И вот огромная работа сделана. Отпечатан солидный аналитический труд, приятно на него и смотреть, и в руки взять. Особенно ласкают выводы, которые гласят: если не перевести сельское хозяйство на худенковский вариант, то страна умрет с голоду. Говорят Худенко: «Спасибо, Иван Никифорович, что уму-разуму нас научил, лети домой, теперь все в порядке. Дело твое правое, и оно победит». Прилетает Худенко домой. Каждое утро у него начиналось с того, что он лихорадочно листал газеты: как это водилось, центральные издания должны были дать материалы навстречу пленуму. Идут дни — ничего не появляется. Худенко начинает овладевать беспокойство, он звонит в Москву, в газету «Сельская жизнь», ему главный редактор — елей на душу: «Все отлично, Иван Никифорович, в номере стоит огромная статья о вашем опыте, завтра читайте». Назавтра покупает Худенко пачку газет, а там крупно: Хрущева сняли. И все рухнуло. Начальники и начальнички враз отвернулись от новатора. Филатов считает, что страна по другому пути бы пошла, если бы… Тоже неисправимый романтик.
«Деньги валяются на земле, прямо на дороге, грех их не поднять»
Пока оставим в горести Худенко, и обратимся к Ивану Андреевичу Снимщикову, председателю колхоза из Подмосковья. Он тоже пытался привить сельскому хозяйству здравый смысл. А в чем здравый смысл? Вот как Снимщиков сформулировал: крестьянин должен кормить и себя, и весь остальной народ. Просто? Не совсем. По мнению очень и очень многих в России, все как раз наоборот. Совсем недавно в вице-премьерах ходил у нас некий Заверюха, который завернул фразу, которую вовек не забудешь: «Страна должна прокормить своих крестьян». Как хочешь, так и понимай: то ли глубокое философское откровение, то ли издевательство.
Мог бы долго упражняться в остроумии по поводу этого афоризма, но горько что-то. Сошлюсь на Бориса Федорова, бывшего министра финансов в правительстве Черномырдина: «Дело иногда доходило просто до идиотизма. А. Заверюха мог у меня за спиной подписать у В. Черномырдина какое-нибудь постановление по компенсациям разницы в ценах по животноводству. Он даже не задумывался, есть ли на это деньги. Поскольку в бюджете средства на это не были предусмотрены, то я, естественно, ничего не выплачивал. Тогда А. Заверюха обыкновенно выпучит газа, похлопает длинными ресницами и тут же бежит жаловаться Ельцину или Черномырдину, а те начинают на меня давить».
Так вот, еще 30 лет назад председатель Снимщиков доказал: не нужны ни дотации, ни деньги, крестьянин в состоянии прокормить и себя, и город. Иван Андреевич — человек богатой событиями судьбы. Добровольцем ушел на фронт, провоевал всю войну, был неоднократно ранен, награжден орденами. Демобилизовался — работал в Рязанском обкоме партии. Оттуда был приглашен в Москву, в аппарат Центрального комитета партии. Наскучила аппаратная канитель, Иван Андреевич попросился в худший колхоз Московской области — была тогда такая мода.
Приехал Снимщиков в колхоз имени Кирова, что в деревне Черная, и загрустил. Колхоз по всем показателям твердо занимал последнее место в области. Кадры — 80 человек, имущество — полтора десятка кур, петух, но, правда, в развалившейся ферме стоял бык племенной, его берегли, он был чуть ли не единственным источником дохода: давали его напрокат в соседние хозяйства.
Позже со Снимщиковым познакомится работник Госплана СССР Комиссаров, у него остались такие впечателения: «Мудрый был человек, знаете, такая крестьянская мудрость, глубокая, не книжная — жизненная. Он всегда смотрел в корень. Очень остроумный человек был. Если выступал где, то зал за животы хватался, хохотали до слез, потому что он серьезные вопросы подавал в такой остроумной форме, что люди не могли не реагировать на это. Его очень любили в районе».
Развернул Снимщиков великие дела в деревне Черной. Первый его принцип: не кидаться сломя голову выполнять указания сверху. Потому проигнорировал кукурузу и прочие глупости. Второй его принцип: «Деньги валяются на земле, прямо на дороге, грех их не поднять». Для начала он подобрал деньги, которые валялись далеко, в морских портах — в Риге, в Архангельске и даже во Владивостоке. На причалах колхозные снабженцы за гроши скупали использованные канаты, вагонами везли их в колхоз. На территории колхоза работал цех, в котором канаты расплетали и делали из них
Дальше — больше. Шили матрасы. Подрядились изготавливать пластмассовую тару для парфюмерных фабрик «Красная заря» и «Свобода». Фабрики давали колхозу импортное сырье, а колхозники штамповали коробки. Комиссаров вспоминает: «Как-то приезжаю к нему, смотрю — мешки, а на мешках надпись по-итальянски. Снимщиков объясняет: «Свобода» дала. Смотрю дальше — термопластавтоматы. Откуда? Из Германии. У него в колхозе работало такое оборудование, чего даже не всегда было на промышленных предприятиях. Фабрики были заинтересованы сотрудничать с ним, выгода была обоюдная».
