— Странно как-то, там столько не поместится. Самолетики-то двухместные, одно место причем летчик занимает…
— Ну там еще такие короба-гондолы к нижним крыльям крепили, наверное туда еще запихивали, опять же дети мелкие, больше влезало…
— Возможно. Факт, что вывезли больше детей да три сотни раненых партизан.
— Погодь, ты ж про сотню говорил.
— Тьфу! Вы дадите договорить-то, задолбали перебивать. Да, вначале была сотня. Но я ж внятно сказал на понятном вам балбесам языке — шла крупная карательная экспедиция. Значит драться пришлось — когда дерешься — будут раненые. Чего неясно?
— Ну, ясно.
— Так вот последним рейсом Мамкин на своей этажерке вывез всех, кто еще оставался — торопиться надо было, взлетали с озера, а ледок там уже был чахлый. И получилось у Мамкина на борту десять детей разного возраста, да их воспитательница, да двое раненых партизан. И у линии фронта его перехватил немецкий ас, ночник-истребитель. Атаковал и поджег. Как Мамкину удалось на горящем самолете от немца оторваться, что тот его по своему обычаю не добил — неизвестно. А вот то, что он не выпрыгнул с парашютом, а продолжал вести самолет, хотя по инструкции должен был как раз выпрыгнуть — известно.
Горел заживо — лицо, руки, ноги, а еще при этом надо было управлять самолетом, в темноте его посадить. Но посадил. Подбежавшие люди и вылезший первым старшой мальчонка стали помогать выбираться остальным, не некоторых уже одежка дымилась, а у Мамкина еще хватило сил выбраться самостоятельно, хотя ноги до костей обгорели и на лице только глаза целые остались — очки защитили. Спросил: 'Дети живы? — и свалился. Умер от ожогов через неделю. Награжден посмертно орденом Красного Знамени. Вот и думаю — если бы он прыгнул — никто б его не попрекнул, самолет горел, инструкция предписывала прыгать. Не прыгнул. Что ему эти дети чужие? Он их и так вывез кучу.
— Ну в то время так было принято.
— Да прямо. Можно подумать шкурников было мало. И опять же напомню — у него в кабине за спиной особиста с «Вальтером» не было. Дети были, это да. И парашют был. Вот я и не могу решить, что такое геройство — глупость или совсем наоборот.
— Ну наверное когда вокруг одни крысы, тогда наверное глупость. А так… ты мне этим рассказом напомнил о другом, подобном… — приходит мне в голову вдруг ассоциация.
— А точно похоже, что сегодня Пал Ляксандрыч кусал всех подряд — веселится Серега.
— Это совсем другая история с совсем другой географией — отвечаю пулеметчику.
— Но похоже все-таки про войну? — добивается точности Сергей.
— Ну а то ж!
— Значит заразились вы от музейного каким-то музейным вирусом! — констатирует он.
— А тебе неинтересно что ли? — сердится Енот.
— Да ладно, не заводитесь, нам еще тарахтеть и тарахтеть. Что за история-то с географией?
— Да в царское еще время в гимназиях изучали историю Римской империи в обязательном порядке. И в частности был там такой хрестоматийный рассказ про осаду Рима этрусками. Ну и простой римский паренек — патриций именуемый Муций, отправился в лагерь врага, благо знал обычаи и язык осаждавших. Добрался до шатра царя этрусского Ларса Порсены…
— Похоже паршиво налажена караульная служба у этого Ларса была — отмечает очевидный факт внимательно слушающий Серега, Енот на это хмыкает.
— Ну и зарезал кинжалом того, кто был в самой роскошной одежде.
— Ага.
— Ну и оказалось, что это был царский писец, а Порсена одевался куда скромнее. Муция скрутили. Стали допрашивать — а он и сообщил, что таких как он три сотни и все поклялись Порсену зарезать, если он осаду не снимет. Ну а когда ему пригрозили пытками, чтоб он рассказал подробности, он усмехнулся и положил свою правую руку на угли в стоявшей там жаровни. И завоняло горелым мясом, а Муций стоял и нагло лыбился…
— Точно, прав ты Серега, никудышная охрана, его даже не связали… Так а дальше?
