– Зачем вообще эти тайны мадридского двора?
– Ты меня спрашиваешь? Что движет Камиллой, я не знаю, но Генри, по-моему, совершает большую глупость.
– А почему ты решил, что она не могла съехать по собственному почину?
– Не тот случай, – ответил Фрэнсис. – Я знаю Генри не первый год, этот демарш от начала до конца в его духе. Но даже будь на то веская причина, так поступать нельзя, особенно после недавних событий. У Генри могло бы хватить ума не лезть на рожон после той истории с машиной.
Не без тревоги я вспомнил нашу с Чарльзом прогулку от участка.
– Да, я тут как раз собирался тебе рассказать… – начал я и поделился с Фрэнсисом своими впечатлениями.
– Разумеется, он злится, – фыркнул Фрэнсис. – Мне он тоже жаловался, что Генри все свалил на него. Но, если подумать, это полицейские зацепились за Чарльза и пошло-поехало, Генри тут в общем-то не виноват. Нет, он не поэтому так взбеленился. Истинная причина – Камилла. Хочешь знать мою теорию?
– Ну?
– Я думаю, Камилла и Генри уже довольно давно встречались. Тайком. Чарльз подозревал, но доказательств не было. Потом он что-то обнаружил. Не знаю, что именно, – ответил он на мой незаданный вопрос, – но знаю когда – перед похоронами. Я провожал близнецов в Коннектикут, и все было нормально, но помнишь, в каком состоянии мы застали Чарльза на следующий день? А на обратном пути они и словом не перемолвились.
Я рассказал про ночной звонок, свидетелем которого оказался Клоук.
– Ну, если даже наш вечно обкуренный друг что-то заметил… – вздохнул Фрэнсис. – Генри мучили головные боли, и, наверно, он утратил бдительность. А еще я думаю, что Камилла частенько навещала Генри в ту неделю после похорон, когда он залег на дно. Она точно была у него в тот вечер, когда я завозил книгу с микенскими надписями. Подозреваю, пару раз она там даже ночевала. Но Генри поправился, Камилла вернулась, и Чарльз вроде бы успокоился. Это было примерно в то время, когда ты возил меня в больницу, помнишь?
– Не знаю, не знаю…
Я изложил свои соображения о том, как в камине оказались осколки стакана.
– Ну, одному богу известно, что там между ними происходило на самом деле, но казалось, что они помирились. Генри тоже был в хорошем настроении. А потом случилась та самая ссора, после которой Чарльз загремел в тюрьму. О причинах ее они предпочитают не распространяться, но я готов спорить на что угодно – поругались они из-за Камиллы. А теперь еще этот переезд.
– Как думаешь, он спит с ней? Генри, я имею в виду.
– Если нет, он сделал все возможное, чтобы убедить Чарльза в обратном, – сказал Фрэнсис, вставая. – Я звонил ему перед тем, как прийти сюда, его не было. Наверное, он в «Альбемарле». Сейчас поеду посмотрю, там ли его машина.
– Можно же, наверно, как-то узнать, в каком она номере?
– Я уже пробовал, но из чертовой перечницы, которая там за конторкой, клещами слова не вытянешь. Наверное, стоило поспрашивать горничных, но, боюсь, детектив из меня никакой. Эх, хоть бы пять минут поговорить с ней наедине…
– Думаешь, тебе удалось бы уговорить ее вернуться?
– Не знаю. Признаться, в данный момент я поостерегся бы даже приближаться к Чарльзу, не то что жить вместе с ним. И все же мне кажется, если б Генри не вмешивался, дело уладилось бы само собой.
Когда Фрэнсис ушел, я опять отключился и окончательно выплыл из сна в четыре утра, проспав в общей сложности без малого сутки.
Последнее время ночи стояли необычно холодные, так что в общежитиях снова включили отопление. Батареи работали на полную мощность, даже с настежь раскрытыми окнами в комнате было невыносимо жарко. Высунувшись наружу, я немного подышал свежим воздухом и так приободрился, что решил прогуляться.
