такой ничтожной, что мы едва сводили концы с концами, но мне удавалось выжить благодаря некоторым забавным обстоятельствам.
У мамы был брат Себастьян — искатель приключений и любитель путешествий. Умер он совсем недавно. Однажды, когда мне было около одиннадцати лет, Себастьян приехал в Мексику и привез с собой друга-баска. Его звали Доминго, или Хтомин — на языке басков. Он остался в Мексике, женился на испанке и обосновался в Монтеррее, где открыл ресторан. Там-то я и подкреплял свои силы, когда приезжал на гастроли. У Хтомина я бесплатно обеспечивал большую часть своего пропитания. А когда мы с Мануэлем Агиларом (он руководил поездкой) уезжали назад в Мехико, то мой заботливый знакомый снабдил нас на долгую дорогу сандвичами и другими вкусными вещами. Это было очень кстати, поскольку домой я возвращался с пустым кошельком. Хтомин держит еще и пансион, поэтому я всегда останавливаюсь только у него, когда приезжаю в Монтеррей.
Меня часто спрашивают: «Как вам удается тащить такой непомерно большой груз забот?» Ответ мой таков: я привык много трудиться с ранних лет и до сих пор люблю напряженную работу так же, как любил ее в молодости. Несмотря на мизерные заработки, мы выступали с полной самоотдачей, очень многому учились и получали от этого огромное удовольствие.
ОТ МАРТЫ К «МЕТРОПОЛИТЕН» (1961-1968)
Через несколько месяцев после выступления в «Травиате» на сцене Монтеррея я дебютировал в Соединенных Штатах, исполнив второстепенную роль Артура в «Лючии ди Ламмермур» на сцене Далласской муниципальной оперы. Лючию пела Джоан Сазерленд. Для участия в этой постановке меня рекомендовал Никола Решиньо — дирижер, с которым я выступал в Мексике. При этом первом посещении США меня более всего восхитило богатство, процветание страны. По-английски я тогда понимал еще плохо, но был поражен тем, что увидел по телевидению, особенно развлекательными шоу, в которых в едином потоке мелькали деньги, меха и лимузины. Приятно удивил меня и большой автомобиль, который присылали за мной перед репетициями, а также то, что даже хористы приезжали на работу в своих собственных машинах. Все ко мне относились очень хорошо, совершенно по-дружески.
Решиньо всегда жаловался, что в Мексике при постановке оперы слишком мало времени отводится подготовительной работе, слишком многое отдается на волю импровизации. Он рассказывал, что сезоны в Далласе организованы значительно лучше, и это подтвердилось в подавляющем большинстве случаев. Но на одной репетиции, всего через два дня после моего приезда, когда я только «намечал» свою партию вполголоса, один из певцов сказал мне: «Пласидо, на прогоне перед генеральной мы работаем в полный голос». Я вовсе не предполагал, что это уже прогон перед генеральной, и был несколько удивлен и немало озабочен, когда понял, что общее время, отведенное на репетиции, вовсе не так велико, как мне представлялось в мечтах.
Возможность петь рядом с Сазерленд стала для меня настоящим чудом, хотя тогда я еще не осознавал в полной мере всей глубины ее феноменального дара. Правда, она не так давно нашла свой истинный путь.
Произошло это благодаря влиянию ее мужа, Ричарда Бонинджа, который направил внимание Джоан исключительно на драматические партии с насыщенной колоратурой. Главную теноровую партию в этом спектакле пел Ренато Чиони, а роль Генри (что было особенно важно для меня) исполнял Этторе Бастьянини. Я выступал с ним в одном спектакле в первый и последний раз в жизни — ведь он умер, когда моя карьера еще только начиналась. Бастьянини обладал великолепным звуком истинной баритональной окраски.
