Тем временем над равниной светало. Из-за горизонта выплыл край солнца, ярко-алый, похожий на перевернутую ухмылку какого-нибудь древнего бога войны. Туманы над прибрежными лугами стали лениво уползать в тихие и гладкие в это время воды Илдера. Над очистившимся от дыма западом погасли последние звезды, солнце продолжало свое триумфальное восхождение на небеса, и не было ему дела до того, что внизу, прямо под ним, по правому берегу широкой реки бредут растянувшиеся на многие мили остатки уничтоженной армии, а на одном из сотни неприметных возов сидит и думает о смерти человек, принявший на себя груз вины за произошедшее.
Когда совсем рассвело, Эвианн забылся в тягостной удушливой полудреме. Он ворочался на повозке, что-то неразборчиво шептал себе под нос, руки его дергались, словно он во сне пытался от кого-то защититься.
Спустя несколько часов Великий магистр Златоокого Льва проснулся от того, что его кто-то теребит за руку – пытавшийся его разбудить задел глубокую рану на локте. Эвианн дернулся, как от пощечины, и ударился этим же локтем о край повозки. Из раны тотчас пошла кровь. До конца не придя в себя, рыцарь сел и уставился на разбудившего его человека.
На него смотрел сверху вниз молодой воин в кольчуге, усиленной стальными пластинами. Знаки отличия на груди говорили о том, что это тысячник или, по крайней мере, сотник, исполняющий обязанности погибшего командира. Нет, все-таки сотник, слишком молод он для тысячника. К тому же где-то здесь должен быть и старик Граймл…
Воин шел за возом и ждал, когда Эвианн окончательно придет в себя, и, только когда в глазах рыцаря появился проблеск мысли, обратился к нему:
– Командующий Миттернейл? Меня зовут Бохун, Сэмюель Бохун. Я пришел, как только узнал, что вы очнулись… Тысячник Граймл скончался от ран, и я принял командование отступлением. Теперь вы должны принять командование. – Пока воин говорил, Эвианн отвернулся и уставился вниз, где массивные колеса телеги месили дорожную грязь. – Командующий… С вами все в порядке?
– Я в порядке. Но я не командующий. – Сотник смотрел на Эвианна удивленными глазами, а тот продолжал: – Какой из меня командир? Оглянись, посмотри вокруг. Где моя армия, солдат? Где?! – Рыцарь сорвался на крик. – Эта колонна труповозок, эта толпа увечных, стонущих и клянущих все калек? Это моя армия? Моя армия осталась лежать у стен Элагона, тысячи воинов, пронзенные черными стрелами и ржавыми мечами Пр?клятых. А теперь посмотри на меня. Смотри, солдат! Я вел их на мечи врага, я обещал им победу… и я обманул их. Что я дал им взамен победы? Безвестность и смерть. – Сотник, открыв рот, слушал рыцаря, сходившего с ума от давящего чувства вины. – Смерть забрала всех… А что я? Я должен был лежать посреди центральной площади Элагона, истыканный стрелами и копьями, до последнего прикрывая отход доверившихся мне людей. Так, Бансрот подери, почему я здесь?!! Почему я еще жив?!! Скажи мне, почему?!!
Эвианн соскочил с телеги и побежал, крича что-то в небо, к крутому берегу Илдера. Растерявшийся воин попытался было преградить дорогу рыцарю, но тот оттолкнул его. Остановился Эвианн только на самом краю, где в тридцати шагах под ним вода омывала прибрежные камни. Над ней виднелись последние полосы утреннего тумана.
Эвианн стоял на самом краю обрыва и глядел в чистое небо. Его губы неслышно шевелились. Он спрашивал Хранна, почему, ну почему бог не дал ему честно погибнуть в бою? Почему ему было суждено командовать грозной армией, которой, он был уверен, убоится любой враг? Почему бог не закрыл ему веки и ему пришлось видеть своих ребят, падающих под ударами ржавых мечей и копий Пр?клятых? Почему город, казавшийся неприступной грозной цитаделью, сгорел и отдался на растерзание некромантам? Почему…
– Хранн Милосердный, – неслышно шептал рыцарь, – ты велик и ничего не делаешь зря. Но почему такой жребий пал именно на меня? Не отвечаешь… Ты никогда не отвечаешь… Ничего, скоро мы с тобой побеседуем. Встречай меня, Хранн, я лечу.
Оттолкнувшись от края обрыва, Эвианн прыгнул вниз. На миг он завис в прозрачном утреннем воздухе, а потом земля с удвоенной силой потянула его к себе. Что-то кричали бегущие к обрыву люди, впереди мчался молодой сотник, в небе над Илдером щебетали первые ранние ласточки, а Великий магистр ордена Златоокого Льва падал вниз, на холодные мокрые камни. Через мгновение тело ударилось об один из обточенных водой валунов, перевернулось и только после этого тихо соскользнуло в синие воды великой реки.
Когда люди подскочили к обрыву и посмотрели вниз, то увидели лишь размазанное пятно крови на сером боку камня и расходящиеся по глади воды круги. Еще несколько минут они ошарашенно смотрели вниз, а потом, не сговариваясь, одновременно отошли от крутого берега, осенили себя знамением Хранна и пошли догонять свои возы.
Остался только сотник Бохун. Он тихо прочитал заупокойную молитву, вынул из ножен клинок и глубоко воткнул его в мягкую землю около самого обрыва. После этого еще раз поглядел в небо, куда вознеслась душа великого воина, не выдержавшая тяжести возложенного на нее груза, развернулся и медленно побрел на восход, вслед за уходящим войском…
– Постой! – закричал кто-то за его спиной. – Куда ты направляешься?
Тонкий, походящий на карканье голос принадлежал, кажется, Анину, его старому товарищу, единственному из всех братьев, кто понимал его, с кем он никогда не боялся говорить откровенно. Но сегодня некромант не слышал старого друга, просто не замечал. Для него сейчас существовал только открытый проем северных врат Элагона, ведущих прочь отсюда.
– Нет, – только и прошептал он, осознав, что случилось. Руки без сил повисли вдоль тела, ноги ему приходилось тянуть из последних сил, так, словно они совсем перестали его слушаться. – Нет, нет, нет…
На дороге под ногами еще остались следы от колес сотен телег, что покинули город перед самым падением. Ветер вздымал пыль и шевелил пожухлую траву, растущую на обочинах. Подчас некромант проходил мимо лежащих в стороне мертвых тел. То были несчастные, сгоревшие от ран, не пережившие тяжелого отступления. Они многозначительно молчали, подглядывая из-под опущенных кем-то ресниц. Они не могли проклинать, их языки онемели, а гортань ссохлась, они просто лежали, и от их молчания становилось еще тяжелее.
Когда-то его звали Дориан Райкок, он был рыцарем ордена Златоокого Льва, а после и его командором. Тридцать три совершенных им святых подвига записаны в Рыке Льва – Святом Писании и уставе их ордена. Людоеды, ведьмы, чернокнижники, разбойники, жестокие лорды-тираны, чинящие несправедливость, – всех их убивал тогда славный рыцарь, за каждую отнятую жизнь после исправно исповедующийся орденскому капеллану. Глупец! Тогда он наивно верил, что, убив человека, прервав его жизненный путь, можно просто рассказать об этом какому-то делано внимательному и заботливому старику, выслушать от него несколько скучных столбцов из Святого Писания и забыть обо всем. Очищение? Нет, одно лишь лицемерие – перед самим собой в первую очередь. Отпущение грехов? Простая ложь, самообман, припасенный для того, чтобы было что запихнуть в полную клыков пасть совести, чтоб было чем забить ее ненасытную глотку. О боги, какое возвышенное зрелище! Ты стоишь в полосе льющегося в огромное витражное окно солнечного света, над головой ввысь уходят гордые своды, расписанные древними художниками. Со всех сторон на тебя со снисхождением и непреложной – тьфу! – окутывающей теплом добротой глядят такие искренние, такие умиротворенные глаза статуй святых. Таких же, как и ты в былые времена, – рыцарей, командоров и магистров.
Стоя на коленях у основания широкой белокаменной лестницы, восходящей к алтарю, ты потупил взор, не в силах глядеть на облик Хранна, застывшего со своим мечом на мраморном пьедестале. А неподалеку от тебя, несколько выше, чтобы ты мог должным образом ощутить истинное положение мест на этом восходящем пути очищения, стоит человек в белоснежной рясе священнослужителя, спускающейся к самому полу, так, что ткань, словно стекая волнами, возлежит на мраморных ступенях лестницы. Подол ее расшит золотой вязью символов: мечей, переходящих в цветы – розы с шипастыми стеблями.
Ты встаешь с колен, вкладываешь меч в ножны, оглядываешься по сторонам, и все – ты уже свободен, ты вновь родился, появился на свет, а в глазах твоих отражается бог и непреложная чистота…
Лишь гораздо позже, войдя под те же самые своды, ты начинаешь воспринимать все по-другому. Ты поднимаешь взгляд и видишь, что фрески под куполами полны крови и жестокости, полны лишения жизни и причинения боли: боги воюют с Бансротом, где последний, всегда выглядевший жутко и мрачно в своих