Кому от этого было плохо? Никому. Колхоз обеспечивал занятость людей, колхоз получал деньги для развития сельского хозяйства, а фабрика освобождала площади для производства более сложной и более нужной себе продукции.
Изделия реализовывались по договорным ценам, чуть ли не как при рынке. Все вроде бы нормально, никаких злоупотреблений. И это дало Снимщикову возможность иметь серьезные деньги, занять людей плотно работой. Люди, покинувшие худой, безнадежный колхоз, вернулись, даже из благословенной Москвы приехали обратно. В 1969 году у Снимщикова уже работали полторы тысячи человек.
Снимщиков пускал в дело то, что в других местах пропадало. На овощебазах в Москве портился виноград, лимоны, сливы: в продажу не годились. Единственный путь — на корм скоту. В Черной построили консервный завод и принялись с песнями перерабатывать виноград и сливы на соки и джемы. И — в Москву. Москвичи были рады. Потом Снимщиков строит теплицы и отправляет зимой в столицу машины с овощами. К праздникам из своей оранжереи — цветы. И опять москвичи довольны.
Молоко или веревка?
Побывал у Снимщикова Геннадий Лисичкин. Мы, кстати не закончили рассказ о его целинной эпопее. Вел он хозяйство от успеха к успеху. Его приметили даже в Алма-Ате, предложили стать членом ЦК компартии Казахстана — неслыханное по тем временам доверие. Но он уже искал пути, как бы вернуться в Москву. Однако человек на руководящем посту тогда не располагал собой, его тормознули: «Партия считает, что ты нужнее на этом месте», — и разговор о свободе личного выбора закончен. Тогда Лисичкин предпринял неотразимый ход: поступил в аспирантуру. И тут уж председателя не удержишь: науку надо двигать.
Лисичкин уехал в Москву. Блестяще защитил кандидатскую диссертацию. И опять у него выбор: или работа в Швейцарии, представителем СССР в одной из международной организаций, или Югославия, где можно продолжить научный поиск. Лисичкин выбирает Балканы. Его тянет разобраться в югославском опыте, а когда разобрался, стал поклонником югославского пути построения социализма. В Белграде его приметил главный редактор «Известий» Алексей Аджубей, он был в свите Никиты Хрущева, встречавшегося с Тито. Аджубей берет Лисичкина в «Известия», назначает заведующим сельским отделом — величина. Вот такой зигзаг.
Осмотрел Лисичкин хозяйство Снимщикова. Каболка, джемы, гвоздики, полиэтиленовые ящики — все это замечательно. Но не того ждет страна от Снимщикова. Точнее сказать, не только этого. А мясо? А молоко?
Споры о Снимщикове были жаркие. Особенно среди пишущих людей. Вот что рассказывает писатель Александр Волков: «Юрий Черниченко знает село досконально, чувствует крестьянскую душу. И к промыслам благожелателен, защищал это благое дело. Но приехал из командировки и рассказал о председателе колхоза, который чрезмерно увлекается подобными производствами: делает веревку, кажется, были еще рубильники. Лисичкин возразил: правильно делает, если крестьянин производством огурцов и молока даже под прожорливой Москвой не может заработать на прокорм. В разгар спора заглянул Анатолий Стреляный и с присущим ему азартом включился в дискуссию. Поднялся гам, который пришлось упорядочивать. Мы организовали дискуссию по принципу судебного процесса: Лисичкин выступал в роли подсудимого, председателя колхоза, Черниченко — прокурора-обвинителя, Стреляный — защитника, а я — судьи».
Какие аргументы выдвигал Черниченко? Человек на земле должен заниматься истинно сельским трудом: выращивать хлеб, мясо и прочее… а промыслы — это в несезон, это зимой… так на Руси испокон веков было… На что Лисичкин аргумент: а что мне делать, если скот мрет, денег на оплату нет, если не на что купить удобрения, если мои колхозники живут в скотских условиях, надо строить им дома, а денег нет? Стреляный выстроил линию защиты: не себе в карман тащил председатель, работал на пользу хозяйству, на пользу потребителю, на пользу государству, ведь и консервы, и веревка, и цветы шли не по криминальным каналам, а по государственным. (Они и подумать не могли, что вскоре по воле партии будет развернут настоящий суд над Снимщиковым. И оба — и
Судья Волков выслушал прения сторон, речь подсудимого и вынес решение: Черниченко и Лисичкин выступят в «Журналисте» каждой со своей точкой зрения. Так появилась публикация «Молоко и веревка». Лисичкин: «Тогда я еще верил, что выйдет статья, к ней прислушаются, и все будет улучшаться». В бытность свою в газете и я так думал. Да иллюзии быстро рассеялись. Вроде бы неопровержимо докажешь: хорошим занимается человек, польза от него бескрайняя, всех бы увлечь этим — но статья падала, будто камень в бездонную шахту, никакого отзвука. Но вот если наоборот: разгромная публикация — расправа не заставляла себя ждать. Как, например, в случае со Снимщиковым.