В течение сезона 1961/62 года я спел партию Артура еще в одной постановке, на сей раз в Новом Орлеане с Джанной Д'Анджело в роли Лючии. В Тампе (штат Флорида) я был Пинкертоном в «Мадам Баттерфляй». Важным спектаклем стала для меня «Лючия ди Ламмер-мур» в Форт-Уорте (штат Техас), где я пел Эдгара с Лили Понс, которая в возрасте пятидесяти восьми лет в последний раз выходила на сцену в роли Лючии. Впервые она пела эту партию с Беньямино Джильи. Как партнерша Понс была очень мила, просто восхитительна, и я рад, что в Форт-Уорте была сделана «пиратская» запись этого спектакля. Возможно, кто-то из молодых, кто будет петь со мной через пятнадцать-двадцать лет, если мне удастся сохранить форму к тому времени, в 2040 году расскажет следующему поколению о том, что в 2000 году выступал с Пласидо Доминго, который в 1962 году пел с Лили Понс, которая в 1931 году пела с Джильи и так далее. Эту линию, может быть, удалось бы провести до Рубини или Малибран, а мне вообще очень нравится идея эстафеты поколений.
Пока я участвовал в постановке «Лючии ди Ламмермур», неподалеку, в Далласе, ставили оперу Верди «Отел-ло». Я мечтал об участии в ней и поныне жалею, что этого не случилось. Рамон Винай, который начинал как баритон, а затем стал тенором, был в свое время выдающимся исполнителем роли Отелло. В этой постановке он вновь обратился к карьере баритона, выступая в роли Яго. Марио Дель Монако, умерший во время написания этой книги, тоже был великолепным Отелло своей эпохи, одним из величайших Отелло всех времен, и именно он пел в той постановке. В то время я мог бы выступить в роли Кассио. Если бы это произошло, то на одной сцене можно было бы увидеть сразу трех Отелло — прошлого времени, настоящего и будущего. Но единственное, что удалось мне тогда,— это попасть на спектакль. В конце третьего акта, когда Яго поет: «Вот лев ваш грозный!» — и ставит ногу на голову лежащего без сознания Отелло, мне казалось, что стоит Винаю ступить чуть сильнее, и...
Мне нравится, как интерпретируют партию Отелло и Винай, и Дель Монако, хотя делают они это совершенно по-разному. С исполнением Виная я знаком по записи с Тосканини. Оригинальность его трактовки просто восхищает. А у Дель Монако меня больше всего поражает вокальная мощь. Я многому научился, слушая обе записи, и однажды все-таки спел Кассио в спектакле с Дель Монако. Это было в Хартфорде 19 ноября 1962 года. Заканчивался первый этап моей карьеры — время исполнения маленьких партий. И «Отелло» был последним спектаклем перед тем, как я решился на свою «великую тель-авивскую авантюру». Помню, в одной из рецензий на то представление говорилось: «Нет, этот одаренный юноша рожден не для вторых ролей, это восходящая звезда».
Однако я не рассказал еще о многих других интересных событиях, которые предшествовали тому знаменательному спектаклю.
Одним из самых больших удовольствий, которые принесло мне написание этой книги, стало возвращение к временам, когда я познакомился с Мартой, когда мы полюбили друг друга и стали строить планы на будущее.
С Мартой Орнелас мы были знакомы еще до того, как всерьез заинтересовались друг другом. Я вовсе не был героем ее романа! Когда мы встретились впервые, она училась у крупной мексиканской певицы Фани Анитуа, которая на протяжении многих лет исполняла ведущие партии меццо-сопрано в «Ла Скала» и на многих других сценах. Она великолепно пела Амнерис, Азучену, Далилу. Я постоянно встречал Марту по пути в консерваторию, но общение наше было пока еще случайным и кратким.
Она считала меня несобранным, не очень-то серьезным парнем, а история моей ранней неудачной женитьбы, характеризовавшая меня отнюдь не с лучшей стороны, поддерживала в ней это мнение. Я тогда проводил уйму времени с другой девушкой — Кристиной, эстрадной певичкой. Как и большинство юношей моего возраста, я очень любил общество девушек, но увлекался многими, меняя своих подруг: сегодня назначал свидание одной, завтра — другой... До Кристины, например, я дружил с танцовщицей, которая участвовала в постановке «Веселой вдовы».
Чтобы как можно реже разлучаться с Кристиной, я аккомпанировал ей на фортепиано в барах и на прослушиваниях. Она оказалась неглупой девушкой и частенько говорила мне: «Пласидо, я не думаю, что принесу пользу твоей карьере, ты проводишь со мной слишком много времени. Тебе надо бы побольше работать над серьезной музыкой». А однажды добавила: «Знаешь, для тебя хорошей партией стала бы
