5. АНТОН
Покинув сквер, Антон напрямую зашагал к Петропавловскому собору, обогнул его, постоял на остановке конки, что было излишней предосторожностью, и твердо уверившись в отсутствии наблюдения, вошел в здание губернского суда. В вестибюле он повернул налево и двинулся в глубину коридора, где сводчатый потолок, глухие двери, вековая настоявшаяся полутьма и стонущий под ногами пол напоминали о пожизненной тоске, которую испытали тут в давнее время многие поколения монахов, а после них множество мелких чиновников разного назначения. Антон подумал, что, верно, такая же мрачная таинственность стоит в кольцевых коридорах тюремного замка, где он мог оказаться вчера после девяти часов вечера. Должен был оказаться по воле предателя, если бы Белый не приметил филеров. Можно смело считать, что ему повезло, уже шестнадцать часов он на воле, однако прошли эти дарованные часы свободы в пустых переживаниях и бездарном бездействии. Хотя есть уйма важнейших дел. Вчера тоже хватало дел, но они были в охоту, сейчас все дела — всего лишь борьба с неудачей.
Следуя мимо кабинетов с неразличимыми в полумраке номерками на дверях, Антон вспоминал, как сутки назад, вчера днем, радостно думал о Скарге и вообще о неожиданной полосе удачи. Скарга жив, деньги у партии, курьер отвезет их в центр. Скарга уедет в Вильно, ему дадут проводника, он переступит имперскую границу. И огромное число чинов полицейской и жандармской службы, царских холуев, охраняющих это гнилое государство, останутся с носом. Пусть маленькая победа, но и она доказательство нашего реального существования. Какие-то лирические возникали вчера мысли, радостные, с налетом грусти. Или вообще странные. Вот отмечал в мыслях, что он и Скарга — разные, как лед и пламень. Именно такая стихотворная строчка и вспоминалась. Да, 'лед и пламень'. Возможно, именно поэтому он Скаргу и любил. Хотя, может быть, это не любовь, а желание гармонии, равновесия, живого огня рядом. Скарга не рассудителен, или, вернее, не склонен к долгим размышлениям. Он одарен умом, но его планы и осторожность всегда тактические. Он пленник своих эмоций. У него же, Антона, этого недостатка нет. Бог уберег. Ему всегда было скучно решать тактические задачи. У Скарги же отсутствовало стратегическое мышление. Когда Скаргу забрали, он остро ощутил нехватку его энергии в организации. Скарга попался крайне нелепо. Его никогда не схватили бы там, где он ожидал удара. Он не попался при рискованной экспроприации, и оказался в руках полиции по случайности. Вчера он никак не ожидал засады, и получается, что под удар подставил его он, Антон. Еще вспомнилась Антону такая его мысль из прошедшего дня, связанная со Скаргой. Когда он передавал с Белым поручение Сержу подготовить документ для Скарги, у него внезапно возникло желание: хорошо бы им эмигрировать вместе. Желание родилось из неохоты расставаться со Скаргой. Была бесспорная слабина в таком желании: в тюрьму харьковскую вместе со Скаргой не хотелось. Сострадал, жалел, но вот лежать рядом в камере на одних нарах никак не желал. Ничего для этого не предпринимал и не было даже такого варианта в воображении: вот вместе с другом в тюрьме, в одном блоке, вместе на прогулке. Конечно, это был бы просто безумный поступок — ринуться в тюрьму следом за товарищем собственной романтической волей. Эмигрировать вместе — разумный поступок, в тюрьму — идиотство. Но Скарга был способен на такое безумство, хотя временами проявлял и чрезвычайную трезвость. А с другой стороны, что бесчестного в мечте провинциального революционера побывать за границей, в Париже, потолкаться в парижской толпе, познакомиться с простыми парижанами, с рабочими, с их опытом революционной борьбы? Сколько поколений эмигрантов оставило свои следы на мостовых Парижа и Женевы? Хотя, разумеется, такая поездка, становится возможной только через побег из ссылки и тем более из тюрьмы. Да, конечно, он завидовал Скарге. Завидовал, собственно, не тому, что тот скоро окажется на берегу Женевского озера или возле Нотр-Дам. Скорее, зависть относилась к его удаче и мужеству — навряд ли сам он сумел бы сбежать из тюрьмы. Оперативных качеств у него мало, тут он крепко обижен природой. Возможно, чтобы они появились, надо было побывать на войне, как Скарга. Он может лучше продумать операцию, но тот несравнимо лучше исполнит. Скарга исполнит, а он, если начнет исполнять, то погубит свой же замысел. Ясно, что при таких свойствах натуры уходить в эмиграцию разумнее, чем идти в тюрьму. А сейчас у Скарги один финал: или смерть в больнице, или расстрел на тюремном плацу. И спасти его невозможно.
