Андрей принял коробки и пожал протянутую руку. Он чувствовал, что надо улыбнуться, что-то сказать, но не мог разжать рта, не мог ничего придумать и, выдавив «спасибо», отошел в сторону.
После вручения орденов должен был состояться банкет, и награжденных просили не расходиться. В столовой штаба поставили столы в два ряда вдоль всего зала, накрыли их и хорошо сервировали. Откуда-то пригласили официанток, и теперь они пробегали мимо в белых наколках и со страшно озабоченными лицами.
Награжденные разбрелись по коридору. Кое-кто уже нацепил ордена.
Полковский положил коробки в карман и прислонился к стене в темном углу, раздумывая, что делать. На банкет он не хотел идти, но и в гостиницу возвращаться было тягостно. Оставалось одно: посидеть у моря. Полковский вышел из своего угла и почувствовал, как кто-то сзади тронул его за руку. Он оглянулся.
— Вы разве не остаетесь? — спросил Блинов, весело улыбаясь.
— Нет.
— Жаль, А почему бы вам не остаться?
Полковский пожал плечами и заторопился к выходу. Блинов проводил его до вестибюля и, прощаясь, неожиданно пригласил вечером к себе на квартиру.
— Нет, спасибо, — отказался Полковский.
— Надо же обмыть ордена, — настаивал Блинов. — Кроме того, вы обещали.
Полковский вспомнил, что вечером все же придется пойти в гостиницу, и подумал: почему бы не побывать у Блинова?
— А, собственно, что у вас сегодня?
— Ничего особенного. Будет сестра, несколько знакомых врачей, ну, моряки в общем. Не больше двадцати человек.
29
Поднявшись по лестнице и уже нажав кнопку звонка, Полковский вдруг подумал, что он сделал ошибку, придя сюда. Но отступать было поздно: дверь открылась и домработница пропустила его в полутемную прихожую.
Тотчас же открылась другая дверь, в прихожую ворвался яркий свет.
— Кто там, Соня? — услышал Полковский голос Блинова, потом в полосе света показалась его высокая фигура.
— А, это вы! — обрадовался Блинов, увидел Полковского, и, обняв, его, повел в комнату.
В большой комнате за длинным столом, покрытым белой скатертью, сидело человек восемнадцать или двадцать.
— Рекомендую вам, — обратился Блинов ко всем, подталкивая к столу Полковского, — настоящего русского морехода.
Гости на минуту утихли. Мужчины встали и начали знакомиться. Молодой капитан-лейтенант налил из графина стопку водки и, подняв ее к глазам, сказал:
— За отважного капитана.
Снова зашумели, зазвенели стаканы, засмеялись женщины. Одна из них, тряхнув головой и зажмурив глаза, сказала:
— О боже, я не могу больше.
У Полковского возникла неприязнь ко всем этим смеющимся, веселым женщинам; и он снова пожалел, что пришел.
Гости потеснились и усадили Полковского. Ему налили вина и заставили выпить. Потом налили еще. Андрей отказался. Тогда капитан-лейтенант воскликнул:
— Пейте, ведь завтра в поход! Бездельник, кто с нами не пьет! — и рассмеялся.
Кто-то завел патефон, полилось танго, мигом сдвинули столы, стали кружиться.
К Полковскому подошла молодая женщина с миловидным, нежным лицом и, скромно улыбнувшись, пригласила танцевать.
Полковский нелюбезно отказался. Женщина стала серьезней и поглядела на него большими глазами.
— В этом ничего предосудительного, нет. Все они случайно здесь: либо с фронта, либо на фронт. Капитан-лейтенант утром выписался из госпиталя. У него было два серьезных ранения. Завтра в часть.
Подошел Блинов, нежно обнял женщину за плечи и сказал:
— Виноват, не представил. Моя сестра Ольга, военврач третьего ранга. Три месяца назад кончила Одесский институт, — и, обратившись к Ольге, добавил: — Поручаю тебе нашего затворника.
Уверенный в том, что общество сестры будет приятно Полковскому, что ее обаяние неотразимо, он оставил их.
А Полковскому было тягостно и в то же время хотелось говорить с ней. Что-то в ней напоминало Веру: не то цвет волос, не то трогательная серьезность.
— Ничего, конечно, — ответил он уже мягче, идя с ней рядом и сторонясь танцующих.
— Месяц назад мне бы это казалось кощунством, — призналась она, кивая на проплывающую мимо пару. — Я была растеряна, и хотелось носить только траурное. Смерть казалась неизбежной. А теперь я верю в жизнь и пью за победу.
Она робко улыбнулась. А Полковский искоса поглядел на нее и подумал, что она, наверное, лет на шесть моложе Веры. И вдруг в нем проснулась тоска, защемило сердце; и, очевидно, на лице его отразилась душевная боль, так как Ольга испуганно спросила:
— Что с вами?
Этот испуганный возглас, который звучал так же, как у Веры, еще больше увеличил сходство.
