Аня замялась, но вдруг поспешно отвечала:
– - Я рвала ягоды.
– - Сырые-то? ай-ай-ай!
И Федор Андреич покачал головой, взял Аню за руку и пристально глядел ей в глаза. Она покраснела как мак, потупила глаза, и сердце у ней застучало от страху. Она страшилась, что он видел ее у окна, где был заключен Петруша.
– - Вы любите меня? -- протяжно спросил Федор Андреич…
– - Да-с… очень…-- не вдруг проговорила Аня.
Это вызвало недоверчивую улыбку на губы Федора Андреича. Он наставительным голосом сказал, держа ее за руку:
– - Вы уж большая девица: вам не следует вставать до свету, чтоб болтать с глупым мальчишкой, которому надо учиться. Все эти шалости вчера и сегодня нейдут к вам… но бог с ними. Вы, верно, знаете, к кому он изволил писать письмо, а?
Аню как будто бы жгли на медленном огне. Она обрадовалась бы, если б пол обрушился и поглотил ее, лишь бы не чувствовать прикосновения горячей руки, которая жгла ее, и проницательных сверкающих взглядов Федора Андреича.
– - Что же вы? вы, как и он, молчите?
– - Я ничего не знаю-с! -- заплакав, отвечала Аня; ей было страшно.
– - Я ждал этого! -- с сердцем сказал Федор Андреич и с силою сжал ее руку, отчего Аня слегка вскрикнула; он оставил ее и стал ходить взад и вперед по террасе.
Аня плакала.
– - Братец, чай готов,-- сказала Настасья Андреевна, появясь в дверях.
– - Прикажите мне сюда подать! -- отрывисто отвечал ей брат и продолжал ходить.
– - Извольте принести чашку! -- обратясь к Ане, сказала Настасья Андреевна, и когда девушка скрылась, она поспешно продолжала:-- Братец, простите Петрушу: он и так довольно наказан.
– - За его упрямство ему еще не то будет! не просите!.. Я его не прощу!.. -- отрывисто, сердитым голосом сказал Федор Андреич.
– - Это несправедливо! всё одного наказывать, в то время как другая во сто раз более виновата.
– - Да вы не знаете, что он сделал, и заступаетесь. Он упрямый мальчишка!
– - Всему научился у ней; прежде он не был таким. Я, я никогда не взяла бы в дом такую упрямую девчонку; она его всему научает: он еще дитя,-- с горячностью говорила Настасья Андреевна.
– - Хорошо дитя!.. но прошу таких глупостей не говорить в другой раз.
Аня слышала обвинение себе. Оскорбление, это чувство, доселе ей неизвестное, обхватило ее; она вся задрожала, хотела говорить, но не могла,-- хотела плакать, но слезы душили ее; поставив чашку на перилы террасы, она кинулась в сад. Сумерки мешали видеть лицо Ани; однако Федор Андреич вернул ее, заметив, что в саду сыро. Аня ушла в залу и, сев у окна, сжала свою голову руками, облокотись на подоконницу. Она оставалась в этом положении, пока не почувствовала легкого удара по плечу. Старичок стоял возле нее и тихо сказал ей:
– - Что с тобой?.. не слышишь, что Федор Андреич тебя зовет?
Аня очень удивилась, что чай был убран и зала темна.
– - Иди же читать газету,-- с удивлением повторил старичок.
Внучка как бы машинально повиновалась: она вошла в гостиную. Свет свечей резал ей глаза. Федор Андреич сидел один на диване у круглого стола, покуривая трубку. Аня молча села, взяла газету, лежавшую на столе, и стала читать. Но она читала так рассеянно, что Федор Андреич заметил ей, что она, верно, разучилась читать, и приказал прекратить чтение.
Через полчаса в гостиной старичок, храня глубокое молчание, играл в карты с Федором Андреичем, а его сестра расхаживала по террасе, пол которой очень сильно скрыпел. Дверь на террасу была раскрыта. Аня сидела с работой в руках возле старичка, но поминутно задумывалась; стук карт по столу заставлял ее вздрагивать, и она обращалась к своей работе.
Вечер был тих, свечи горели ровно. Вдруг посреди глубокой тишины послышался звонкий голос, полный грустной мелодии. Он пел русскую песню:
Не одна-то во поле дороженька…
Шаги на террасе замолкли, Аня оставила шитье; играющие в карты и все вслушивались в пение.
– - Кто это распевает в саду? -- с удивлением спросил Федор Андреич и вдруг, усмехнувшись, продолжал:-- А, это, верно, он! Слышите, Настасья Андреевна, каким соловьем заливается ваш баловень?
И он стуком карт как бы старался заглушить пение. Оно было так грустно, что у Ани показались слезы на глазах, а старичок сделал ренонс. Последнее очень рассердило Федора Андреича, и он, поворчав на старичка, крикнул своей сестре:
– - Да скажите, чтоб он перестал петь.
Пение через минуту затихло.
Подали ужин. Настасья Андреевна, несмотря на свой обычный аппетит, ничего не ела. В половине ужина она сказала:
– - Позвольте, братец, послать ему туда ужин.
– - Сделайте одолжение! Иван! отнеси Петру Федорычу стакан воды и черного хлеба.
На глазах Настасьи Андреевны показались слезы, и она с упреком взглянула на Аню, которая
– - Тс!
– - Аня, ты? -- спросил Петруша, всматриваясь в темноту сада.
– - Я, я, Петруша!
– - Смотри, чтоб тебя не увидели.
– - Нет: он играет в карты с дедушкой, а она говорят с поваром… Петруша, нельзя ли мне вскарабкаться к тебе?
– - Высоко; впрочем, вскочи на карниз: я поддержу тебя.
И Петруша, свесившись из окна, протянул руки. Аля подпрыгнула, ухватилась за них и, как кошка цепляясь по стене, стала одной ногой на карниз и, локтями придерживаясь на оконнице, находилась почти в висячем положении.
– - Не упади! -- заметил Петруша; и он придерживал ее.
Аня, указывая на стакан воды и хлеб, стоящий у окна, сказала:
– - Ведь это он тебе выдумал такой ужин.
И, вынув из кармана своего платья кусок жаркого и белого хлеба и подавая Петруше, прибавила:
– - А я вот что тихонько для тебя спрятала.
Петруша как бы нехотя стал есть; но по мере каждого куска он ел с большей и большей жадностью.
Аня глядела на него.
– - А какой соус был сегодня за обедом? -- жуя, спросил Петруша.
– - Твой любимый.
– - Ах, жаль! вот ты бы мне его принесла.
– - Очень ловко! соус в карман положить! -- смеясь, подхватила Аня.-- Я и так боялась, что заметят меня. Ты знаешь, как Настасья Андреевна глядит за мной.
– - Что она, рада, что я наказан?
– - О нет! даже не ужинала.
– - Вот хвастунья-то! а как уж грозила мне, как будто в самом деле злая.
– - Она тебя любит, Петруша.
– - Да я-то ее не буду любить, если она станет привязываться к тебе.
– - Ах, Петруша! выпустят ли тебя завтра? мне так скучно.
– - Пусть лучше меня продержат здесь с неделю, только бы отвезли в город и отдали учиться.
– - Надо проситься.
– - Хочет, чтоб я сказал, к кому я написал письмо, когда я сам не знаю!
– - Скажи, что к Танечке.
– - Ишь какая добрая! чтоб он пожаловался на нее! Лучше я скажу -- к тебе.
– - Изволь: я согласна! пусть меня наказывают, только бы тебя простили.
Голос у Ани задрожал, и она заплакала.
– - Аня, что ты, о чем плачешь? -- с участием спросил Петруша.
Плача, Аня отвечала:
– - Настасья Андреевна уверяла его, что я всему виновата и что учу тебя лгать ему…
Аня, рыдая, склонила голову на окно. Петруша с сердцем топнул ногой и, наклонясь к Ане, сказал:
– - Полно, не плачь: когда я стану учиться, я не позволю тебя так обижать.
В это время голоса за дверьми заставили их вздрогнуть. Локти у Ани соскочили; она скатилась вниз и, чуть не упав, пустилась бежать к себе в комнату.
Петруша долго не спал и видел, как Федор Андреич просидел всю ночь в креслах у окна, а утром он увидел его в постели во всей одежде.
На другое утро Аня, как ни хитрила, чтоб скрыть свои руки, расцарапанные при падении, но их тотчас заметил Федор Андреич и, сказав: 'Куда вы это лазить изволили?', погрозил ей пальцем. За обедом он, неожиданно для всех, объявил, что завтра утром повезет Петрушу в город, что ему нечего делать в деревне.
Настасья Андреевна давно знала, что должна расстаться когда-нибудь с своим любимцем; однако это ей не помешало измениться в лице.
Селивестр Федорыч не доел жаркого и с ужасом глядел на хозяина; его жена закашлялась, как обыкновенно с ней случалось при всяком волнении. Федор Андреич, как бы заметив это, сказал учителю:
– - Вы можете остаться у меня, пока не сыщете места.
Учитель встал и отвесил поклон, его жена сделала реверанс, и с новым аппетитом Селивестр Федорыч доел свое жаркое и взял двойную порцию пирожного,-- верно, за своего ученика,
