знаю об этом. Опасно так вот взять и в одночасье бросить пить, развивается абстинентный синдром. Бывает, от этого умирают.
До сих пор мне как-то не приходило в голову, что пьянство Чарльза зашло настолько далеко. Я постарался скрыть смятение:
– Ну, если все так плохо, в больнице ему помогут, правда ведь?
– Помогут? – выгнул бровь Фрэнсис. – Хочешь, чтобы его перевели в наркологическое отделение? А ты знаешь, каково это? Когда моя мать первый раз лечилась от алкоголизма, она чуть с ума не сошла. Ей мерещились черти, она несла несусветную чушь и кидалась на медсестру с кулаками.
– Сердце разрывается при мысли о том, что Чарльз попадет в лапы наркологов Катамаунтской мемориальной больницы, – произнес Генри, доставая из ящика пузатую литровую бутылку, где оставалось чуть меньше половины.
– Спрятать такую будет довольно сложно.
– Можно во что-нибудь перелить, – предложил Фрэнсис.
– Не стоит – протечет, чего доброго. Проще купить новую – желательно плоскую.
Небо затянулось серой пеленой, слегка моросило. Генри в больницу не поехал, сославшись на какое-то важное дело, и мы завезли его домой. Выйдя из машины, он протянул мне стодолларовую купюру:
– Вот. Передайте Чарльзу привет. И пожалуй, купите ему цветов.
Опешив, я машинально взял банкноту, но Фрэнсис выхватил ее у меня и сунул обратно Генри.
– Прекрати, – прошипел он.
– Нет, возьмите.
– Ну разумеется – сейчас поедем и купим цветов на сто долларов. Может быть, еще оркестр нанять?
– Не забудьте купить виски, – холодно напомнил Генри. – Оставшейся суммой распоряжайтесь по своему усмотрению, можете просто отдать ему деньги. Мне все равно.
Сунув купюру мне в руки, он аккуратно закрыл дверцу. Этот тихий щелчок был куда оскорбительней пощечины.
Мы купили плоскую бутылку «Катти Сарк», корзину фруктов, коробку птифуров и китайские шашки, а потом все же наведались в цветочный магазин – где, вместо того чтобы скупить весь запас гвоздик, выбрали красный горшочек с великолепной тигровой орхидеей.
По пути я поинтересовался, удалось ли Фрэнсису встретиться с Камиллой.
– Ох, не спрашивай, одно расстройство. Да, удалось. У Генри.
– И как она?
– Нормально. Слегка озабочена, но выглядит неплохо. Сказала, с решительным таким выражением, чтобы я ни в коем случае не сообщал Чарльзу, где она. Я хотел поговорить с ней наедине, но Генри, естественно, не пожелал оставить нас вдвоем ни на секунду.
Поморщившись, он полез в карман за сигаретами:
– Возможно, прозвучит несколько абсурдно, но, пока я не увидел ее собственными глазами, мне было немного не по себе. Были мысли, уж не случилось ли с ней что-нибудь.
Мне это тоже приходило в голову, и не раз.
– Ну, то есть… Я, конечно, не думал, что Генри убил ее, но все равно – это было очень странно: она взяла и исчезла, не сказав никому ни слова. – Он покачал головой. – Неприятная тема, но, честно сказать, иногда Генри вызывает у меня откровенное беспокойство. Особенно в том, что касается… ох, ты ведь понимаешь, о чем я?
Я понимал, что он имеет в виду, прекрасно понимал, но произнести это вслух не хватило духу ни у него, ни у меня.
Чарльза поместили в двухместную палату. Он лежал ближе к двери, за полузадернутой занавеской. Дальняя половина комнаты была открыта для обозрения – цветы на подоконнике, открытки с пожеланиями выздоровления на стенах. Ее обитатель – как выяснилось, начальник хэмпденской почты, только что перенесший операцию на простате, – сидел, облокотившись на подушки, и болтал с родственниками, которых набралось не меньше десятка. Пахло домашней едой, все шутили и смеялись, как на семейном празднике. Вслед за мной и Фрэнсисом в палату вошли две пожилые тетки с букетами. Они устремились было к почтальонской компании, но тут заметили Чарльза и, участливо переглянувшись, задержались у его занавески.
Вид Чарльза действительно располагал к состраданию. Лицо у него огрубело и покрылось мелкой сыпью, немытые волосы казались серыми. Опухший и насупленный, он лежал с капельницей и смотрел какие-то кошмарные мультики – злобные зверушки разбивали всмятку машины и колотили друг друга дубинками. Увидев нас, он попытался сесть. Тетки, похоже, умирали от любопытства, одна из них вытянула шею и в надежде завязать разговор каркнула: «Доброе утро!». Фрэнсис немедленно задернул занавеску прямо у нее перед носом.
– Дороти! Луиза!
– Идем-идем.
Шарканье, приветственное квохтанье.
– Черт бы их побрал, – хрипло прошептал Чарльз. – У него по сто посетителей на дню, и каждый норовит разглядеть меня получше, будто я уродец в спиртовой банке.
Я поспешно достал из пакета орхидею.
– Ого… Ричард, ты потратился на это ради меня?
Кажется, цветок его растрогал. Я собрался было объяснить, что это подарок от всех нас (естественно, не упоминая при этом Генри), но Фрэнсис полыхнул предупреждающим взглядом, и я промолчал.
Мы разложили прочие дары на одеяле. Я был готов к тому, что Чарльз тут же жадно приложится к виски, но он только сдержанно поблагодарил нас и спрятал бутылку в тумбочку.
– Ты разговаривал с моей сестрой? – спросил он Фрэнсиса. Вопрос прозвучал так, словно речь шла о разговоре с адвокатом.
– Да.
– У нее все в порядке?
– Вроде бы да.
– И что она сказала?
– О чем?
– Надеюсь, ты передал, что она может катиться ко всем чертям?
Фрэнсис не ответил. Чарльз принялся рассеянно листать одну из принесенных мной накануне книг.
– Спасибо, что навестили. А сейчас я что-то устал.
– Что-то он совсем плох, – сказал Фрэнсис, когда мы сели в машину.
– Может, уговорить Генри позвонить ему и извиниться?
– Какой в этом толк, если Камилла останется в «Альбемарле»?
– Она ведь даже не знает, что Чарльз в больнице.
– Что с того? Она не хочет его видеть.
Мерно поскрипывали дворники. Мы притормозили перед перекрестком. Регулировщик вдруг заулыбался и махнул нам – «проезжайте». Это оказался тот рыжеусый полицейский: по-видимому, он узнал машину Генри. Изобразив двух беспечных студентов, мы благодарно просигналили ему в ответ, а потом минут десять ехали в суеверном молчании.
– Должен же быть какой-то выход, – сказал я наконец.
– Знаешь, давай не будем лезть в это дело.
– Только не говори мне, что она не помчалась бы сломя голову в больницу, если б знала, в каком он состоянии.
– Кроме шуток, давай не будем вмешиваться куда не просят.
– Почему?
Но он больше не сказал ни слова, хотя я донимал его вопросами всю дорогу.
Я вошел к себе в комнату, и меня словно ударило током – за столом, погрузившись в чтение, сидела Камилла. Она обернулась:
