что силы, пытающиеся их уничтожить, стихли и растворились, но вскоре все поняли, что безумная и яростная до невозможности атака немого завершилась. Он проиграл. Вовремя Белая Смерть обнажил свой негатор, напрочь умертвивший всю магию в радиусе пятидесяти шагов. И пусть Ступившие за край также не могли колдовать, пока черный камешек вновь не окажется в футляре, но теперь им нечего было опасаться.
Коррин осклабился – мол, ничего у тебя не вышло, глупый пес Деккера.
– Дориан, будь любезен! – Он повернулся к бывшему рыцарю.
Сумеречный кивнул и шагнул вперед – тут уж Лоргар ему был не конкурент. С тихим шуршанием клинки вылетели из ножен, и, не тратя даром времени, воин тьмы яростным вихрем набросился на Багрового.
Некромант едва успел выхватить свой меч. Выпады и удары посыпались на него со всех сторон и повторялись с такой скоростью, что лишь превосходные инстинкты бойца помогали немому блокировать их. Но, несмотря на это, исход поединка был предрешен: в тот миг, когда скрестились багровая и сумеречная накидки, Дориан резко крутанулся вбок – противник по инерции пролетел несколько шагов. Лоргар только успел обернуться и поднять меч, когда с громким выдохом Дориан, вытянувшись на всю длину своего тела, невообразимым движением подлетел к врагу параллельно земле и вонзил оба меча ему в грудь. Удар был настолько силен, что клинки пробили Багрового насквозь, а прямые позолоченные гарды застряли в ребрах. Сила, невозможная в простом бою и недоступная простому человеку, была постигнута Дорианом в Умбрельштаде вместе с темным мастерством и невероятной скоростью.
Немой даже хрипа не издал. Его глаза в упор уставились на Сумеречного, и в них отразилась настолько ужасная боль, что бывший паладин даже вздрогнул. В эту секунду он увидел, или ему просто показалось, что в отражении зеленых зрачков умирающего появился некий далекий холм, высокий и обрывистый. На его вершине сидела женщина, но не прошло и секунды, как она затряслась и закричала в небо, вонзив судорожно растопыренные пальцы в землю. Она ревела, как зверь, и билась в безудержной истерике. Потом ее облик начал меняться, приобретая очертания хищника. Вскоре там была уже вовсе не женщина, а большая волчица со свалявшейся серой шерстью. Оборотень подобрался и, исступленно взвыв в последний раз, прыгнул в пустоту пропасти.
И тут Дориан заметил еще одно существо, крохотное и осиротевшее. Маленький ребенок полз по склону к крутому обрыву, сжимая в ручке пергаментный свиток. Он громко плакал, слезы катились по его круглому светлому лицу…
– Дориан? – раздался за спиной удивленный голос Коррина, и бывший командор Златоокого Льва пришел в себя.
Наваждение сгинуло, стоило ему еще раз моргнуть. Перед глазами Сумеречного возникло помертвевшее лицо Лоргара с мутными зрачками, затянутыми безжизненной поволокой.
Темный паладин, уперев латный рыцарский сапог в тело поверженного некроманта, вырвал мечи из его плоти.
– Ну, раз возражений нет, то мы немедленно выступаем, – улыбнулся Белая Смерть. – Готовьте войско, братья!
Некроманты разошлись в разные стороны, даже не обернувшись, а тело немого в багровой накидке так и осталось лежать посреди города Пр?клятых – Элагона. Он так и не смог изменить свою жизнь, начать ее сначала. Напыщенные святоши сказали бы, что сие есть неизбежная кара за столь многочисленные грехи, – Лоргар лишь рассмеялся бы им в лицо, если бы мог. Он хорошо знал цену их святости, каждый изувеченный дюйм его теперь уже мертвого тела мог бы многое поведать об этом. А если бы зашитый рот мертвеца по какой-то неведомой воле вдруг смог говорить, то он добавил бы, что столь ими почитаемые на словах любовь и верность способны найти себе место даже в самой черной, самой пропащей душе…
Он сидел в своем шатре. Здесь было темно, но он превосходно видел окружающие его предметы. Множество клеток расположились пирамидами под мрачными матерчатыми стенами, затянутые драпировками, чтобы пернатые лишний раз не беспокоились.
– Иди сюда, малыш, пора спать… Пора спать… Нам пора спать…
В ладонях у некроманта сидела маленькая, еще не оперившаяся птица. Нежному комочку плоти и пуха лишь когда-нибудь после предстояло стать дерзким представителем племени ворон, пока же он жалобно попискивал и сонно подергивал головкой со смешным хохолком. Анин положил птенца в клетку, в выложенное мягкой тканью подобие гнезда. Некромант осторожно закрыл маленькую дверцу, сплетенную из тонкой сетки, опустил крючок и накрыл обитель своего любимца черной тканью.
