— С нашим капитаном мы не пропадем, — говорил он, когда приятели собирались в каюте покурить и Борис набивал трубку, беря табак из банки Афанасьева.
— Только под воду пойдем, — саркастически улыбался Борис.
— Не смей так говорить о нем, ты ничего не понимаешь! — возражал Афанасьев.
А Полковский, казалось, все делал, чтобы поддерживать свою репутацию обреченного.
Как-то пароход стоял в Керчи на ремонте. Пары были спущены, и Полковский мылся под холодным душем в ванном отделении своей каюты. Ему показалось, что в ванной темно, он открыл иллюминаторы и взглянул на берег. Рабочие убегали с причала. Захлебываясь свистом, «кукушка» тянула состав. В порту началась зенитная стрельба. Полковский стал намыливать голову.
После первого взрыва бомбы экипаж сошел на берег; и только тут заметили, что нет капитана. Афанасьев вновь поднялся на покинутое судно. Капитан мог быть только в своей каюте, Афанасьев направился прямо туда и еще с порога крикнул:
— Андрей Сергеевич! Бомбардировка! Предложено уйти в убежище!
Ему никто не ответил.
Гул моторов самолетов все нарастал. Судно от близкого взрыва содрогнулось. По корпусу и надстройкам забарабанили осколки.
Афанасьев зашел в каюту и услышал в ванной шум. Он открыл дверь и увидел под сильной струей воды голое тело Полковского.
— Андрей Сергеевич! — позвал штурман. — Идемте скорей. Бомбежка!
Полковский не ответил. Штурман растерянно стоял, прислушиваясь к новому взрыву за бортом, и не знал, что делать.
— Закройте дверь, — сказал Полковский.
Штурман вошел в ванную и стал раздеваться.
— Вы что это? — сказал Полковский, смывая мыло.
— Мыться, — сердито ответил штурман.
— Ступайте в убежище.
— А вы?
— Я месяц не мылся.
— Я тоже, — раздраженно сказал Афанасьев и небрежно бросил брюки на диван.
Полковский привернул маховичок и струя утихла. Только капли гулко падали в ванну.
— Сейчас же ступайте вон, — строго сказал Полковский.
Афанасьев покорно вышел из ванной. Уходя, он слышал, как вновь зашумел душ.
После бомбардировки Борис взял Афанасьева под руку и, проводив его на корму, иронически спросил:
— Ну?
Афанасьев вырвал руку и гневно сверкнул глазами:
— Второй штурман Назаров! Завтра к двенадцати часам подшкиперская чтобы была готова! Вы отвечаете головой.
— Есть, — ответил Борис, издевательски улыбаясь глазами. — Можно идти?
— Идите, — сказал Афанасьев и с тоской подумал: «Неужели он прав?»
В штабе флота о Полковском тоже сложилось нехорошее мнение. «Аджарии» стали поручать рейсы в менее опасные районы, где реже были возможны встречи с врагом.
Полковский сначала недоумевал, потом пришел к Блинову и спросил:
— Почему я плаваю у берега?
Блинов намекнул, что транспортное судно существует для того, чтобы доставлять грузы, а не для боя с военными кораблями противника.
Полковский опустил голову, и по его лицу нельзя было догадаться, какие чувства волнуют его; оно, как обычно, оставалось равнодушным, бледным и спокойным. Посидев немного в кабинете Блинова, он встал и, не сказав ни слова, ушел.
Через несколько дней его сняли с судна и, под предлогом ожидания получения орденов за потопление подводной лодки и уничтоженный самолет, перевели в резерв. На его место назначили капитана-наставника, известного черноморцам своей осторожностью. Моряки втихомолку называли его перестраховщиком. Неожиданно судно отправили в срочный и ответственный рейс.
Полковский молча перенес и этот удар. За час до отхода «Аджарии» он уложил в маленький чемодан несколько пар белья и верхних рубашек — весь свой гардероб. Потом обошел каюту, потрогал барометр, закрыл иллюминатор, шкаф, положил ключ на стол и, взяв плащ, навязанный ему Верой, с которым теперь он никогда не расставался, еще раз окинул взглядом каюту и поднял чемоданчик.
Кто-то тихо постучал.
Дверь медленно открылась и, на пороге показался Афанасьев с фуражкой в руке, прижатой к груди.
— Войдите, — кивнул Полковский.
Штурман был расстроен.
