Трагические судьбы

покровителя — Хрущева, поначалу пришлось нашему экспериментатору несладко. На него навалились как на пособника волюнтариста. Но не таков Иван Никифорович, чтобы сразу сдаваться. Он в Москву — в Госплан, в Минфин, в газеты. Умел он убеждать в своей правоте. Умел собрать под свои знамена союзников, умел вооружиться поддержкой высокопоставленных персон. Тут, к счастью, соизволил ознакомиться с передовым опытом местный партийный владыка — Динмухамед Ахмедович Кунаев. Заехал в Акчи, осмотрел, выслушал, приказал: «Будем продолжать эксперимент». Тут, было, высунулся главный противник Худенко министр сельского хозяйства Казахской ССР Рогинец: «Не надо…» Кунаев не дослушал: «Выполнять! Это прямое указание ЦК».

Но даже если сам Кунаев и поддержал Худенко, для райнных начальничков это ничего не значило. Они уже давно косились на Худенко как на антисоветчика. Например, дает райком команду: к революционной дате выстроить колонну грузовиков, груженных зерном, и под красными знаменам красиво ехать на элеватор — «Принимай, Родина, целинный подарок!» А Худенко: я по технологии буду косить через две недели. И срывает важное пропагандистское мероприятие. А кто подобными вещами может заниматься? Только злостный антисоветчик.

Да и в самом хозяйстве в Акчи не все гладко складывалось. Когда Худенко взял в свои руки управление, он тут же объявил: «Воровать у меня больше никто не будет». А тогда само собой разумеющимся было приворовывать, ведь все вокруг колхозное, все вокруг мое. Худенко прошелся по дворам и обнаружил почти в каждом тонны зерна. Откуда зерно, если нет личных полей? Значит, ворованное! Сдать! А у людей свиньи — надо кормить, коровы мычат — требуют комбикорм. Коровам не объяснишь, что грянули новые порядки. И люди затаили злобу.

Но опаснее было другое. Возможно, читатель не обратил внимания на фразу в начале этой истории: Иван Худенко, возглавив хозяйство, сократил число работающих в хозяйстве с 840 работников до 65, а производство продукции увеличилось вчетверо. Тут заложен колоссальный социальный конфликт. Ведь все эти 840 человек были при деле, выезжали в поля, получали зарплату — а теперь разом оказались ненужными 785 из них. Что им делать? Работы для них нет. Куда им деваться? В город переезжать? Там, может, работа и нашлась бы, а где жить? Квартиры им никто не выделит. И получилось, что в Акчи сотням людей нечем заняться, они болтаются без дела — вот еще один повод для злобы. В кабинет Худенко кидали камни с прикрепленными к ним записками: «Убирайся, а то убьем».

Представьте теперь, что во всем сельском хозяйстве СССР стали бы работать так же интенсивно, как в хозяйстве Худенко, тогда бы, как подсчитали ученые, оказались ненужными 25 миллионов человек. Задолго до перейстройки массы пришли бы в волнение. Партийные работники это понимали, потому им не нужен был Худенко с его блестящими результатами. И они убедили Кунаева: от Худенко только вред. И на нашего новатора был объявлен очередной сезон охоты.

В трудный момент помогла Худенко Татьяна Ивановна Заславская, пригласила его выступить в Новосибирске: «Когда в Академгородке прослышали о том, что есть возможность встретиться лично с Худенко, о котором столько писали и такой огромный интерес привлекали его эксперименты, то просто шум сразу прошел в ученом сообществе. Не только аграрников привлекал смысл этого эксперимента, он был принципиально важен для всей нашей экономики. Зал был битком. Выступление Худенко восприняли с большим энтузиазмом и интересом. Он говорил познавательно, интересно, но и — что очень важно, чтобы убедить ауудиторию в своей правоте, — эмоционально. Мы получили заряд для дальнейшей научной деятельности: раз подобное возможно в одном месте, значит, это можно осуществить и в другом, значит, не всё пропало».

Да нет, Татьяна Ивановна, много пропало к тому времени в самой крестьянской натуре. Заславская окончательно убедилась в этом через 10 лет, когда сотрудник ее института Смирнов разработал и поставил на Алтае эксперимент сродни худенковскому. Результаты поначалу были оглушающие: сумасшедший прирост продукции. Но эксперимент провалился из-за людей. Немало работников выкладывались, стремились получить высокий доход, потому работали с выдумкой, изобретательно. Но рядом — инертные работники, не способные, да и не желавшие интенсивно трудиться. А доходит дело до дележа доходов, тут горлопаны первые, принимаются скандально качать права. В результате и те, кто выкладывался на поле, сникают.

