отрезал доктор, - А заархивировать карты не такое простое дело сейчас. Мы должны выпустить их всех в кратчайший срок здоровыми… Единовременно. Это основное условие.
- Но это же…
- Бред, я знаю. А посему вставай и дуй искать у шизофреников и алкоголиков признаки ремиссии. Давай, давай. Как ты это будешь делать - твои проблемы. У тебя лицензия есть и все такое, так что вперед и можно с песней.
Я поднялась нерешительно.
- Еще быстрее, - уже не отрываясь, от возникшей из ниоткуда стопки бумаг бормотал доктор, - Будут трудности, приходи, но не вздумай носиться сюда каждые пять минут.
- Как будто я сама не справлюсь, - обиделась я.
- Справишься, но кто тебя знает, мало ли ты вдруг соскучишься и станешь бегать ко мне каждые 5 минут, - подмигнул мне доктор. - Ну, все, Брижит, иди, дитя, иди.
Глава 3.
Стоило мне только выйти из ординаторской, как я оказалась в мире полном враждебности, агрессии, страха и прочих неприятностей. Пройдя по коридору, я еще раз уловила знакомый, уже родной запах: медикаменты, какие-то травки, столовская еда, разнообразные человеческие слабые запахи, сильный аромат чьих-то духов, едва различимые нотки хлора и еще что-то неуловимое - наверное, так пахнут болезни. Я поняла, что буду очень скучать по этому запаху.
В первой палате меня ждала женщина с параноидальной шизофренией:
- Доброе утро, - сказала я.
- Здравствуйте, доктор, - сказала она едва слышимым голосом.
- Как самочувствие?
- Плохо, доктор, очень плохо, - томно сказала она.
Яркий, здоровый румянец на щеках 'подтверждал' ее слова.
- Что болит?
- Все.
Я старалась скрыть улыбку.
- Почему не позвали медсестру или меня?
- Я не могла. Мне очень плохо.
- Сейчас позову санитаров, повезем вас на обследование.
- НЕТ, - возопила больная, резко поднялась на локте и снова упала на подушку, вспомнив, что больна, - не стоит… Дайте мне умереть.
Я покачала головой.
- Через две недели мы вас выпишем, - сказала я.
- Как так? - больная прекратила спектакль и деловито села на кровати, - Мне нельзя. Меня вот-вот отпустили заклинания. Если я выйду, то Маргарет снова нашлет на меня свои проклятья, я снова заболею. Эти недомогания… Маргарет хочет свести меня в могилу!
- Мы давно с вами говорили, Маргарет умерла.
- Вот и хочет свести меня в могилу, чтобы мы встретились поскорее. Мы с ней так любили друг друга!
- Ваша сестра никогда не желала вам зла, - понимая, во что я ввязываюсь, сказала я и села на стул.
- Не желала. И сейчас не желает. Просто я не хочу умирать.
- Никто не хочет. Но это ничего не меняет. Мы вынуждены вас выписать, Джуд, понимаете?
- Понимаю, доктор, - больная задумалась и плотно сжала губы, - А что мне делать потом?
Я была не готова к этому вопросу. Сказать: 'Не знаю', я не могла.
- То же самое, что мы с вами до того. Препараты мы вам пропишем. Больше читайте, сходите на могилу сестры, поухаживайте за ней, больше общайтесь с родственниками. Насколько я знаю, ваша бабушка еще жива?
- Да.
- Можете съездить к ней. Но как только вы почувствуйте себя хуже обратитесь ко врачу. Ни в коем случае не ешьте цитрусовые - у вас аллергия! И раздуло вас тогда от апельсинов, а не от проклятья, - все, что я говорила, было бесполезно, но я старалась изо всех сил.
- От простого апельсина?! - удивилась, раз в двадцатый Джуд, - Не может быть!
- Может, - резко сказала я.
Мы распрощались, и я вышла из палаты. Как ее выпускать? Она любит эти, чертовы, апельсины! И понять, что ей плохо от них, а не от проклятий, которые посылает на нее сестра, Джуд не может: она слишком любила сестру, чтобы смириться с ее смертью. Джуд нужно о ком-то заботиться. В больнице мы заботились с ней о более тяжелых больных, ее это радовало. Может теперь забота о престарелой родственнице решит ее проблемы? А если старушка умрет?! Я подавила волну отчаяния.
В следующей палате меня ждала девушка в глубокой депрессии. Родная мать засунула ее к нам, после того, как едва сумела откачать дочь, выпившую гору снотворного.
- Роуз! Доброе утро! - я улыбнулась так широко, как смогла.
- Доктор! Какое же оно доброе? - сделала кислую мину Роуз.
- Оно все-таки доброе. Ты говорила, что тебе здесь скучно и не нравится ничего… так вот Роуз, мы тебя выписываем, - сразу сказала я.
Девушка, до селе меланхолично лежавшая на кровати, любовавшаяся своими гладкими, красиво слепленными руками даже взглядом меня не удостоила, а продолжила чертить руками в воздухе странные фигуры.
- Ты слышишь меня, Роуз?
- Да. Я слышу. Но какая разница. Мать запрет меня дома. Дома все-таки удобнее будет покончить с собой.
- Зачем? Ты опять начинаешь? Еще вчера, что ты мне говорила?
- Ну, говорила… И что? Я слишком устала от жизни.
- Тебе всего семнадцать.
- И что?
- Я бы посоветовала тебе утроиться на работу.
- Мать запрет меня.
- Я поговорю с ней. Тебе лучше будет, если ты поработаешь в какой-нибудь цветочной лавке или в зоомагазине, - я начинала раздражаться, Роуз была одной из самых тяжелых наших больных, - во-первых, ты займешься делом, чтобы не думать своих мрачных мыслей, во-вторых, ты получишь независимость от матери. У тебя будут свои деньги, и тратить ты сможешь их по своему усмотрению.
Роуз медленно повернула ко мне свое хорошенькое лицо. В ее осоловевших глазах читалось море скепсиса.
- Я поговорю с твоей матерью, Роуз, - твердо сказала я, - И почему ты, кстати, лежишь? У тебя трудотерапия через десять минут. Приведи себя в порядок, пожалуйста.
Роуз аж подскочила.
- Господи… И правда, я забыла.
Эта реакция удивила меня больше всех. После я вспомнила, что трудотерапия на заводе проходила в очень маленьком цехе, и мастер этого цеха молодой симпатичный парень… Может хоть это ей поможет, если не мы…
В третьей палате сидел и раскачивался мужчина. Он всегда там сидел. Кататонический синдром. В любую минуту он мог броситься на меня или на санитаров. Строить с ним диалог не получалось, он был
