своей бригады – если, конечно, тебе удастся теперь его достать. Он вчера завез на склад несколько мешков якобы с сахаром – сказал, на два-три дня, пока выйдет из отгулов. Ты же сам отпускал его в отгулы, правда?
Кохнадзе, с налитыми кровью глазами, повел шеей – совсем как бык на корриде перед решающим броском. Этот жест вполне можно было принять за знак согласия. Впрочем, он мог означать и многое другое...
Лечи, позабыв про отшибленную руку, дернулся было ко мне, но...
– Не спеши, дорогой Махмуд. Пусть она говорит! – раздался властный голос.
Я увидела, как навстречу горцу, лениво отделившись от стен, выдвинулись вассалы Реваза. Чеченец больше не был в этой компании «старшим по званию»! Маска палача осталась непроницаемой, но глаза выдали Лечи: он вдруг осознал, что оказался в меньшинстве.
– Говори, Танико! – ободрил меня бригадир рубщиков.
– Да я уже все сказала, остались только детали. Не знаю, как Парамонов снюхался с Махмудом – то бишь с Лечи Акмерхановым, известным террористом. Только роль Иуды в Тарасове отведена именно ему. И наш «тюха» с ней неплохо справился! Что за «сахарок» в тех мешках и когда именно он должен рвануть, это Славику вряд ли известно – мелкая сошка. Об этом тебе лучше расспросить «старшого», – я кивнула на оскалившегося «гостя Тарасова». – Если, конечно, интересуешься, Ревазик. А заодно можешь попросить его рассказать, как он перерезал горло бывшей супруге твоего шефа. Только потому, что Ирина опознала его по фотороботу в газете и могла выдать.
– Не верь ей, Реваз! Она врет! Сука... Я не мог убить жену Альберта, моего дорогого друга и партнера!
И тут меня прорвало.
– Это ты врешь, гад! Ради денег ты готов убить кого угодно – хоть жену друга, хоть родную маму. Ради денег ты врешь всем. Тем дуракам, которых толкаешь на верную смерть своими сказками о священной войне за свободу и чистоту ислама. Своим так называемым партнерам, а на самом деле – подельникам. Даже своему Аллаху – и тому врешь! Тоже мне – воин ислама! Да ты воюешь за свое право хапать и ни с кем не делиться, за бесконтрольную власть над стадом «овец», за возможность безнаказанно резать, насиловать, взрывать...
Говорить было трудно, голова раскалывалась, язык распух и едва шевелился, металлический привкус во рту вызывал тошноту. Но, собравшись с силами, я закончила:
– Сам ты сука, Лечи Акмерханов! Или как там тебя по-настоящему... Нет! Сука – это слишком мягко для тебя. Тебя нельзя назвать ни человеком, ни животным. Ты – выродок, отморозок. Компьютерная мерзость из ужастика! Таких, как ты, незачем судить. Таких надо просто ликвидировать.
– Падла... Задавлю!
Это выплюнул уже не Лечи. Это было обращено к нему! Тени вокруг меня сгустились, кто-то щелкнул затвором... Все дальнейшее показалось мне неимоверно растянутым во времени, словно кадры замедленной киносъемки.
В руке чеченца – в его левой руке! – голубой молнией блеснуло лезвие. Я не видела его полета – видела только, как Реваз схватился обеими руками за рукоятку кинжала, торчащую из его горла. Его племянник успел выстрелить в убийцу, но тут же сам отлетел к стене, прошитый от плеча до бедра очередью из «калашникова». Последнее, что я видела, – красные пятна, которые проступили вокруг черных пулевых отверстий на его белоснежной рубашке. И тут в подвале погас свет.
В «кинопроекторе» перегорела лампа, однако крутой боевик не прекратился. Он продолжался в полной темноте, раздираемой вспышками выстрелов, свистом пуль и дикими матерными воплями. Распластавшись на полу ни жива ни мертва, я во второй раз за этот вечер переживала конец света.
Кто-то истошно крикнул: «Девку! Девку хватай!» И почти сразу на меня шлепнулось тяжелое тело, а ухо обожгло жарким шепотом:
– Ползи под стол, живо! Там подземный ход, я уже сдвинул крышку... Никто о нем не знает. Давай, я их задержу!
Невероятно: после всего, что случилось сегодня, судьба указывает мне путь к спасению... Однако «судьба», подтверждая серьезность своих намерений, не просто указывала путь, но даже подталкивала меня, причем обеими руками.
– Алик, почему ты это делаешь?
– Тише, женщина! Нашла время исповедовать грешника... Быстрее, быстрее... Осторожно: там вначале крутые ступеньки. Фонарик не припас, извини. Ухватилась? Все, я закрываю.
– Погоди... Идем вместе! Ты же собирался выйти отсюда... живым.
Я не увидела его горькую усмешку – почувствовала.
– Нет, поздно... Там для меня нет места. Останешься жива – помяни Алика Кадыр-оглы... Все, все! Выйдешь куда надо, не ошибешься, только не дрейфь. Удачи тебе, сестра...
Его сильные руки оторвались от моих, и я услышала над головой легкий стук: это мой спаситель закрыл крышку люка. Тотчас же грохот сражения наверху стал намного глуше, а темнота, прошиваемая огнем выстрелов, сменилась полным мраком. И настоящим могильным холодом. Ощупывая босыми ногами замшелые ступени, а руками – скользкие мокрые стены, я добралась наконец до кирпичей, которыми было выстлано дно подземного хода. И, тихонько поскуливая от жалости к самой себе, двинулась вперед...
Когда далеко впереди непроглядная тьма подземелья слегка посерела, до моих ушей долетел шорох ночного ветерка, а ноздри втянули запах пожухлой листвы. А ведь я уже попрощалась с жизнью. В третий раз за сегодня. И в третий раз судьба подарила мне счастливое избавление от «чрезвычайных обстоятельств».
Выбравшись ползком из кошачьего лаза, замаскированного кустами акации, я без сил повалилась на землю прямо здесь, под кустиком. И пролежала, должно быть, не менее получаса, как самый настоящий мешок с картошкой, под видом которого меня сегодня вынесли с рынка. Потом, постепенно, до меня стало доходить все случившееся. Я села, подобрав под себя ноги и завернувшись в то, что осталось от моего французского пиджака, и дала волю слезам. Вернее, слезы полились сами, не спрашивая у меня воли.
В таком виде и нашел меня человек в камуфляжной форме и в маске. Он неожиданно отделился от осенней ночи и наставил на меня автомат.
– Встать, руки за голову! Кто такая?
После всего, что видела и слышала в последние часы, этого парня с его игрушкой я уже не могла воспринимать серьезно. Поэтому я и не подумала вставать, а просто вытерла нос рукавом и ответила вопросом на вопрос:
– Фээсбэ?
На мою наглость маска отреагировала более чем странно. Она опустила автомат, приблизилась вплотную и заглянула мне в лицо, бесцеремонно приподняв его за подбородок.
– Вы... оттуда? – Человек с ружьем неопределенно кивнул куда-то мне за спину. – Вы Иванова, да?
– Мне хотелось бы ответить утвердительно, но сейчас я в этом не уверена.
– Нет, вы в самом деле Татьяна Иванова? Заложница из Башни? Живая?!
– Иванова, Иванова! Только жизнью я обязана совсем не вам, мои дорогие коллеги из ФСБ! Вас только за смертью посылать...
– Да какое там ФСБ, е-ка-лэ-мэ-нэ...
Парень содрал с себя маску. Под ней обнаружилось совсем мальчишеское незнакомое лицо, на котором удивление было перемешано с радостным возбуждением.
– Но как же это вы, а? Е-мое! Капитан обалдеет, когда я вас приведу. Он ведь только из-за вас штурм откладывал, не хотел рисковать. Троих охранников за воротами ребята скрутили, но они ничего про вас не знали – живая или нет. Сказали только, что здесь вы, в подвале. И наш капитан...
– Погоди, какой еще капитан? А где Кедров, разве он не здесь?
– Кедров? – Оперативник вытаращил глаза. – Такого не знаю. Операцией руководит капитан Папазян из УВД.
– Е-пэ-рэ-сэ-тэ!.. – только и смогла выговорить я.
Эпилог
Два дня спустя