Вокруг Худенко стягивается кольцо ненависти

Многое сделали для популяризации Худенко журналисты. Особенно Владимир Кокашинский из «Литературной газеты». Я до сих пор помню газетную полосу под названием «Что случилось в Акчи?» Она вышла накануне окончательного разгрома эксперимента Худенко. Рассказывает обозреватель «Литературной газеты» писатель Александр Борин: «Володя Кокашинский был страстным журналистом. Он пытался поднимать все новое, передовое. Вот и Акчи. Он приезжал оттуда, и мы собирались в его крошечном кабинете, чтобы послушать его рассказ, расспрашивали: ну что там нового у Худенко? И рассказы Володи были интересны. Однажды он привел самого Худенко, он произвел нас большое впечатление».

Но вокруг Худенко уже стягивалось кольцо ненависти. Интриги сделали свое дело, и Кунаев, благосклонно относившийся в Худенко, стал равнодушен. Ему сумели объяснить опасность эксперимента Худенко лично для него, для Кунаева. Объяснили весьма доходчиво: если все будут работать, как Худенко, в республике образуется избыток рабочей силы, и Москва срежет Казахстану дотации. А кому хочется терять лишние деньги? И Кунаев повернулся спиной к Худенко. Комарилья только этого и ждала.

Как водится, послали комиссию. Министр сельского хозяйства Рогинец (помните, он в свое время сказал, что в Акчи построен кусочек коммунизма) дал указание: добыть убойные факты, чтобы открыть уголовное дело. Комиссия была настроена агрессивно, копала усердно, но, как ни старалась, криминала не сумела обнаружить. Приезжает к министру председатель комиссии, кладет ему на стол отчет. Тот прочитал, спрашивает: «Это что?» Председатель комиссии объясняет, что так и так, у Худенко все в порядке, не подкопаешься, убытков нет, одни достижения. Министр швыряет отчет в лицо подченному и кричит: «Что вы мне даете эту филькину грамоту? Вы мне дайте материал, чтобы я этого жулика мог посадить».

История имеет склонность повторяться в мелочах. Руслан Хасбулатов, будучи командиром Верховного Совета России, отдал приказание генпрокурору Степанкову: накопать компромат на Владимира Шумейко. И сфальсфицировали дело, но оно лопнуло. Хасбулатов звонит и настаивает, чтобы преступника быстрее отправили в Лефортово. Степанков пытается объяснить, что данные не подтверждаются. «Я не об этом спрашиваю, — ругается председатель, — а о том, когда арестуете…»

Посылают новую комиссию (не к Шумейко, а к Худенко). Она очень старалась — но нет, опять криминала не обнаруживается. Тогда начали подтасовывать цифры, данные, и в конце концов сумели доказать, что в хозяйстве Худенко сплошные убытки. На этом основании коллегия министерства лишает экспериментатора работы, хозяйство закрывают. Худенко исключают из партии.

«Литературная газета» зовет ученых-экономистов: помогите отыскать истину, чтобы опровергнуть предвзятые выводы комиссии. Отправляется на защиту Худенко Виктор Данилович Белкин, профессор, доктор экономических наук. Это было впечаталяющее путешествение. Рассказ Белкина: «Меня еще заочно потрясли чудеса, которые творил Худенко. Где бы он ни работал, ему удавалось в разы поднять производство. То, что он делал, казалось экономическим чудом. Потому я с огромным интересом летел в Казахстан. Прилетаем в Алма-Ату. Только устроились в гостиницу, как звонит Бурлаков, помощник Кунаева: «Советую вам не терять время, возвращайтесь в Москву. С Худенко все ясно — мошенник и проходимец».

Ученые поблагодарили помощника за добрый совет и двинули к Худенко. Пообщались с ним, с его работниками — все великолепно, выводы комиссии — полная туфта, подтасовки, мухлеж. Белкин решил добраться до Кунаева, чтобы объяснить ему суть дела, что нельзя варварски поступать с такими прекрасными людьми. Встреча состоялась. «Кунаев нас встретил чуть ли не объятиями, рассыпался в своей любви к науке, — вспоминает Белкин. — Это был красивый, импозантный мужчина, обходительный и даже ласковый в общении. Мы начинаем объяснять про Худенко, про предвзятость к нему министра. Кунаев говорит: «Сейчас я посоветуюсь с президентом». Нажимает кнопку, просит пригласить председателя Верховного Совета, тогда это была декоративная фигура. И президент тут же влетает в кабинет, будто прямо за дверью и ждал: «Слушаю вас, Динмухамед Ахмедович». — «Расскажи-ка про фокусы Худенко». — «Он оставил мне в наследство несколько тысяч безработных». Какие безработные, какое наследство — не понимаем мы. Оказывается, президент до этого возглавлял какую-то область, где Худенко успел поэкспериментировать. А там, где Худенко начинает устанавливать свои порядки, сразу оказывается не нужной масса людей. «Вот видите, — говорит горестно Кунаев. — Худенко нарушает социальный мир».