Но все-таки вопрос-то остается: джемы и соки — это замечательно, а как же в Черной с производством мясо-молочной продукции? Снимщиков не такой раззява, чтобы забыть про молоко и мясо, он знал, что догляд партии за этими показателями самый внимательный. Не сдал план — нервы потреплют знатно. Хотя времена уже были не людоедские, срыв плана уже не рассматривался как акт саботажа. В колхозе имени Кирова развивались не только промыслы, но и профильные направления. По молоку, по мясу, по картошке колхозу не было равных не то что в районе, а и в области. Вот и Комиссаров свидетельствует: «Я такой факт приведу. В 1969 году двух председателей колхоза из Московской области представляли на Героя соцтруда. У одного председателя показатели были в два с лишним раза ниже, а другой работал много хуже, чем Снимщиков. Вы понимаете, какие разительные цифры? Так вот тех представляли к званию героя, а этого отдавали под суд. Это просто в голове не укладывалось».
«Эх, Ваня, привык ходить по нужде во двор и даже не представляешь, как удобно это делать в доме»
А как красиво, зажиточно стали жить колхозники: в новеньких домах, с газом, с отоплением, приоделись, стали наезжать в столичные театры, детей направляли учиться в престижные вузы, полюбили отдыхать на Черном море. В деревне Черной появился первый в области широкоэкранный кинотеатр с концертным залом — по тем временам вещь для сельского пейзажа неординарная.
Кстати, и у Худенко в Акчи дома были на зависть соседям. Филатов со своим строительным звеном постарался. В домах все было для удобной красивой жизни. Посетил Акчи министр сельского хозяйства Кахастана Рогинец и сказал, что завидует людям, которые живут в таких условиях, даже жены могут себе позволить не работать. Кинуло министра и в возвышенный тон: «У меня такое чувство, что люди здесь построили кусочек коммунизма». (Кстати, когда Худенко посадили в тюрьму, а всех его соратников разогнали, в этих домах поселилось райкомовское начальство.) Так и должно быть. Дом много значит для человека.
Я много поездил по России, посмотрел, как человек живет. Чаще всего это убогое, неудобное жилье. Люди как-то даже стесняются жить красиво. Вот Болтенков, про которого я уже упоминал. Бывший пилот построил дом в воронежских Костенках. С точки зрения деревенских, место для строительства выбрал странное: на склоне оврага. А теперь посмотришь на его аккуратный дом: до чего же оригинально вписан в пейзаж. В овраге Болтенков сделал два пруда, а будет и третий — нарисуется каскад. Засадил все плодовыми деревьями и кустарниками. Подсадил и декоративные растения — опять же для красоты. Дом со всеми удобствами, телефон, подведен асфальт к крыльцу. Но все это местными рассматривается как ненужное чудачество. Здешний лесник Василий расказывает: «Я у себя устроил в доме туалет, ванную, провел внутрь воду. Ко мне заходит сосед: ну, у тебя, как у пилота. И так осуждающе говорит. «Эх, Ваня, — отвечаю ему, — привык ходить по нужде во двор и даже не представляешь, как удобно это делать в доме».
Меня мой друг Анатолий Головков как-то спросил: «А знаешь, почему у немцев, где бы они ни жили — в городе, на хуторе, — туалеты в доме, а у русских — на улице?» — «Ну?» — «Потому что немцы не представляют туалета на улице, а для русских это норма». Уместно тут привести афоризм Салтыкова-Щедрина: что русскому здорово, то немцу — смерть. Да и не помешает понять разницу между русским и немцем воспоминания участника Первой мировой войны — штабс-капитана Кузевлева. Дело происходило на русско-германском фронте. Идут парламентеры от русских к немцам. Пробираются по русским позициям — всюду сырость, течет, загажено, вонь. Солдаты в землянках, отдыхают прямо на земляном полу, грязь несусветная. И вот позиции германца. Кругом полная сухость, в окопах дренажная система, чистые уборные, в которых есть тончайшая туалетная бумага с водяными знаками. Солдаты в убежищах, спят на койках. Понятия не имеют о вшах. В чем же причина такой разницы? Одна территория, одна погода. Причина в том, что немцы — война не война — располагаются на любой территории по-хозяйски: здесь нам жить, значит, будем жить со всеми удобствами. Русский же всюду ведет себя как временный житель, потому приспичит — он тут же и присаживается.
