Птаха молчал и посматривал то на Володю, то на дверь; потом вдруг говорил, что ему душно в комнате, и выходил на террасу.
Мезенцев положил конец томлению, сказав, что надо обедать.
Когда валили первые бокалы вина, чокнулись и стали есть, — все повеселели. Кто-то со стороны террасы опять постучал.
— Наверное, торт принесли, — сказала Вера и пошла открывать.
Это была Лора. Она промокла до нитки. Птаха вскочил, потом сел, он мигом преобразился; и пока Вера в другой комнате переодевала Лору, он ерзал на стуле и что-то говорил о море. Видно было, что он счастлив. Когда женщины вернулись, Лора была в белом Верином платье, которое пришлось ей впору.
Мезенцев пил и ел много, с удовольствием и позволял жене непрерывно подкладывать к себе в тарелку то салату, то икры, то крабов.
А Петр Акимович, наоборот, ел мало и молчал. Настроение у него было испорчено.
О непришедших гостях стали уже забывать.
После обеда Лора играла на гитаре и пела, а Мезенцев, расстегнув китель, развалился в соломенном кресле и после каждого спетого романса говорил:
— А я не знал, какие у меня в пароходстве таланты! Ай да Лора! За душу хватает!
Птаха пристально смотрел на Лору; и когда их взгляды встречались, Лора опускала глаза. Потом Володя завел патефон и танцевал с Верой, легко, весело, шаржируя танго из «Петера».
Птаха, наконец, осмелился пригласить Лору; и когда она, покраснев, согласилась, он смутился и минуты две простоял, не улавливая такта, потом повел ее осторожно. Лицо его сияло.
Все устали и снова сели за стол. За окном уже было совсем темно и по-прежнему шумел дождь. Дети спали. Няня Даша принесла кофе, ром, торты. Хвалили вино и восточные пряности, потом мирно говорили о театре, гастролях Марины Козолуповой; а Мезенцев, Полковский и Володя рассуждали о лоции, которую писал Полковский, о будущем соревновании двух судов. Птаха теперь уже не испытывал никакой робости и когда говорил, то смело смотрел в глаза Лоре.
Оттого что за окном было темно и дождь стучал по крыше, а над столом ярко светилась лампа и на никелированном кофейнике и на бутылках с вином сверкали белые блики, в комнате казалось очень уютно, хорошо, радостно.
8
Петр Акимович сидел молча, насупившись, и даже обычное в присутствии Веры выражение робости исчезло. Он был обижен, сердит на Володю; его раздражали шутки и смех.
Вера участливо спросила:
— Что с вами, Петр Акимович?
— Ничего.
Вера зачем-то вышла в кладовую и вернулась через несколько минут с мокрым лицом, продрогшая.
— Фу, какой противный дождь, — вздрогнув, сказала она.
Володя ответил, что так ей кажется, а вот колхознику в колхозе «Новая Заря» кажется, наоборот, что дождь распрекрасный: будет урожай.
Вера смеялась, а Петр Акимович слушал, опустив голову, и раздражение его возрастало. В его глазах блеснул злой огонек, нос стал совсем хищным. Он недобро поглядывал на Володю.
Петр Акимович давно дружил с Володей. Раз во время ремонта судна он даже спас его от крупной неприятности. Но в последнее время, с тех пор как Володя стал подшучивать над его робостью в присутствии Веры, он минутами ненавидел приятеля.
— Володя, вам всегда нравится то, что не нравится мне, — сказала Вера.
Петр Акимович вдруг поднял голову и, зло взглянув на Володю, сказал:
— Он прав. Разные индивидуумы. В мире не бывает двух одинаковых точек зрения.
Полковский и Мезенцев умолкли и стали прислушиваться. Птаха, сидевший уже рядом с Лорой, прервал беседу и тоже стал слушать.
Володя насторожился, стал серьезным, почувствовав что-то нехорошее в тоне Петра Акимовича.
— Во-первых, я этого не говорил, — медленно произнес он, соображая к чему это клонит Петр Акимович, — а во-вторых, ты не прав. Если бы не было общих воззрений, не было бы понятий о человечности, благородстве, добре…
— А их и нет! Фашисты, например, жестокость возводят в культ, в достоинство, — торопливо ответил Петр Акимович.
Володя уже потерял спокойствие, начал горячиться и жестикулировать:
— Обычаи фашистов не критерий для цивилизованных людей! — сказал он, размахивая рукой, как будто что-то отметая.
— Оставьте, оставьте эту тему, — встревоженно сказала Вера, почувствовав что-то недоброе во всем этом споре.
