– Слава богу-с, все благополучно у нас! – с новым поклоном отвечал Федор.
– Что, Филипп Филиппыч прислал?..
– Да-с, изволили прислать к вашей милости.
Федор озабоченно сунул руку за пазуху, бережно вынул из кожаного большого мешка пакет и с поклоном подал его барину. Тульчинов подозрительно осмотрел пакет.
– Вот и письмо к вашей милости от Филиппа Филиппыча, – сказал Федор, подавая письмо.
– Ну, а еще чего-нибудь прислали с тобой?
– Никак нет-с… я-с на почтовых.
– Это что значит? – с удивлением спросил Тульчинов.
– Не могу знать-с, Филипп Филиппыч приказал-с.
Тульчинов тяжело вздохнул и сказал:
– Ну, накормите его хорошенько, пусть поживет в Петербурге.
Федор поклонился.
– Посылать нарочного – и не прислать ничего! – с грустию сказал Тульчинов, обращаясь к повару, стоявшему позади. – Нехорошо, право, нехорошо!
Повар печально покачал головой, будто совершенно соглашаясь с мнением своего барина. Воротившись к себе в кабинет, Тульчинов уселся в кресло и нехотя распечатал письмо своего управляющего Филиппа Филиппыча:
'Ваше высокоблагородие! По милости божией, все у нас обстоит благополучно. Простите великодушно, что никакого гостинца не прислано: вы ниже увидите причину. Я по делу был в городе, как за мной прислала повивальная бабка Авдотья Петрова Р***. Я нашел ее на смертном одре, то есть на краю гроба. Она немедленно требовала переслать вашей милости какие- то важные бумаги; я снарядил при мне находившегося Федора…'
Тульчинов далее не читал письма. Он бросил его на стол и поспешно распечатал пакет от Авдотьи Петровой Р***. Писала она в своем письме следующее:
'Я чувствую, что конец мой близок… облегчите великую грешницу и помогите ей загладить преступление, которое она так долго скрывала. Тридцать четыре года тому назад, августа 17 числа, в девять часов вечера, в сенях вашего дома был подкинут младенец мужского, пола, с письмом несчастной матери, которая умоляла вас призреть сироту; собственными руками положила я младенца, только что родившегося, в ваших сенях. Вы, как христианин, исполнили свой долг – воспитали сироту; но где он теперь? и что с ним? Да поможет вам бог соединить сына с отцом. Да! я страшная грешница: лишила его, по просьбе несчастной матери, законного отца. По адресу на моем письме к отцу вашего питомца, вы отыщите его и снимите с моей души тяжкий грех. Духовную мою прошу вас передать тому, кого я лишила отца; если же мой грех так ужасен, что кто-нибудь из них уже умер, то прошу – вас передать ее наследникам вашего питомца; знаю, что старый домишко, может быть, вместе со мной рухнется, но все-таки земля стоит хоть что-нибудь. Вот намедни у исправника торговали его бывший огород и очень выгодно давали. Земля здесь дорожает.
Сжальтесь над бедной страдалицей, которая на смертном одре молит вас помочь ей очистить свою грешную совесть. С низким почтением пребываю и проч,
Авдотья Р***'.
По мере чтения лицо Тульчинова хмурилось все сильнее и сильнее, но когда он прочел адрес письма Авдотьи Петровны к отцу его питомца, он пришел в страшное волнение; тотчас же приказал давать одеваться, закладывать лошадей и, расхаживая скорыми шагами по комнате, повторял:
– Боже! какой случай, какой случай!
Однакож как ни был он встревожен, а не забыл, что обед не был еще заказан.
– Ну, Артамонущка, скорее, ну, соус! – говорил он, одеваясь. – Скорее! – кричал он в то же время и Якову, а потом восклицал: – Ну, кто бы мог подумать?.. Ну, а жаркое?.. Да что же ты? – чуть не со слезами спросил Тульчинов, заметив, что повар совершенно растерялся, щелкал пальцем за спиной и покусывал губы.
– Ну, шляпу! – и, надев шляпу, Тульчинов с упреком сказал повару:
– Грех тебе на старости лет быть рассеянным, а еще ты знаешь, что первое достоинство талантливого повара – точность…
Повар готовился оправдываться, но Тульчинов поспешно вышел.
Действие переносится в серенький деревянный домик в переулке с бесконечными заборами. Горбун сидел в своем кабинете, у стола, обложенный бумагами и счетами. Он радостно потирал руками, поглядывая на итоги подведенных счетов. Но понемногу лицо его начинало омрачаться, и, облокотясь на стол рукою, он задумался О чем? о Полиньке! других мыслей он не имел с той минуты, как задумал обладать ею. И чем более являлось препятствий, тем сильнее кипело в нем упорное и невольное желание достичь своей цели. Он углубился в самого себя и, спрашивая свою совесть, не мог сознаться, что все его поступки против нее были низки, бесчеловечны, что всех слез, пролитых ею с той минуты, как они познакомились, – он один причиною! Горбун вздрагивал при этой мысли и, будто оправдываясь перед кем-нибудь, бормотал: 'Сама виновата! зачем ты дала мне почувствовать в первое время нашего знакомства, что меня можно терпеть! зачем ты приняла участие в моем одиночестве? зачем мне дала почувствовать своей чистотой сердца все, что во мне было гнусного? Горбун тихо засмеялся и взял листок газеты, где было публиковано, что купец Василий Матвеев, сын Кирпичов оказался несостоятелен, и что на днях товар и имущество его будут продаваться с аукционного торга. Горбун в сотый раз прочел эти строки, и не спуская с них глаз, сказал:
– Ну, теперь посмотрим, упрямое дитя! Тебя выгнали, ты голодна, тебе некуда голову приклонить, тебя все оставили, жених бросил, не пишет больше! а несчастная твоя подруга с голодными детьми проклинает тебя! хе, хе, хе!.. Нет, нет! я разве умру, так прощусь с мыслью моей видеть тебя у моих ног. Да! и будешь ты меня целовать, миловать…
Горбун побагровел и склонил голову на стол. Много выстрадал он от своей дикой страсти; злобная его натура не могла и не хотела обвинять самого себя, он приписал всю вину Полиньке и тем свирепее ожесточился против нее и мстил ей за пренебрежение его любви. Оставшись один в небольшой комнате на Козьем болоте, он, не притворяясь, слег в постель от злобы, что ему помешали исполнить давно преследуемый план. Он упал духом и уже готов был отказаться от своих видов на Полиньку, как вдруг странное стечение обстоятельств крепко связало судьбу Полиньки с его интересами. В доме, куда он же поместил ее чрез Анисью Федотовну, в надежде, что она испытает там много горя и унижения, Полинька нашла ласку и покровительство, живет в довольстве… Но она в его власти, судьба ее у него в руках… он торжествует! Дни и ночи разыскивает он тайну рождения Полиньки, очевидно связанную с другой роковой тайной, глубоко хранимой, но известной ему. Сначала он сам сомневался в успехе своего дела, но случай все рассказал ему. Дарья в кругу своих многочисленных кумушек часто вспоминала о Кате, о Палаше – ее дочери, которая исчезла бог весть куда. Много денег передавал горбун, много обегал разных старушонок, пока, наконец, напал на след лоскутницы, в руках которой была разгадка тайны. Овладев, наконец, ею, он хладнокровно придумал зверский план. Сначала угрозами, обманом хотел склонить Полиньку принадлежать ему, а уж потом ему нетрудно было бы держать ее всю жизнь в своей власти, имея в руках тайну ее рождения. Полинька осталась верна себе, и он решился мстить! Месть была довольно жестокая. Из довольства Полинька впала вдруг в нищету; притом тайна, думал он, осталась неизвестна ей: она, верно, плачет и терзается, считая Бранчевскую своей матерью. Пусть плачет! пусть терзается! Чем больше узнает она нужды и горя, тем скорей поймет свое безрассудство, раскается…
Так думал горбун. Размышления его были прерваны приходом Харитона Сидорыча, бывшей правой руки Кирпичова. Перечумков, против обыкновения, был весел; опухлое лицо его слегка опало.
