Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)

поможет.

Черт! Неужели нельзя думать о чем-то другом, кроме как о смерти?

Каково это – сорваться в бездну с петлей на шее? Что будет там, за

гранью?

Опять эта грань! Я уже думал о ней, после приговора трибунала, лежа на

постели в квартире конунга Артура.

Что будет там, за гранью?

-Ничего не будет.

Я вздрогнул – Марина прочла мои мысли.

-Ты сказал это вслух, дурачок. За гранью ничего не будет. Теперь я это

точно знаю.

-Знаешь? Откуда?

-Знаю – и все.

Она заплакала.

-Андрей, я не хочу умирать. Не хочу в пустоту, не хочу стать пустотой. Я

хочу родить нашего малыша, кормить его грудью, беречь.

-Так и будет…

-Так и будет, - передразнила Марина. – Зачем ты лжешь? Как лгал Христо.

Серебристая Рыбка?! Одна ложь! Вот она, Серебристая Рыбка, - она ткнула себя

пальцем в живот. – Вот он – новый мир! А завтра его не станет.

Ее слова, как плети.

-Замолчи, - закричал я. – Закрой пасть, глупая баба! Я же сказал тебе – мы

не умрем, значит, так и будет.

Она принялась размазывать по щекам слезы.

Я вскочил, вцепился в решетку.

-Эй, там! Караульный! Караульный, мать твою!

Ключ заворочался в двери.

-Че ты орешь, гнида? – рожа стрелка была помятой, как после сна на

горохе. – Арматуры отведать захотел?

-Боец, - взмолился я. – Выслушай, брат. Мне надо поговорить с отцом

Никодимом…

-А с хуем тебе не надо поговорить?

-Постой, брат. Я друг главы ОСОБи, однажды спас ему жизнь, он не

откажет. Передай.

Дверь стала медленно затворяться.

-Я заплачу тебе! – заорал я.

Дверь с лязгом закрылась.

-Ничего, скоро он принесет еду, и тогда я попробую еще раз.

Марина с презрением посмотрела на меня.

-Чего ты? – от бессилия я разозлился. – Вчера ты как будто была готова

достойно умереть вместе. Или жалеешь, что не приняла предложение Киркорова?

-Пошел ты.

Марина снова отвернулась к стене, чтобы пролежать так до самого вечера.

Вечером стрелок принес жратву, и я не заговорил с ним. Молча принял

миску. Марина из своей ниши сверкала глазами и тоже молчала, пережевывая

тварку.

Когда стрелок забрал посуду и направился к двери, нестерпимо, до дрожи,

захотелось крикнуть: «Постой!», но я не крикнул, провожая взглядом нашу

последнюю надежду на спасение. Погас свет, хлопнула дверь. Вот и все. Дальше

– только ночь и казнь.

-Упрямый осел, - раздался в темноте голос Марины (в нем не было злости -

только усталость).

Да, Марина. Я знаю.

Она снова заплакала, и я от бессилия снова прикусил свою руку.

Боль снимает боль. Одна боль убивает другую.

Кап-кап. Я представил, как ржавые капли разбиваются о камень. Одна

капля, другая, третья… Дыхание Марины ровное, тихое: спит. Кап-кап. В окошке -

несколько колючих морозных звездочек: значит, ночь. Капля набухает где-то на

потолке, становясь все грузнее, наконец, срывается, ударяется о пол – кап! -

разлетается на мельчайшие брызги. Тьма, ни зги не видно, но я-то знаю, что так

оно и есть.

Киркоров стоит перед вальяжно развалившимся в кресле отцом

Никодимом. На одном глазу певца Армии – черная повязка, на другом - нарост

запекшейся крови. У отца Никодима почему-то нет бороды, и он одет в халат

сотрудника ЯДИ прикрытия.

-Ты просрал испытание, непретендент. Стрелком тебе не бывать.

-Ваш крест, я не за тем пришел к вам. У меня есть информация,

которая может вас заинтересовать.

-Едва ли.

-Это касается возрожденцев.

Лицо отца Никодима вытягивается, становится серьезным.

Муть обволакивает говорящих, слышен только голос Киркорова:

-Я вижу всполохи, ваш крест. Они кричат мне, что я люблю петь, люблю

славу. И это правда. Резервация не вытравила из меня певца. Позвольте мне

служить вам, служить Армии тем, что я умею лучше всего.

Малышка, я твоя мышка,

Летучая мышка

И я тебя съем.

Счастье, зайка моя,

Лишь передышка

Единственная моя.

Пение Киркорова невыносимо. Замолчи.

-Андрей.

Светом отраженная,

Я твой зайчик.

-Андрей!

В тонком лунном сиянии – пятно лица. Широкого, как заходящее солнце.

-Шрам!

Гиганту-игроку, казалось, было тесно в промежутке между моей камерой и

камерой Марины.

Виднеющаяся из-под прорванной кофты мускулистая волосатая грудь

тяжело вздымалась, в уголках губ и на клочковатой бороде – засохшая слюна.

Глаза Шрама блестели.

-Андрей, я за тобой, – прошептал он.

Испуганно вскрикнула Марина.