— Нет, Верочка, зачем? Интересно! — возбужденно сказал Володя, вызывающе глядя на Петра Акимовича, сидевшего напротив него.
Няня Даша принесла чай с лимоном, поставила вишневое варенье, любимое варенье Мезенцева; и он, казалось, забыл о спорящих.
Полковскому неприятно было, что Володя так резок, зол.
Петр Акимович был еще больше возбужден, чем Володя. На его побледневшем лице ярче выделялись красные пятна. А в груди что-то подхлестывало говорить наперекор всему, даже тому, что сам думал и чувствовал; какое-то злое чувство толкнуло его сказать:
— Ты просто непроходимо глуп.
— Это интересно, — задыхаясь, проговорил Володя, медленно вставая из-за стола и не сводя глаз с Петра Акимовича.
— Я погорячился, Володя. Я этого никогда не думал, — быстро заговорил Петр Акимович, понявший, что слепой гнев и обида далеко его завели, что случилось что-то очень скверное. — Все это чепуха!
Володя сначала покраснел, и так густо, что уши, шея, затылок стали багровыми; потом краска отлила от лица, и он сделался белым как бумага. Только глаза его по-прежнему сверкали; и в них поочередно отражались то гнев, то страдание. Казалось, что он сейчас набросится на Петра Акимовича с кулаками. Полковскому хотелось подойти к Володе, успокоить, обнять его, а вместо этого он вдруг непривычно громко крикнул:
— Петр, оставь! Какую подлость ты говоришь!
Вера сквозь слезы испуганно приговаривала:
— Боже, что же это? Что же это?
Птаха и Лора совсем притихли и были напуганы; Лора не замечала, что ее рука находится в руке Птахи. Мезенцев исподлобья наблюдал всю эту сцену — и думал, что все они добрые и хорошие советские люди. От этой мысли ему стало весело; и он, лукаво посмеиваясь, продолжал есть вишневое варенье, старательно сплевывая косточки. Жена Мезенцева, вздремнувшая было, вдруг проснулась и в недоумении переводила глаза с Володи на Петра Акимовича, Полковского и, ничего не понимая, хлопала веками.
— Все это чепуха, сущая чепуха, — растерянно повторял Петр Акимович.
— Да, да, чепуха, — как эхо отозвался Володя, ни на кого не глядя. Он встал, открыл дверь на террасу, впустив в комнату холод и шум дождя.
— Вернись, промокнешь! — расхохотался Петр Акимович.
Смех его был неестественный и прозвучал одиноко. На Петра Акимовича старались не смотреть.
Набросив шаль, Вера выбежала вслед за Володей. Через минуту в комнату сквозь шум дождя донесся ее голос:
— Во-ло-дя… Во-ло-дя-а-а…
Когда она вернулась, ее лицо, грудь, шаль были мокры; и вся она казалась несчастной.
Мезенцев, встав, сказал:
— Ладно, будет вам, — и, взяв под руку жену, ушел в отведенную им комнату.
9
Полковский подождал, пока Вера переоделась, потом накинул плащ.
— Верни его, — сказала Вера, незаметно сжав ему руку.
Он вышел.
Петр Акимович, опустив голову, думал, что ссора получилась очень гадкая и что он не сможет ее загладить.
Вера сидела напротив, подперев кулаком щеку, и смотрела куда-то в одну точку. Слезы навертывались у нее на глаза.
Неубранный стол, остатки еды на тарелках, стук дождя по крыше и Верины слезы наводили уныние на Петра Акимовича, и какое-то тяжелое чувство сжимало его сердце. Он поднял голову и тихо позвал:
— Вера.
Вера приложила платок к глазам и оглянулась.
— Зачем вы сказали это? — спросила она.
— Я ничего не думал обидного. Я его так же люблю, как Андрея.
— Зачем же вы лгали?
— Я сам не знаю, как это получилось. Простите, Вера, дорогая.
Вера помолчала, потом холодно произнесла:
— Покойной ночи. В детской вам приготовлена постель, — и, встав, пошла на кухню.
Петр Акимович сжал руками голову, зажмурил глаза, потом с минуту в раздумье постоял у двери и, решившись на что-то, пошел в детскую, разделся, но уснуть не мог. Он слышал, как через час или полтора хлопнули двери и раздались голоса Андрея и Володи, а Вера воскликнула:
— Как вы промокли! Переоденьтесь.
Потом возня донеслась из кухни: должно быть, пили кофе.
В третьем часу ночи в столовой передвигали стол: очевидно, готовили постель Володе. Потом Вера сказала: «Спокойной ночи», — и «Мы идем, родной». Голос Андрея произнес:
