Так ли уж нужен был чеченцам разрыв с Россией? Чеченский журналист Муса Темишев делится такими соображениями на сей счет: «Я убежден, что Чечня должна быть частью российского содружества. Я, как и все чеченцы, всю свою сознательную жизнь мечтал о свободе нации, но сегодня убедился в том, что до свободы нужно дорасти. Один из моих давних оппонентов сказал, что чеченцы на сегодняшний день — конгломерат тейпов, сект, семейных кланов. Тогда я с ним разругался. На днях я ему принес извинения. Мне горько сознавать, что до нации мы должны дорасти, причем должны пройти этот путь вместе с русским народом — на едином экономическом и культурном пространстве России».
Трудно даже вообразить, что в Коми или, скажем, в Хакасии народ возьмется за оружие и объявит войну России. Иное дело — Чечня. Тут народ другой. Другие настроения. И самое главное — другая, трагическая история. Депортация целого народа неизбежно наложила отпечаток на характер и натуру каждого чеченца, даже если в те страшные дни февраля 1944 года он был, как Дудаев, в младенческом возрасте. Это унижение не скоро прощается, если вообще когда-либо прощается. С началом перестройки подспудная обида прорвалась наружу. Чеченцы поняли, что теперь позволено все.
В тот момент депутат Верховного совета России Виктор Югин писал записку Ельцину, в которой анализировал состояние межнациональных отношений. Суть ее можно свести к одному абзацу:
«На Кавказе в пределах России уже давно зрела вспышка. Так бывает в природе, когда от долгого и раскаленного солнца вдруг вспыхивает торф. Вокруг болота воды, воды уйма, а торф горит, как порох, да так, что в одном месте тушишь, а он тлеет, тлеет и прорывается в другом месте. Кавказ тлеет».
Совет Югина Ельцину: «Отказаться от популистских поездок к шахтерам Кемерово, рыбакам Камчатки, нефтяникам Тюмени, а провести десять дней на Кавказе, объездить все республики, повстречаться со всеми старейшинами, лидерами всех движений, интеллигенцией, авторитетными людьми. Потом сделать анализ положения, созвать совет горцев и постепенно сообща решать остро встающие проблемы. Если этого не произойдет, то Россию ожидает то же самое, что переживает Союз — кровь, как в Прибалтике, Молдавии, Нагорном Карабахе…»
От записки веет неисправимым романтизмом: сядем в круг, выкурим трубку мира — и безмятежный покой обнимет кавказские горы и долины, разольется по российским равнинам.
Ни тогда, ни сейчас никто не знает, как справиться с национализмом, с сепаратизмом. Я был в самом начале событий в Нагорном Карабахе, это февраль 1988 года. Из Москвы все казалось если не простым, то решаемым. Ну, не поделили два народа два квадратных километра территории, ну, есть некоторое недопонимание в отношениях. Но можно договориться. Тем более тогда все газеты писали о красивом, овеянном традицией поступке одной азербайджанской женщины: когда шли друг на друга две объятые ненавистью толпы, она бросила между ними платок — они и застыли, а потом по-братски обнялись. Проехался я по маршруту Баку — Степанокерт — Ереван. Переговорил с десятками людей. И ужас овладел моим сердцем, я понял, что платком не обойдешься. Будто заглянул в дьявольскую пропасть, откуда дохнуло такой густой ненавистью одного народа к другому, что мороз по коже. Когда я вернулся в Москву, все сразу ко мне с расспросами: что да как? Я отвечал: из-за Карабаха будет война. Не верили: «Ты с ума сошел!»
И все-таки Дудаев, несмотря на обжигающее заявление о независимости, несмотря на избрание его лидером Общенационального конгресса, оставался, по сути, никем. Лидер общественной организации, каких тогда было как грибов в дождливый июль, из Москвы он смотрелся крошечной фигуркой — экзотической и забавной. Это вам не Ландсбергис или Гамсахурдиа, которые представлялись серьезной опасностью для целостности Союза. 11 января 1991 года Горбачев в телефонном разговоре с Бушем, тогдашним президентом США, сказал: «Беда в том, что Верховный совет Литвы и Ландсбергис не способны ни на какие компромиссы, не делают никаких встречных шагов. Сегодня ситуация неутешительная». Напомню, разговор — за два дня до кровавых событий в Вильнюсе. О Дудаеве тогда мало кто слышал.
