– Сделай, что он говорит. Все в точности, тогда твоя дочь будет здорова. Мы можем войти?
По маленькой двушке геомант прошелся, как торнадо. Открыл все окна, вывернул лампочку из торшера, забрал из ящика на кухне вилку. Зубной пастой нарисовал на дверце холодильника несколько символов – Алексей узнал виденные в книгах изображения, но для него они не несли ни смысла, ни магии.
В детской Сергей расставил вдоль стен все стулья и табуреты, найденные в квартире. На секунду задумавшись, поменял местами плюшевую рыжую собаку и лохматого зайца. Снова замер, словно прислушиваясь к чему-то, что мог слышать только он. Приоткрыл дверцу книжного шкафа, тщательно отмерив угол. И присел перед диванчиком, на котором спал тяжелым сном безнадежно больной ребенок.
– Мне понадобится сахарный песок, – впервые напрямую обратился он к замершей в углу матери девочки, – весь, что есть в квартире. И мел, который для рисования. Еще я возьму вот это, – он поднял за потрепанный хлястик маленькую босоножку. – Дайте какую-нибудь сумку. Алексей, я закончил. Идем.
Женщина провожала их с усталой безнадежностью. Странный визит, непонятные действия чужого человека лишили ее остатков самообладания.
– Дверь не закрывайте, – буркнул Сергей с порога. – И не трогайте ничего до утра. Поправится ваша дочка. Если у нас сегодня все получится, – поправится.
– Не бойся, – монах перекрестил ее, – и не отчаивайся. И не спрашивай – верь.
– Она правда поправится?!
– Обещаю.
– Ее надо поддержать сегодня, – проговорил Алексей, когда они спускались на лифте. – Тебе понадобится моя помощь?
– Конечно. Мне без тебя не обойтись. Я же беглый. Кому-то надо прикрывать меня от мусоров… полицейских. И еще, Алексей. Кое-что придется сделать тебе. Иначе никак не выходит. Я не могу раздвоиться.
– Ради бога. Что?
– После скажу. Все равно это будет только утром. – Они остановились у входа в метро; Сергей рассеянно оглядел парк. – Подожди меня здесь.
Он исчез в темноте. Алексей ждал, машинально теребя веревку, подпоясывающую рясу. Притихшие деревья копили под кронами вечернюю мглу.
Истошный, на пределе сил, крик, взвившийся над парком, едва не заставил его сорваться с места.
Сергей вернулся через несколько минут.
– Это ты кричал? – скрывая облегчение, напустился на него монах.
– Да.
– Господи, сохрани…
– Так было нужно. Идем, нам теперь в подземку. До самого утра.
Ты снова чувствуешь себя нужным, Меняла? Это упоительное ощущение – когда нужен именно ты и никто тебя не заменит… Помнишь его?
Алена делала обход дважды в день. Приносила таблетки, здоровалась, словно извиняясь, что нечем делать уколы. Делала перевязку, на твой вопрос спокойно объяснив, что медсестер не хватает. Дежурные вертухаи распускали перед ней хвосты, зэки, прикованные к койкам, отпускали шуточки; почему молчал ты, Меняла, отделываясь односложными ответами?
На третье утро Буза, торчок со стажем, схватил ее за плечо, прижав к тонкой шее осколок стакана. «Сухой закон» больницы не пошел ему впрок.
– Морфий! Живо гоните, а то…
Вскочившие надзиратели замерли, не решаясь приблизиться: искрящийся на солнце стеклянный шип в трясущихся руках наркомана наколол ее кожу до крови.
Взглядом, как крюком, ты подцепил полубезумный от ломки взгляд.
– Грабли убери, – услышал ты собственный голос. – Убери, сказал. Оторву.
Слова упали, словно камни – тяжело, страшно.
Секундного замешательства Бузы хватило охранникам, чтобы скрутить его.
К ночи в палате остался только ты – остальных по одному увезли. Приставленный надзиратель, проверив твои наручники, отправился спать в коридор, тебе же не спалось. Лунная февральская ночь вымораживала комнату: топили в больнице плохо, восемь человек, лежавшие тут еще утром, еще как-то согревали помещение, восемь – но не ты один.
Скрипнула дверь, и ты почему-то сразу понял, кто это.
– Вы спите?
– Нет.
– Я хотела поблагодарить…
– Проехали. Не я его заломал, а вертухаи.
– Одни они бы не справились. Спасибо, Сергей Витальевич. Случившееся – моя вина. Я должна была понять, что тот человек наркоман, но локтевые вены чистые, а пациентов очень много, лаборатория не справляется с анализами… Всех, кто здесь с вами находился, уже вернули в колонию или перевезли в тюремную больницу. Она переполнена после бунта, поэтому нам и направили часть пациентов. Вы были самым тяжелым, но и вас уже завтра перевезут отсюда. Я могу что-нибудь для вас сделать?