– Что? – сказал горбун после первых приветствий, указывая на газету с именем Кирпичова. – Выпустили из тюрьмы, поотдохнул там от кутежа? хе, хе, хе!
– Да что, Борис Антоныч, внесите кормовые – опять поступит; полно скупиться! поживились-таки от него, не жаль и кормить… ха! ха! ха!
Долго и отвратительно смеялись они. Наконец Правая Рука униженно сказал:
– Ну, батюшка Борис Антоныч, изволили видеть мою усердную службу, довольны ею? Право, чего у вас понапрасну кладовые-то книгами завалены? начните подумавши, – и его книги скупить можно. Как откроете магазин, так я день и ночь буду стараться, рубль на рубль пользы представлю. Я уж знаю все, как следует делать, чего хочет и публика… в ваших руках будет вся книжная торговля!
Горбун лукаво глядел на Правую Руку, барабаня пальцем по столу.
– Ну, а зачем же ты свой-то магазин не повел так? хе, хе, хе!
– Что говорить, Борис Антоныч, – отвечал Перечумков, – дело прошлое, молодость… глупость.
– Хе, хе, хе! молодость! ох мне эта молодость! Ну, мы еще поговорим после; я ведь толку в книгах не знаю!
– Уж будьте покойны, – с жаром перебил Правая Рука, – я поведу дело на славу, не ударю себя лицом в грязь; вам ничего и не нужно знать: только счета будете пересматривать.
– Хорошо, хорошо! ну а что, его жены не видал?
– Видел вчера. Забилась, сердечная, бог знает куда, за Тучков мост; домишко еле держится…
– Что, плачет?
– У, как горько! я пришел, она и ну меня проклинать: вы, говорит-с…
Правая Рука остановился.
– Ну, говори, говори! – подхватил горбун, усмехаясь. – Небось, бранится? известно, коли баба разозлится, не жди хорошего!
Правая Рука, улыбаясь, продолжал:
– Вы, говорит, с этим… Добротиным погубили нас, – и Василия Матвеича, и меня, и детей наших по миру пустили!
– Хе, хе, хе! А что, о ней не упоминала? а? – спросил горбун.
– Нет.
– Так если опять поедешь, скажи, знаешь, мимоходом, что она у меня сидит вместе, дескать, счета сводят.
– Хорошо-с, извольте… ну а насчет магазина что же?
– Экой пристал! подожди, дай мне сообразиться, и денег нет столько! – сердито сказал горбун.
Правая Рука недоверчиво поглядел на него и, низко кланяясь, сказал:
– Так завтра понаведаться прикажете?
– Ну, зайди, зайди! да не забудь, так и скажи: что мол, считает с ним. Хе, хе, хе!
Перечумков ушел, а горбун долго смеялся, потирая руки, как человек совершенно счастливый. Послышался стук в дверь, которая, впрочем, была полураскрыта; горбун вздрогнул.
– Войдите! – сказал он сердито, – дверь не заперта.
На пороге появился гость, совершенно неожиданный, судя по удивлению горбуна. То был Тульчинов.
Горбун в смущении низко кланялся. Запыхавшийся Тульчинов сел у стола и, указывая горбуну на его прежнее место, сказал:
– Сядь, братец. Я пришел переговорить с тобой по важному делу; ты устанешь стоять.
Горбун пугливо поглядел на него: он вспомнил, по какому важному делу с год тому назад Тульчинов уже приходил к нему.
– Ну, скажи мне, ведь ты был женат? а?
– Был-с! – свободно вздохнув, отвечал, горбун.
