругался. Женщина обернулась, почувствовав твой взгляд.
Сероглазая. Твердо сжатые губы и беззащитные светлые ресницы. Зимнее солнце в волосах.
– Извините, – она устало потерла переносицу, – мы вас разбудили? Как вы себя чувствуете?
Ты чуть не рассмеялся, помнишь, Меняла? Откуда она взялась, такая ясная, в зачуханной областной больничке?
– Сергей, Москва уже. Приехали, – Алексей легко потряс спутника за плечо. Электричка стояла у платформы Курского вокзала.
– Ага. Где та мелкая живет?
– В Измайлове.
– Веди. Люди готовы? Ты в них уверен?
Алексей кивнул, приноравливаясь к широкому шагу Виноградова.
– Абсолютно?
– Абсолютно. Это монахи и люди, чем-то обязанные Пустыни. Они сделают все, что ты говорил, и не станут задавать вопросов.
Нужный дом оказался типовой многоэтажкой напротив Измайловского парка. На звонок монаха открыли почти сразу: ждали. Из глубины квартиры потянуло застоявшимся лекарственным духом.
– Отец Алексей! – измученная ожиданием женщина схватила священника за рукав. – Я уже и не… – она замолчала, заметив на лестничной площадке постороннего. – А это… это с вами?
Геомант стоял, подпирая стену, засунув руки глубоко в карманы, и на открывшуюся дверь даже не повернул головы – так и смотрел куда-то в угол.
– Да. Он поможет.
В бессознательном жесте женщина прижала руки к груди. В ее представлении угрюмый, опасный на вид тип никак не мог быть последней надеждой.
– Окна откройте, – бросил тип. – В этой вони и здоровый сдохнет. И дверь тоже. Можете хоть лечь поперек порога, но чтобы дверь всю ночь была открыта.
В глазах женщины появился ужас.
– Отец Алексей… – беспомощно прошептала она.
Алексей только вздохнул.