— Ничего, — ответил Полковский, сдерживая волнение и не в силах оторваться от больших черных глаз, беспокойно блестевших перед ним. — В ваши годы думать о смерти…
— Я, наверное, не то сказала, — ответила девушка. — Знаете, я месяц была на фронте и думала только о жизни. Ночью я засыпала с головокружением от усталости, но была рада, что шесть операций, проделанных днем, удались, и бойцы будут жить. А утром вставала с мыслью, что огнестрельную рану надо лечить так-то и так-то и тогда бойцы будут жить. Я не замечала смерти, видела только жизнь в открывающихся глазах раненого…
От волнения, вина и нахлынувших мыслей Ольга раскраснелась; и Полковский невольно заметил, что она очень красива, обаятельна и у нее, должно быть, доброе сердце. Они присели за ломберный столик. Ольга сочувственно наблюдала за Полковским и думала: «Бедный, как он страдает!» Ей не нравилась бледность его лица; и она подумала, что ему нужно отдыхать.
— Вы сейчас в госпитале? — спросила она, но, вспомнив, что накануне говорил о нем брат, умолкла и покраснела.
К ним подошел пожилой врач в пенсне.
— Не помешал? — спросил он, и, получив приглашение, сел рядом с Ольгой.
В дальнем углу все еще танцевали. Соня накрывала стол для чая. На тахте уселись две женщины и капитан-лейтенант, закурили, и изредка в музыку врывался их смех.
К ломберному столику подошли еще два командира, главный врач госпиталя — седой сморщенный старик в форме, неуклюже висящей на нем, потом приплыла актриса в черном платье, волочащемся по полу, и, показывая белые зубки, сказала:
— Ах, Ольга, вы совсем забыли нас!
Моряк в чине капитана второго ранга услужливо подставил ей стул.
Полковский незаметно встал и подошел к этажерке с книгами. Он рассеянно стал перелистывать страницы книги, невольно прислушиваясь к завязавшейся общей беседе. Говорили о войне, фашистах, их бесчеловечности, вспоминали ужасные случаи, очевидцами которых был каждый из рассказчиков.
Полковский снова подошел к столу. Врач в пенсне говорил тоном лектора о том, что нельзя ответственность за преступления взваливать на всех немцев.
Полковский не вытерпел и гневно вмешался в разговор:
— Все это никому не нужная сейчас философия! Нужно бить фашистов, бить…
Он умолк и взглянул на врача с такой ненавистью, как будто видел перед собой фашиста. Врач съежился под взглядом Андрея. Полковский опомнился, опустил веки, чтобы скрыть свои чувства. Но они были замечены и поняты всеми.
С опущенными глазами Полковский вышел в смежную комнату, сел на стул, вытер пот и, опираясь локтями о стол, сжал голову руками. Ему было безразлично, что подумают о его вспышке.
В комнату неслышно вошла Ольга и дотронулась до его руки. Он поднял голову и увидел большие глаза девушки с блестевшими на ресницах слезами.
— Я вас понимаю, — помолчав, сказала она.
Еще с порога Блинов громко крикнул:
— Молодец, молодец! Дай руку!
30
Немцы и румыны заняли Беляевку и лишили одесситов воды. Большой фонтан тоже был в их руках. На лиманах уже были установлены их орудия и обстреливали город. Защитникам Одессы не хватало снарядов, они задыхались из-за отсутствия боеприпасов. А с суши все дороги были уже перерезаны. Оставалось море. Но и здесь путь был страшно затруднен тем, что в море оперировали подводные лодки, а подходы к городу были минированы. Морские ворота Одессы — вход в порт — обстреливались из дальнобойных орудий. Уже два транспорта с боеприпасами, в том числе и «Аджария», посланные в Одессу, погибли у берегов. Об этом хорошо знали все присутствовавшие на совещании у командующего.
— Я собрал вас не для того чтобы решать вопрос, послать или не послать третий транспорт, — говорил вице-адмирал Тихонов. — Этот вопрос решен. Но кому поручить транспорт? Здесь успех операции решит капитан. Учтите: транспорт старый, немореходный — «Серов». Прошу называть кандидатуры.
В кабинете вокруг стола сидели четыре капитана первого ранга (среди них и Блинов) и Мезенцев.
С минуту все молчали, погруженные в раздумье. Одесса, всеми любимая Одесса, держалась стойко. Она не жаловалась и не стонала.
— Полковский, — неуверенно прозвучал голос Мезенцева.
На бритом черепе вице-адмирала играл солнечный блик. Вице-адмирал откинулся на спинку кресла — и блик исчез. Его бесстрастное длинное лицо стало центром внимания. Но командующий молчал, и Мезенцев усердно разглаживал складку скатерти.
Капитан первого ранга Алексеев презрительно сморщился, встал и сказал:
— Он не отступит, он не сдастся, но охотно погибнет и транспорт не приведет.
Поднялся другой командир.