Незаметно для себя я забрел на площадку перед Центром развития малышей. Стрекотали сверчки, поскрипывали качели, в ярком свете полной луны серебрились спирали горок.
Самым потрясающим сооружением на площадке была, без сомнения, гигантская улитка – творение студентов с художественного факультета, взявших за образец соответствующего персонажа из «Доктора Дулиттла». Улитка была из розового стеклопластика, примерно двух с половиной метров в высоту, в ее полой раковине свободно помещались несколько ребятишек. Сейчас, в лунном свете, она показалась мне доисторическим созданием, спустившимся с гор после вековой спячки, – одинокая бессловесная тварь, терпеливо ожидающая неизвестно чего в окружении лесенок и песочниц.
Внутрь экзотического моллюска вел начинавшийся у самой земли ход диаметром чуть более полуметра. Я изрядно опешил, увидев, что из него торчат две явно не детские ноги, обутые в подозрительно знакомые туфли-лодочки – белые, с коричневыми накладками.
Опустившись на четвереньки, я просунул голову в отверстие, и в ноздри мне ударил зловонный перегар. В смердящей тьме раздавалось легкое похрапывание.
– Чарльз! – От стен отразилось гулкое эхо. – Чарльз!
Я потряс его за колено. Он отчаянно забился, словно неопытный ныряльщик, у которого вышел весь запас воздуха. Только после продолжительных заверений в том, что я – это действительно я, он прекратил барахтаться и, тяжело дыша, в изнеможении упал на спину.
– Ричард, – просипел он. – Слава богу, я подумал, это инопланетянин какой-то.
Поначалу я не видел ровным счетом ничего, но теперь различал его лицо в слабом розоватом свете – свете луны, проникавшем сквозь полупрозрачные стены. Рядом с его ногой что-то блеснуло, и, присмотревшись, я разглядел пустую четырехгранную бутылку с косой этикеткой – «Джонни Уокер».
– Что ты тут делаешь?
– Мне стало тяжко. Подумал… апчхи!.. подумал, если поспать тут, полегчает.
– И как, полегчало?
– Нет.
Он чихнул еще раз пять подряд и снова растянулся на полу.
Я представил, как утром детсадовцы окружают спящего Чарльза, словно лилипуты – выброшенного на берег Гулливера. Заведующая Центром развития малышей, с которой я иногда сталкивался на отделении общественных наук по дороге в кабинет шефа, производила на меня очень приятное впечатление – такая заботливая, добросердечная бабушка, – однако я был не уверен, что пьяный студент, решивший вздремнуть на площадке для ее подопечных, вызовет в ней лучшие чувства. Зато малыши, подумалось мне, несомненно, будут в восторге от загадочного сосуда с волшебным ароматом, когда пожалуют сюда после завтрака.
– Чарльз, вылезай.
– Отстань.
– Здесь нельзя спать.
– Я свободный человек и могу спать где хочу, – надменно объявил он.
– Пойдем лучше ко мне. Выпьем по глоточку.
– Не.
– Пойдем-пойдем.
– Ну, если только по глоточку…
Вылезая, он сильно приложился головой о край раковины.
– Тридцать капель – и все, – напомнил он, опершись на мое плечо, и мы поковыляли в Монмут.
Я и сам был далеко не в лучшей форме; затащив Чарльза в комнату, я с облегчением скинул его на кровать и рухнул рядом, вытирая пот. Отдышавшись, я пошел на кухню.
Предложение выпить было уловкой – я прекрасно помнил, что никакого спиртного у меня нет. В общем холодильнике нашлась только бутылка кошерного вина, похожего на клубничный сироп с добавлением спирта. Она стояла там с самой Хануки; однажды, месяца три назад, я уже собирался стянуть это пойло, но, попробовав его, тут же сплюнул и поставил на место.
Сунув бутылку под рубашку, я вернулся к себе, но комнату уже оглашал звучный храп Чарльза. Тихонько поставив вино на стол, я взял книжку и пошел в кабинет доктора Роланда, где улегся на диван, накрылся