— Ну а дальше Порсена подумал, что если таких идиотов и впрямь в Риме много, то ну его и нафиг. Осаду снял и войско от греха подальше увел. Ну а Муций получил прозвище Левша — то есть Сцевола — правая — то рука у него нерабочая стала. Вот об этом подвиге все знали и в Римской республике и потом в Римской империи, да видишь и в других империях тоже это входило в программу гимназического обучения.
— Похоже Муцию попроще пришлось — у него только рука горела, а не лицо, руки, ноги, да и стоять лыбясь куда проще, чем самолет сажать ночью… А чего про этих Сцевол дальше ничего не слышно? Или слышно?
— Ну за подвиг Муций получил здоровенные луга под Римом, их и сейчас еще Муциевыми называют, но плодились Сцеволы неохотно, довольно быстро род пресекся.
Разговор на этом как-то вянет, дальше плывем молча, только мотор тарахтит, да водичка плещет.
У самого подъезда вздрагиваю от злобного вопля из кустов. Одного взгляда достаточно, чтоб понять — Лихо Одноглазое выясняет отношения с сопрником — черно-белым котярой из дома напротив. Котовьи дуэли — странное зрелище, коты явно следуют какму-то этикету и ведут себя как дворяне, казалось бы чего проще — раз-два с налету лапами врагу по башке — ан нет, выделывают тушкой всякие почти незаметные глазу телодвижения, страшно мявкая и воя, словно бы даже и ругаются на своем кошачьем языке, долго выдрючиваются друг перед другой и вот только потом, осточертев всем окружающим своими боевыми кличами кончают свару молниеносной стычкой.
— Лихо, бей этому хаму по-быстрому морду и пошли ужинать — негромко говорю своему коту.
Лихо стоит как каменный и ухом не ведет, опять заводит свое устное устрашение.
— Сосед, разгони ты этих зараз, спать пора. Я уж собрался водой плескануть, хорошо увидел что ты там стоишь — говорит в распахнутое окно знакомец с моей площадки.
— Ну Лихо, или ты сейчас заканчиваешь и мы идем ужинать, либо жрать не дам. Понял? Не дам жрать.
Не знаю, то ли животина понимает все-таки человеческую речь, то и в ритуале дуэли дошло до положенного мордобоя, но кошаки коротко вякнув сшибаются в воздухе как два пушистых мяча, издают еще несколько мерзких боевых звуков и черно-белый наглец задрав трубой пышный хвост улепетывает на свою территорию. Лихо имитирует преследование — на трех лапах ему приходится ограничиваться именно имитацией, после чего гордо шкандыбает ко мне.
— Ну молодец, хороший пес, то есть кот, конечно, пошли жрать-спать!
И мы идем. Именно выполнять намеченное. И все в точности выполняем. И радостно встретивший нас щен тоже прикладывается к еде и после этого отбывает в гости к Морфею…
Ирка героически продержалась до конца путешествия. Впрочем, рассказчиком Альба оказался отличным и зевать попутчица стала уже на подъезде к Ржеву. Здесь ей предстояло расстаться с шофером — его грузовичок шел дальше, а она вместе с группой охраны конвоя и бронетехникой оставалась в лагере для выживших, расположенном в здоровенной промзоне. Оно конечно было бы лучше и дальше катить со здоровяком, но правила тут были жесткие, каждый новоприбывший сначала проходил собеседование, такую проверочку, в ходе которой местные старались получить максимум информации о госте, а заодно и о том, что этот гость видел и слышал, пока не попал в ржевский анклав. Сейчас конечно было уже поздно для собеседований.
— Через полчасика наши дорожки разойдутся. Но гора с горой не встретится, а человек с человеком… Вы пока возьмите себе еды из корзинки и вот еще это — Альба пошарил за сидением в своей сумке и протянул Ирине две пачки автоматных патронов и одну с макаровскими.
— Большое спасибо! Прекрасная была поездка — искренне вздохнула Ирина.