Давай, скажи, что именно она может для тебя сделать…
– Нет.
Алена обошла койку, и, подняв глаза, ты увидел в ее руках стопку одеял.
– Вот хотя бы. А то холодно, рамы старые. Дует.
Под тремя одеялами стало не в пример веселее.
– Спокойной ночи.
«Спокойной тебе ночи, Сергей Витальевич, рыцарь хренов…»
На недовольную луну наползло облако. Мысленно ты послал луну подальше.
Было тепло, помнишь, Меняла?
Раньше Пашка часто ходил сюда – потусоваться с пацанами, склеить симпатичную девчонку из тех, что летом оккупировали здешние скамейки, погонять на роликах, распугивая мамаш с колясками. Памятник афганцам в центре сквера был такой же привычной деталью пейзажа, как киоск мороженого в конце аллеи, и особых эмоций не вызывал: стоит и стоит.
Компания повзрослела. В институт не попал один Павел: его проводили в армию.
Потом была Чечня, засада в какой-то безымянной лощине, в которой почти поголовно полег их взвод. Пашка выжил, но в родную Пермь вернулся с одной ногой. И запил.
Мать плакала сутками напролет, отчаявшись достучаться до сына, она потащила его в какой-то подмосковный монастырь, о котором узнала от богомольных подружек. Тамошнего старца-настоятеля считали чуть ли не святым; Пашка терпеть не мог попов, но материны причитания были еще хуже, и он поехал.
– Старец Никодим отдал Господу душу, – сказал им по приезде первый встреченный монах – молодой, почти подросток. – Меня зовут отец Алексей. Я могу вам помочь?
– Поехали отсюда, мать, – неловко разворачиваясь на ненавистных костылях, буркнул Пашка, поняв, что учить его жизни вздумал именно этот недоросль.
– Иди, – спокойно проговорил ему в спину юный монах. – Вот только от себя, от своей вины и на двух ногах не убежишь, и с бутылкой не уплывешь. Особенно если и вины-то нет…
Пашка пробыл в Забытой Пустыни неделю.
Сегодня Алексей впервые попросил помощи, и теперь Павел сидел в старом сквере, словно впервые разглядывая знакомый памятник – четверых мужчин, стоявших незамкнутым кругом. Четверых вернувшихся с войны – и пустое место погибшего. Разорванный круг.
Мемориал «Разорванное братство».
Пора. Время.
Без одной минуты десять Пашка отложил костыли, взобрался на невысокий постамент и ровно в назначенное время положил руки на плечи скульптур, замыкая собой кольцо. Отец Алексей сказал, так надо простоять двадцать шесть минут.
Бронза быстро согрелась под ладонями. Статуи были надежны, как верные друзья, которые все легли в чужую каменистую землю и за которых жил теперь один Пашка.
– Сколько тебе так стоять?
Короткий эскалатор поднял священника и геоманта со станции на небольшую площадку. Второй отрезок эскалатора уходил с площадки вверх, но подниматься на поверхность Сергей не стал, а, закрыв глаза, встал в центре. Синий расписной потолок изгибался над площадкой куполом, и высшая его точка находилась как раз над неподвижно замершим мужчиной. Прождав с четверть часа, Алексей решил задать вопрос.
– Еще минут десять.
– Тебе можно сейчас разговаривать?
– Было бы нельзя – молчал.
– Ты многому научился.
Геомант только поморщился.
Монах вздохнул. Разговор не клеился.
– Если бы не ты, ничему бы я не научился, – Сергей нарушил повисшее молчание. – Я же помню, Алексей, как ты мне в СИЗО наизусть пересказывал ваши книги, про геомантию, про Великие Дома. А потом я тренировался, все равно делать больше нечего было.
– Тренировался?
Геомант дернул уголком рта.
– Иркутская зона – самое паршивое из мест, где я сидел, – нехотя проговорил он. – Когда авторитетный хмырь решает, что тебя надо прессануть, потому что рожа твоя ему не катит…
– Не надо так говорить.
– По-другому не умею. А хмыря я не убивал, только припугнул. Зато теперь ту зону считают проклятой.
– Будь осторожнее. Твой дар – большая редкость, Великие Дома дорого заплатили бы за тебя.
Виноградов не ответил. Он молчал оставшиеся десять минут; потом осторожно, морщась от боли в затекших ногах, отошел к стене и устало привалился к ней.
– Они ведь никак не могут проверить мои арканы, – тихо проговорил он. – Поэтому платили бы мне, а не за меня. За мое добровольное сотрудничество, – усмешка на миг искривила его губы. – Не волнуйся, Алексей. Великим Домам уже нечего мне предложить.
– Базарят, ты лепилу склеил из областной? И как эта бикса, центровая?
