Я открыла глаза. Черт возьми, до чего же все-таки хорошо! Чисто, светло, цветы на тумбочке... И отчего это я раньше терпеть не могла больницы?
Впрочем, знаю отчего. Одно дело – угодить сюда из мирной, нормальной жизни, после привычной домашней обстановки вдруг оказаться наедине с тяжелой болезнью. И совсем другое – попасть в больничную палату с передовой или из вражеского плена. Тогда даже казенная забота медиков, отдающая запахом лекарств, покажется настоящим раем на земле. Тем более – если руки-ноги у тебя на месте, голова и живот без дырок и надо всего лишь восстановиться после перенесенного шока и залечить примочками несколько ушибов и ссадин.
В голове, затуманенной лечебным сном, мысли и воспоминания ворочались лениво, словно жирные карпы в пруду. До того, пока я не выбралась из подземного хода на волю, я помнила отчетливо каждую мелочь. А после... Память выдавала какие-то размытые кадры. Гарик Хачатурович, хохочущий сквозь причудливую русско-армянскую ругань. Я вырываюсь из его лап, сдавивших меня до комариного писка, и лепечу что-то про мешки с сахаром, рынок «Южный» и Славика Парамонова. Приемный покой, люди в белых халатах, шприцы и капельницы. Встревоженные лица родственников, нечеткие, но бесконечно милые. Фарид Тагиров с огромным букетом роз – кажется, вот этих самых, что стоят сейчас у изголовья и пахнут. Помню, он все ловил мою руку и твердил про какой-то чек, а я глупо улыбалась, ничегошеньки не понимая: так безумно хотелось спать...
Спать все еще хотелось, однако этим мои желания теперь уже не ограничивались. Жизнь уже вернулась в мое тело, хотя еще не совсем окрепла, а вместе с ее инстинктами и потребностями возвращались профессиональный инстинкт и потребность в информации. Чем закончился штурм Башни? Удалось ли задержать этого подонка Акмерханова и его «посылку» в Чечню? Где теперь Альбертик Кравчук, так бесславно лишившийся своей «правой руки»? И если б только ее... Господи! А бомба-то, бомба! О ней я совсем забыла, а ведь это главное! Сколько же времени я тут валяюсь?
Я даже привскочила на кровати, но от резкого движения закружилась голова, привыкшая к горизонтальному положению тела, и я была вынуждена снова опустить ее на подушку.
– Кажется, она еще спит, – услышала я за чуть приоткрытой дверью голос лечащего врача. – Впрочем, если и так, разрешаю вам ее разбудить: уже пора. Только недолго, больная еще слаба.
– Не беспокойтесь, доктор, – шепотом ответил мужчина, чей голос я не узнала.
Каблучки докторши застучали по коридору. Дверь скрипнула, и я зажмурилась, на всякий случай притворившись спящей. Разумеется, зажмурилась неплотно: сквозь густые ресницы мне прекрасно был виден вход в палату.
– Что же ты стоишь столбом, капитан? Голова застряла, что ли?
– Виноват, товарищ начальник из ФСБ. Только после вас! Но глядите сами не застряньте: бока у вас что-то того... широковаты.
– Ох, договоришься ты у меня, капитан!
Еще не видя посетителей – судя по всему, у них там происходило то же, что у Чичикова с Маниловым, – я не верила своим ушам. Может, сон все еще длится? Но это и правда были они – два моих самых лучших и самых верных друга. Те, с кем до сих пор я дружила только порознь и кого никогда не видела вместе.
Они ввалились в палату одновременно – лысеющий крепыш Кедров, и в самом деле заметно потяжелевший со времени появления персональной «Волги», и поджарый дылда Папазян, неуклюже приглаживающий пятерней буйные черные вихры. В сочетании с белыми халатами, так странно на них сидевшими, картинка была еще та!
– Спит, – шепотом констатировал Сергей Палыч и неуверенно позвал: – Татка!
– Черта с два – спит она! – расплылся Гарик Хачатурович. – Ты что, не видишь, как ресницы дрожат? Да она почуяла нас, когда мы были еще в приемном покое! А спящей притворилась только потому, что у нее нет возможности накраситься и нацепить какое-нибудь развратное мини-бикини. Эй, дорогая! Я прав?
Не приходя в сознание, я расхохоталась.