Ельцин, отдадим ему должное, уделял внимание кавказским делам. Именно в январе 1991 года он отправился в Закавказье и на Северный Кавказ. Ельцину хотелось предстать миротворцем в грузино-осетинском конфликте, поэтому планировалась встреча с Гамсахурдиа. Сделал Ельцин краткую остановку в Грозном, встретился накоротке с Доку Завгаевым. Погрозил ему пальцем: не мечись между мной и Горбачевым — прогадаешь. Из Грозного двинулись на БТРах по Военно-Грузинской дороге, добрались до Казбеги. Там ждал Гамсахурдиа. Подъехал Асхарбек Галазов, тогдашний глава Северной Осетии.
Переговоры шли тягуче. Гамсахурдиа никак не соглашался признать Южную Осетию суверенным государством. Ельцин убеждал, что другого пути нет, надо дать осетинам волю, так же как и абхазам. Гамсахурдиа стоял как скала: никакого самостоятельного государства «Южная Осетия» на карте нет и быть не может, в лучшем случае он, президент Грузии, может разрешить культурный суверенитет, пусть осетины пляшут лезгинку, сочиняют стихи на своем туземном языке, но о самостоятельной политике не сметь и мечтать. Ельцин понял, что Гамсахурдиа не сдвинешь, потому предложил такой вариант: Грузия и Россия уважают друг друга как два независимых государства, а Южная Осетия оставляет за собой право называться, как желает ее народ, а не так, как хотелось бы Москве или Тбилиси. Гамсахурдиа опять затянул песнь о культурном суверенитете. Непробиваем.
Николай Федоров, президент Чувашии, размышляет над этой проблемой: «Национализм — это защитная реакция, им прикрываются, когда нечего сказать, когда в голове и душе — одна пустота и убожество». В мечтательных мозгах иных политиков независимость зачастую сводится исключительно к своему Министерству иностранных дел, к своим деньгам, к своей таможне, наконец, к своим вооруженным силам. Зачем это? Что за бред? Есть страны побольше, есть поменьше. А есть такое крошечное государство Лихтенштейн, где в наличии все атрибуты государственности, в том числе и великая воинская сила — 7 полицейских. Но Лихтенштейн, Андорра, Сан-Марино — это исторический, географический, политический казус: мол, водятся на земле и такие государственные образования.
А есть страны, где в общих границах традиционно собраны многочисленные национальности и народности. Это не только Россия. И после великого раздела СССР и Югославии создание новых стран, похоже, закончилось.
Курдов по численности много больше, чем чеченцев — 20 миллионов, а не имеют своей государственности, хотя воюют за нее столетия. Великие державы разыгрывали курдов как козырную карту, спекулировали на них. Генерал Судоплатов занимался в начале 50-х годов курдской проблемой. Он пришел к такому выводу: «Бросая ретроспективный взгляд, видишь, что сверхдержавы вовсе не стремились к справедливому решению курдской проблемы. Судьбу Курдистана с точки зрения его интересов никогда не рассматривали в Кремле, как, впрочем, и в Лондоне, и в Вашингтоне. И Запад, и нас интересовало одно — доступ к месторождениям нефти в странах Ближнего Востока, как ни цинично это выглядит».
Как ни цинично это выглядит, но и России, и Западу глубоко наплевать, что конкретно происходит в Чечне, они преследуют свои интересы. И Чечня, и, скажем, Косово — лишь инструменты для политической игры. Хрущев как-то сказал: «Восточная Германия — это мозоль на ноге западного мира. Мы имеем возможность наступать на нее всякий раз, когда нам этого захочется». Перефразируя Хрущева, можно сказать: Чечня — мозоль на ноге России, и Запад наступает на нее всякий раз, когда ему надо вызвать озверелый крик России.
Можно быть неуступчивыми, как чеченцы. Отрезать головы русским
А уж сколько чеченцев в Москве — и никто из них не бедствует. Так что еще стоит выяснить, кто кого завоевал. Вместо того чтобы убивать русских в Чечне, лучше и проще действовать мирным способом. Чеченцы — динамичны, предприимчивы, напористы, потому за ними будущее.