Последний кабинет в конце коридора принадлежал статистикам. Антон приоткрыл дверь, заглянул в комнату, тесно заставленную столами и шкафами, и почувствовал себя счастливым, увидев Стаха и обменявшись с ним взглядами. В надежности Стаха он не сомневался, но основой визита было то, что Стах ничего не знал о встрече на Золотой Горке и не подпадал под подозрение. Вчера ему отводилась роль проводника. План был таков. В половине одиннадцатого Скарга должен был приехать на Кальварию,[50] отсюда Стах вел его до Кунцевщины,[51] где передавал своему брату, который немедленно же уводил Скаргу лесными тропами в Тарасово.[52] Тут Скарга отсыпался, а наутро надежный извозчик вез его в Сморгонь, где Скарга садился в поезд и ехал до Новой Вильни. Здесь Скаргу встречали и последние несколько километров до Вильни он ехал пролеткой, поскольку виленский вокзал так же нашпигован филерами, как и минский. Но этот четкий план подорван изменой, Скарге никогда не видать Парижа, Стаху не вести его полевыми стежками в надежный дом, и вместо этой несложной задачи ему придется рисковать в качестве почтового курьера. Пройти весь маршрут, назначенный для Скарги, но с деньгами.
Из привычки сторожиться Антон поднялся на второй этаж и обошел его по кольцевому коридору с таким же сводчатым потолком, как и внизу, но застланном дорожками и лучше освещенным через дворовые окна. Когда он вернулся на лестничную площадку, там, раскуривая папироску, ожидал его Стах.
— Что, вчера что-то не вышло? — спросил он с простодушной улыбкой. — Я полчаса ожидал.
Антона удивило, что в статистическом комитете не слышали о перестрелке.
— Хочу предложить рискованное дело, — сказал Антон. — Очень рискованное, — подчеркнул он.
В глазах Стаха засветилась радость, слово «риск» его не пугало, но только потому, подумал Антон, что он еще никогда сильно не рисковал, в рискованные операции его не принимали. Вероятно по той уважительной причине, что родился флегматиком. Холеричных боевиков раздражала его неторопливость. Стах был высокого роста и очень силен, но как-то в уличной драке двое тщедушных пьяниц за минуту разбили ему нос и губы, а когда наконец он разозлился и сжал свои пудовые кулаки, они уже стояли на другой стороне улицы. Он поленился их догонять. Возможно флегмой бог уравновесил его силу и уберег от неумышленного душегубства. Он любил обстоятельность, хотя это ценимое всеми достоинство могло прикрывать врожденную лень. Однако, думал Антон, обстоятельный лентяй все исполнит по плану. Он не сделает лишнего, а сделать меньше ему не позволит совесть. И рассчитывая на это, Антон стал излагать свой план, предварив его необходимой информацией о Скарге, измене и необходимости строгого соблюдения тайны…
Когда Антон вышел на площадь, его слегка тревожила совесть, и он успокаивал себя рассуждением, что все рискуют, даже доносчик рискует жизнью, тем более честные партийцы обязаны рисковать, заступая на место раненого товарища, и обстоятельства не позволяют длительных поисков надежного и опытного человека. Да и что может выступать гарантом надежности? И как накопится опыт без деятельности? Конечно, надо, увериться, что Стах начнет точно исполнять инструкции. А далее — придется полагаться на удачу.
Антон поглядел на часы городской ратуши, близилось к двум. До четырех время было свободное, и он пошел в кафе Венкжецкого, рассудив, что если за ним есть слежка, то пусть агенты и остаются при нем, к тому же в послеполуденные часы в кафе преобладают дамы и на их жизнерадостном фоне жуликоватые филеры намного приметнее, чем в уличной толпе.
Действительно, у Венкжецкого был дамский час. Хозяин ходил меж столиков и любезничал с барышнями и матронами. Его болезненная жена редко спускалась с второго этажа, и днем он брал некоторый реванш за скуку семейного уединения. Антона он едва ли разглядел, вдохновленный тем птичьим щебетом, который заполнял его кафе, словно лес в солнечное утро.
Антон сел за свободный столик у окна, скоро ему принесли кофе и солидный кусок чудесно испеченного и пропитанного коньяком «наполеона», а еще через десять минут, когда он заканчивал свой обед, в зал вошел рослый мужчина в заурядном костюме, но с отличной выправкой и для вежливости сказав 'Разрешите?', уселся напротив Антона.