– Какой же ты все-таки мерзавец, Папазян! Хоть бы высокого начальства постеснялся, тем более что он у нас человек женатый, положительный...
– Ох, и не говори, Татка! – притворно сокрушился Кедров, чмокая меня в щеку. – Хорошо еще, что я, перед тем как сюда отправиться, укрепил свой дух благочестивой беседой с отцом Леопольдом. А то и не знаю, как бы выдержал общество твоего капитана!
– Слышишь, дорогая? Он сказал – «твоего капитана»! По-моему, стоит прислушаться к мнению давнего друга, а? Ведь человек, как ты говоришь, женатый, положительный... Ладно, ладно, товарищ начальник! Поцеловались – и хватит, уступите место другому.
Бесцеремонно отодвинув старшего по званию, Гарик навис надо мною – распростертой и беспомощной.
– Сергей, оттащи от меня этого маньяка! Он сейчас воспользуется моей слабостью.
– Не волнуйся, старушка: ему субординация не позволит, – глубокомысленно изрек Кедров, однако Гарика все же оттащил.
Наконец они расселись и немного успокоились.
– Глупенькая! – Папазянчик снисходительно ухмыльнулся. – Да если б я хотел воспользоваться твоей слабостью, уж я, поверь, выбрал бы момент, когда ты была еще более слабой, чем сейчас. И когда поблизости не было этого моралиста из ФСБ! Позавчера в Гаевке, например. – Гарик почесал щетину на подбородке, с которой не могла совладать никакая бритва, и добавил, склонив голову набок, придирчиво разглядывая меня с уморительной гримасой: – Правда, выглядела ты тогда, гм... не слишком аппетитно, дорогая. Да и теперь еще, если честно... Морда лица в синяках, макияжа нет, волосы как мочалка... Хотя эта рубашечка в розовый цветочек – она, должен признать, вызывает определенные ассоциации, но все же...
Придерживая рубашку в цветочек, чтобы ассоциации Гарика не стали еще более определенными, я потянулась за тапкой, но Папазян опередил меня и ловким пинком загнал тапочки далеко под кровать. А швырять в него розами Тагирова – слишком большая честь, поэтому я ограничилась «говорящим» взглядом.
Кедров, хоть и с порозовевшими ушами, еле сдерживал смех.
– Не слушай его, Татка: выглядишь вполне терпимо, честно говорю. Синяк всего один, да и тот уже почти незаметен. А макияж и прическа – дело наживное. Мне рассказывали, этот Джеймс Бонд из Еревана тоже смотрелся неважнецки после того, как выволок Акмерханова из подземного хода, так что зря он тут корчит из себя эстета.
– Ах, вам рассказывали, коллега из ФСБ? – ядовито парировал опер, но я не дала Гарику развернуться.
– Да хватит вам, надоели! Вы мне расскажете наконец, что произошло? Так Лечи арестован? Слава богу! Значит, Витек Кохнадзе не пристрелил его?
– Нет, только задел – царство ему небесное! Девятнадцать лет было дураку... Дядюшку-то не жалко: этот был матерая сволочь, туда ему и дорога. Свидетелей по делу и без него достаточно.
– По делам, капитан, – поправил Кедров. – Эта история на несколько уголовных дел потянет.
– Само собой. Один Лечи, гад, чего стоит! Надо же, что придумал, гад: рвануть рынок в двенадцать часов дня, в самый пик...
– Обезвредили? – выдохнула я.
Кедров усмехнулся – скромно, но с достоинством.
– Фирма веников не вяжет, старушка. Я же тебе говорил! Правда, задачка была посложней, чем обыскать подвал твоего дома: можешь себе представить, сколько на рынке мешков с сахаром! А ведь проверяли на всякий случай не только сахарок – крупы и все такое прочее... Ну ладно, подробности я тебе как-нибудь потом расскажу. Естественно, только те, которые не будут составлять тайну следствия.
Я вздохнула: вот она, черная неблагодарность. Да если б не я... Но возмущаться – знала по опыту – бесполезно.
– Сколько же там было, Сергей? Не зря хоть искали?
– Четыреста килограммов в тротиловом эквиваленте.
– Ничего себе!
– Вот именно. Если б эта штука сработала – не только от твоего «Южного» не осталось бы камня на