Потом был долгий, тяжелый разговор. Убедили ученые Кунаева, тот дал команду: Худенко не трогать. И даже отправил ученых на своей длинной сверкающей машине в аэропорт. Возвратились в Москву. Через несколько дней узнают: на Худенко заведено уголовное дело.

Евгений Онегин прекращает уголовное дело

Дело, понятно, было сфабриковано. Владимир Кокашинский добился от Генеральной прокуратуры Союза, чтобы она его проверила в порядке надзора. Проверили. В результате потрясающий поворот дела: прокурор следственного управления Генпрокуратуры СССР Евгений Онегин (такая знаменательная фамилия) закрывает дело, выдуманное казахстанскими следователями по указанию партии. Основание: отсутствие события преступления. То есть Худенко чист. Как приятно было ему читать такой документ:

«7 мая 1972 года.

Исх. № 3-77972.

Гражданину Худенко Ивану Никифоровичу.

Сообщаю, что в связи с вашей жалобой было истребовано и проверено уголовное дело о злоупотреблениях в Опытном хозяйстве Министерства сельского хозяйства Казахской ССР. Прокуратурой СССР дело прекращено за отсутствием событий преступления».

Коротко и исчерпывающе. Победа! Если бы в Акчи не сущестовал сухой закон, то там в день получения такого документа пьяные торжества длились бы до утра.

Взволнованный Филатов пишет письмо писателю Волкову:

«Александр Иванович! Рад передать вам ответ прокуратуры СССР в фотокопии, из которого явствует, что участники эксперимента в Акчи официально признаны невиновными в злоупотреблениях, убытках и пр. смертных грехах, в которых их обвинил Минсельхоз республики и в которые поверили многие вышестоящие органы и их официальные лица. Думается, что «Литгазета» имеет теперь все права и возможности выступить с обстоятельным материалом, направленным на восстановление эксперимента в Акчи, на публичное признание заслуг его организаторов и участников, а также полное восстановление репутации и авторитета тех, кто поддерживал экспериментаторов в тот момент, когда на них был приклеен ярлык воров и мошенников, и тем самым поставил под сомнение недальновидных, но находящихся «при исполнении».

С глубоким уважением, Ваш В.Филатов. 13 июня 1972. Алма-Ата».

Волков был страшно обрадован. Ведь всегда душа поет, когда торжествует справедливость. Каково же было изумление писателя, когда в начале августа в дверь его квартиры кто-то позвонил, он открывает — на пороге Худенко: «Я, считай, сбежал из тюрьмы, меня приходили арестовывать».

Что случилось? Тут опять обратимся к непростой натуре Худенко. Была в его характере одна черта: как выразился поэт, «имел он страсть чрезмерно обобщать». Тактически неграмотно повел себя Худенко после получения документа за подписью Онегина. Недальновидно, нерасчетливо. Ему бы затаиться, спокойно продолжать заниматься своим делом, дальше углублять и развивать свои начинания. Но не таков Худенко. Он борец. Он боец. Он обличитель. Худенко, получивши документ из прокуратуры, стал размахивать им как знаменем, вообразил себя Свободой на баррикадах, принялся еще пуще доказывать, что действующая система никуда не годная, ее надо отменить, а новая — то есть его, худенковская, — система обогащает общество, надо ее немедленно распространить на всю область, потом на весь Казахстан, потом на весь Союз. Более того, он бросается в суд с требованием: наказать тех, кто ставил ему палки в колеса!

Филатов сегодня осуждает тогдашние действия Худенко: «Когда Худенко подавал в суд иск, я говорю: «Иван Никифорович, а ведь посадят». — «Почему?» — «Суд не знает всех наших перипетий, да и не станет в них разбираться. А партийные люди злопамятны, они все повернут против нас». Но Худенко уже не остановить: требует суда над консерваторами. И вот он подрубил дерево снизу, и вся эта громада рухнула на него, а заодно придавила и всех нас».

Но Филатов, видно, забыл, что тогда все они в Акчи пребывали в победном угаре от документа за подписью Евгения Онегина. В том числе и сам Филатов. Вот что он написал в письме Волкову: «Теперь дело за вами — помочь разоблачению в печати некоторых незадачливых деятелей госаппарата и чиновниковв от науки, фальсифицировавших итоги документа, не пожелавших объективно разобраться в существе дела (или не сумевших от некомпетентности) и тем самым дезориентирующих директивные органы».

Когда Худенко стал в резких выражениях требовать суда, тут уж партийные органы взъерепенились: ах, так! Ну сейчас ты у нас узнаешь, чья система негодная, а чья годная. Завели