— Вы уже? — сказал он дрогнувшим голосом.
Полковский положил плащ на стол и опустил чемодан.
— Да, пора.
У штурмана сжалось сердце. Он вдруг почувствовал, как дорог стал ему этот молчаливый и одинокий человек. Он печально смотрел на волосы, лоб, спокойное, никогда не улыбающееся лицо Полковского; и у него появилось такое чувство, будто он целый день плакал, а теперь вдруг слез не стало.
— Я бы хотел с вами, — прерывисто вздохнув, сказал Афанасьев.
Полковский покачал головой.
— Куда? Я ведь не плавать, — и, сделав паузу, закончил: — Ордена получать.
Оттого что Полковский произнес эту фразу ровно и без улыбки, штурману стало грустно; и он подумал, что с Полковским он готов идти на что угодно, и вовсе неправда, что капитан ищет гибели: просто многие не понимают его холодных расчетов.
— Спасибо вам, капитан.
— За что?
— Вы… вы… — начал штурман и смутился, но сейчас же энергично выпрямился и твердо закончил: — Вы научили меня ненавидеть врага!
Полковский отвернулся, помолчал, потом взял плащ, чемодан и тихо сказал:
— Прощайте.
Впервые со дня смерти жены и детей в нем зашевелилось какое-то теплое чувство.
Когда Афанасьев зашел к себе в каюту и застал в ней Бориса, набивающего трубку, он почувствовал раздражение против того, что приятель без разрешения лезет в его банку с табаком.
— Ну? — весело окликнул его Борис. — Ушел смертник?
Афанасьев промолчал и, чтобы скрыть нарастающее раздражение, стал рыться в шкафу.
Разжигая трубку, Борис развязно сказал:
— Теперь-то, наконец, он повесится и никого не потащит за собой.
— Подлец! — не выдержав, крикнул Афанасьев, покраснел от гнева и стиснул кулаки. — Жалкий трус! Больше не считай меня другом!
— А что я сказал?
— Уходи! Вон отсюда!
И Афанасьев вытолкал приятеля за дверь, потом упал на диван и зарылся лицом в подушку.
На берегу Полковский дождался, пока «Аджария» снялась со швартовых и медленно пошла, огибая мол. Вот она уже растворилась в сероватой дымке пасмурного дня. Полковский побрел в город снимать номер в гостинице.
Спустя два дня пришла весть о гибели «Аджарии» у берегов Одессы.
28
Полковский снял прежний восемнадцатый номер и поселился в нем, терпеливо ожидая нового назначения. Он не проявлял ни малейшего интереса к предстоящему событию — вручению орденов.
Днем Андрей пытался читать, но не мог сосредоточиться и откладывал книгу. Тогда он часами ходил по комнате или сидел в засаленном кресле. Ночью долго не мог заснуть и лежал с открытыми глазами. Как только он закрывал их, появлялись Вера, дети, Володя, даже Барс. После гибели «Аджарии» он часто во сне видел Афанасьева, иногда Птаху. Мертвые его охотно навещали. Часа два в день он проводил в пароходстве, потом шел в порт и сидел у моря, кутаясь от ветра в плащ.
Через два дня после гибели «Аджарии» из штаба прислали машину и предложили немедленно приехать. Полковский воспрянул, за десять минут собрал свои вещи, рассчитывая прямо из штаба перебраться на новое судно.
В штабе Полковского провели в приемную командующего, где уже ожидало несколько знакомых капитанов, штурманов торговых судов и военных моряков. И тут он узнал, что его вовсе никуда не назначают.
Через десять минут открылась дверь кабинета Тихонова, приглашенные вошли и выстроились напротив письменного стола, покрытого красным сукном. На столе были разложены красные коробки.
Полковский догадался, что это ордена; ему сделалось скучно и потянуло к морю.
Вице-адмирал обвел всех взглядом, встал и начал говорить о доблести моряков в борьбе с фашистами. Полковский сначала слушал внимательно, потом потерял нить, вспомнил «Аджарию», вообразил себя на мостике и уже ничего не слышал.
Вдруг кто-то легонько толкнул его локтем. Он оглянулся. Блинов, стоявший рядом, показал ему глазами на командующего.
Полковский подошел к столу, адъютант подал командующему две коробки и тот вручил их Полковскому, улыбаясь и говоря:
— Желаю дальнейших успехов.