После этого он неуверенно шагнул к дорожному лежаку, на котором ему так еще и не привелось спать. Ноги некроманта болезненно подгибались и не желали слушаться, латные остроносые сапоги, соединенные со стальными набедренниками, вмиг стали настолько тяжелыми, что даже незначительное движение вызывало жуткую боль.
Анин рухнул на лежак и несколько минут просто не шевелился. Затем сел, осторожно поставив ноги на пол, и начал медленно снимать латы. Тонкие пальцы распустили ремешки, высвободили пряжки и десятки крючков, сталь сегмент за сегментом сползла с ног и была со звоном отброшена в сторону. Набедренники отделились от плоти и легли на пол, за ними последовали латы ног, наколенники, кованые остроносые башмаки.
Анин освободился от сильно сжимавшего его облачения, но то, что оказалось под ним, ни в коем случае нельзя было назвать обыденным зрелищем, привычными частями человеческого тела: икрами, ступнями, пальцами… Там, где бедра переходили в колени, бледная, как молоко, кожа плавно перетекала в черную, покрытую смолистым пухом плоть, а та – в длинные и тонкие, в два дюйма толщиной, птичьи лапы, оканчивавшиеся судорожно подогнутыми пальцами с острыми скрюченными когтями.
Анин набрал в легкие побольше воздуха, зажмурил глаза и начал выпрямлять пальцы. Суставы трещали, некромант хрипел от боли, но продолжал жуткое самоистязание. Все его тело дрожало. Вскоре каждый палец встал на место, и Анин, опираясь на трость, рискнул подняться с лежака.
В первое мгновение он пошатнулся, но затем растопыренные пальцы прочно уперлись в пол, и он сделал шаг. Казалось странным, как такие тонкие лапки могут выдерживать столь массивное тело. Откуда у некроманта подобное уродство и как никто не замечал этого до сих пор?! Самую большую тайну Анина Грешного знали лишь Черный Лорд Деккер и единственный друг птичника, Дориан Сумеречный. Даже Сероглазу не удалось ткнуть свой нос в эти дела – страшно было даже представить его удивление, если бы он вдруг пронюхал обо всем этом.
Тайна Анина была ужасной, как и вся его жизнь. Еще младенцем он был похищен из дома. Безумец, совершивший столь чудовищное злодеяние, не остановился на достигнутом. То, что он сделал с ребенком, навсегда осталось в памяти Анина. То, как он издевался над беспомощным младенцем, постоянно оживало ночными кошмарами в сознании некроманта Грешного.
Почти каждую ночь Анину снился один и тот же сон – самый чудовищный момент из его жизни. Смыкая глаза, он всегда возвращался туда, в то жуткое место, но тогда он еще не был могущественным некромантом, не мог должно ответить обидчику и мучителю, был не в состоянии хотя бы поднять руку для защиты. Более того, он не мог выговорить и слова, только кричал и плакал – а что ему оставалось, если он был всего лишь младенцем, которому исполнилось едва ли полгода.
То была небольшая тесная комнатка в чердачном помещении башни. Все пространство в ней занимали шкафы с различными магическими препаратами и колдовскими инструментами. По стенам, будто паутина, вились запутанные лабиринты алхимических трубок, колб и реторт. Но самое ужасное – это большой стол, стоящий в самом центре, прямо под низко нависающим кованым канделябром с десятками наполовину оплавившихся свечей.
Над столом склонился лысый старик с одним стеклянным глазом и тонким ножом в руке. Перед ним, словно подопытный зверь, будто бессловесный кролик на растерзании, лежал человеческий младенец, крохотное существо, дико, неистово кричащее и истекающее кровью. Ребенок кричал, но его крики уходили под своды башни и терялись, вылетая через маленькое окошко, пробитое в черепичной крыше. Ножки его были безжалостно отрезаны по самые бедра. Из них торчали обломки костей и грубо, неровно срезанные края плоти. Под крохотным телом ребенка расплывалась багровая лужа, стекающая с края стола.
Подле лежала вторая часть безумного эксперимента: отделенные от тела большой черной птицы тонкие лапки, оканчивающиеся тремя загнутыми пальцами с длинными когтями.
Нож был отложен на стол, в руках сумасшедшего мучителя появились длинная хищная игла и моток
