— Надо было так сразу и сказать. — Тетя Таня вздохнула. — К кому мне нужно обратиться?
Домой дядю Лешу везли на машине «Скорой помощи». Мы с санитаром на носилках снесли его вниз, к машине. Казалось, что дядя Леша спит: глаза его были закрыты, и дышал он ровно и глубоко, как во сне. Тетя Таня шагала рядом с носилками и держала мужа за руку.
— Эдичка! — говорила она, вытирая свободной рукой слезы со своего лица. — А он совсем не бледный, правда? Даже вроде румянец на щеках — или мне это только кажется? Господи, как хорошо, что все обошлось!
У машины нас поджидал доктор. Он отвел меня в сторону и сказал, глядя себе под ноги:
— Попробуйте все-таки договориться с участковым врачом. Трижды в день она ходить к вам не сможет, но хотя бы раз или два в день…
— Я поговорю с ней, — кивнул я.
— Вам, видимо, придется нести какие-то расходы при этом, — продолжал доктор. — Ведь то, о чем вы ее попросите, не входит в круг ее прямых обязанностей.
— Я прилично зарабатываю.
— Ну что ж, мое дело — предупредить вас.
Он хотел уйти, но я остановил его:
— И все-таки хочу спросить вас напоследок: чем все это кончится, по-вашему?
Он поднял глаза и медленно произнес:
— Поймите же наконец: то, что с ним происходит, — это уже вне досягаемости человеческого разума. Поэтому никто не сможет вам сказать, чем все кончится. Никто. Потому что мы бессильны перед
Светка была дома. Она посторонилась в дверях, пропуская носилки и во все глаза глядя на лицо дяди Леши.
— Вот мы и дома, — сказала тетя Таня, словно муж мог ее услышать. И это прозвучало так естественно, что у меня как-то сразу отлегло от сердца, да и Светка вроде повеселела. Мне показалось, что даже дядя Леша облегченно вздохнул, когда мы внесли его в квартиру.
— Тут ему будет лучше, — сказала тетя Таня. — Дома и стены помогают.
В спальне мы переложили дядю Лешу на кровать.
— Эдичка, распахни пошире окно, пожалуйста, — попросила тетя Таня. — Леше сейчас нужно как можно больше свежего воздуха, а у вас за окном сосны.
Я подошел к окну и раскрыл створки. Слабо качались верхушки сосен. Откуда-то издалека доносился шум трамвая. По асфальтовой дорожке, удаляясь от наших окон, шел какой-то человек. Прежде чем повернуть за угол, он обернулся, и я узнал его. Это был «волейболист». Мы встретились взглядами, и он усмехнулся. Где мне довелось видеть такую усмешку раньше, я вспомнил уже потом, когда «волейболист» исчез за углом. Такая усмешка была на физиономии черта с медальона. Нагловатая и неприятная была усмешка.
Вечером за ужином тетя Таня сказала:
— Мы не стесним вас надолго, ребята. Хотя бы недельку поживем у вас — хорошо?
Я поперхнулся.
— Что вы такое говорите, тетя Таня? — возмутилась Светка. — Живите здесь сколько потребуется. Правда, Эдик?
Я, беспрерывно кашляя, закивал головой.
— Спасибо вам, ребята. Но долго мы здесь все равно не пробудем. Если через неделю Леша не придет в себя, я повезу его к нам домой. Там у меня племянница — врач, там будет легче.
— Я завтра заеду в районную поликлинику, вызову участкового врача, — сказал я. — Нужно его привести сюда, и здесь уже договоримся с ним, чтобы приходил к вам ежедневно. Светка, что у тебя завтра с занятиями?
— Зачет у меня завтра.
— Ну тогда, тетя Таня, вы завтра будете здесь одна.
— Да не одна я буду, — сказала она и улыбнулась впервые за несколько последних дней. — Вдвоем мы будем, с Лешей.
Фамилия участкового врача была Папрыкина.
— Зайдите в седьмой кабинет, она сейчас должна быть там, — сказала мне медсестра из регистратуры.
Папрыкина оказалась немолодой полной женщиной с простым лицом. Я рассказал ей все как есть, она молча, не перебивая, выслушала меня, потом вздохнула и сказала:
— Зря вы его забрали из больницы, не надо было этого делать. Ходить я к вам буду, конечно. Помогу, чем смогу. В обед сегодня вас устроит?
— Устроит, — кивнул я. — Вы время подскажите, я подъеду за вами на машине.
— В двенадцать приезжайте. Я уже обойду к этому времени всех своих постоянных пациентов и вернусь сюда. Сколько ему лет-то?
— Пятьдесят шесть.
Папрыкина опять вздохнула:
— Господи, ему же еще жить и жить.
— Как, по-вашему, это надолго?
Она пожала плечами.
— Будем надеяться, что не навсегда. К тому же вы должны быть готовы, что, даже придя в сознание, он не будет тем прежним человеком, которого вы знали раньше. Возможно, что за время, которое он находился в состоянии клинической смерти, в его мозгу произошли какие-то необратимые изменения. Он, например, может потерять память или утратить какие-то накопленные ранее навыки, да мало ли что еще может произойти.
— Вы говорите о клинической смерти — это когда у него сердце не билось?
— Да. Первые несколько минут после остановки сердца организм еще жив, он не погиб окончательно, хотя процесс разрушения уже начался. Речь идет об очень маленьком отрезке времени — буквально пять- десять минут. Это тот период, когда изменения в организме еще не приняли необратимый характер и можно спасти человека, заново запустив его сердце. Вот это и есть состояние клинической смерти. Строго говоря, в этот период человек еще не мертв.
— Но и не жив? — спросил я.
— Да, но его еще можно спасти. Если же время упущено, наступает смерть биологическая. Здесь уже ничего нельзя поправить.
— Но случаи такие известны — когда умершего человека оживляли, успевали оживить?
— Сколько угодно. Самый простой пример: человек утонул, купаясь в реке. Когда его вытаскивают на берег, он уже не дышит, но если ему делают искусственное дыхание, непрямой массаж сердца, он приходит в себя. Лишь бы все это делалось своевременно. Ваш случай сложнее. Что-то произошло с организмом вашего родственника, но что? Будем надеяться на лучшее.
Я привез Папрыкину в час дня. Тетя Глаша одиноко сидела на скамейке у подъезда.
— Как здоровье дяди? — поинтересовалась она.
— Пока без изменений, — сказал я.
У двери я позвонил, но никто не открыл нам.
— Странно, — сказал я, отвечая на немой вопрос Папрыкиной. — Тетя Таня должна быть дома. Не оставит же она мужа без присмотра.
Порывшись в карманах, я нашел ключ и отпер дверь. В квартире было тихо, только на кухне что-то позвякивало.
— Там, в спальне, — я показал на дверь, а сам отправился на кухню.