Надо все же отметить, что не так уж при Дудаеве были популярны в Чечне сепаратистские настроения. Борец за экологическую чистоту Леча Салигов вспоминает: «В начале 1991 года ко мне пришли доверенные лица Дудаева и сказали, что он приглашает меня в свою команду и предлагает самому определить мою роль в ней. Я ответил, что с уважением отношусь к личности генерала, но не приемлю его радикализма — прежде всего его установок на достижение независимость от России любыми способами. 95 процентов чеченцев говорят на русском без акцента. Мы что, в считанные годы научим их английскому и в считанные месяцы переключим наши хозяйственные связи на Европу с Америкой? Допустим. Допустим и то, что нас там только и ждут с распростертыми объятиями. Но мы с трех сторон окружены Россией, а с четвертой — горами и не пылающей любовью к чеченцам Грузией. И что нам светит, если мы станем добиваться независимости с оружием в руках? Полная блокада и утрата всего нашего экономического, научного и культурного потенциала».
Но способен ли митинг слушать предостережения? Спокойное развитие событий не входило в планы генерала Дудаева.
Стремление к независимости часто вызывается чувством неполноценности — мол, унизительно быть маленькой нацией, о которой никто в мире не слышал. В Мексике в 60-х годах работал корреспондентом АПН Николай Леонов, он подружился с председателем гватемальского парламента Виктором Мануэлем, которого свергли военные, и он вынужден был бежать за границу. Мануэль приходил в гости к Леонову, завидовал ему: «Вам хорошо жить на свете. За вами огромная страна, мировая слава культурного наследия, славная известная история. А каково народам, о которых люди не знают почти ничего? Гватемалец, гондурасец — это для многих просто указание на принадлежность к аборигенному племени, за которым ничего не стоит, кроме этнографической привлекательности. Наши государства — парии в международном сообществе».
Что и говорить, неприятно быть парией, изгоем,
Ельцин не подозревал о переживаниях генерала. Комплекс неполноценности российскому президенту несвойствен. Если бы ему тогда сказали, что наступит час и Чечня доставит ему столько же хлопот, как в свое время Куба Соединенным штатам Америки, а Дудаев будет требовать, чтобы Россия вела себя по отношению к Чечне, как к равноправному члену мирового сообщества, Ельцин бы, наверное, взревел: «
Но вернемся к похождениям Бориса Николаевича на Кавказе в горячем 1991 году. Мы оставили его беседовать с Гамсахурдиа. Беседа закончилась тем, что Ельцин расчувствовался, приобнял Гамсахурдиа, предложил: «Давайте, Звиад Константинович, будет друзьями. Навеки». Звиад не возражал, хотя взгляд его оставался холоден. Подарил Ельцину саблю в серебряных ножнах. На этом они расстались.
А война в Южной Осетии продолжилась.
Второй раз Ельцин очутился в Грозном в мае 1991 года, тогда его носило по всей России ураганом предвыборной кампании за президентство. И опять он не нашел возможности встретиться с Дудаевым. А поговорили бы два лидера — история могла бы повернуться по-иному. Ельцин тогда полагал, что Доку Завгаев надежно держит в своих руках республику. Вот как проходила встреча с Завгаевым в изложении Виктора Югина:
«За столом президиума Верховного совета Чечено-Ингушетии мы сидели втроем: Бен (так рассказчик фамильярно называет Ельцина. — Н.А.), Завгаев и я. Старовойтова вышла подышать свежим воздухом. В зале находились и представители казачества. Встречу открыл Завгаев. Упомянул о принятом законе от 26 апреля. Высказал точку зрения, что он вполне отвечает чаяниям его народа».
Прервем рассказ Югина, дабы пояснить: 26 апреля 1991 года Верховный Совет СССР принял закон, по которому автономным республикам присваивался статус союзных, то есть Чечня или Удмуртия становились вровень с Узбекистаном или Украиной.
«После этого я заметил, как казаки начали переглядываться, ерзая на стульях. Занервничал и Завгаев, зная о некоторых волнениях в станицах, выступлениях против дискриминации казачества.
Бен, положив руки на стол, неудобно и неуклюже их переплетал Он не мог найти выход из ситуации: нужно поддерживать Завгаева, переплюнув Горби, и хочется защитить казаков.
