Мой названый брат Гарри, год назад закончивший МГИПУ с отличием (насплетничаю вам, коллеги: он попросту
На мне они сказались очень скоро. Решила я как-то съездить на лекции, - совесть заела, даром что Карлова, у которой я ныне ходила в любимицах, пообещала мне «автоматы» за весь триместр. Нежно прощаюсь с Владом, добираюсь до факультета, открываю входную дверь, миную холл, захожу в гардеробную - и только-только пристраиваю свою видавшую виды дубленку на ржавый крюк, как внезапно чьи-то руки, как бы дразня, зажимают мне глаза… По запаху дорогого, эксклюзивного одеколона я сразу узнала имя - однако назвать его не спешила: холодные, жесткие пальцы жали на мои веки с такой безжалостной и лютой силой, что я, чье рыльце и впрямь было в пушку, отлично понимала - здесь имеет место отнюдь не милая шутка. - Ну, Гарри, отпусти! - Последнее, очень болезненное нажатие - и я, наконец, свободна, только перед глазами все еще стоит неприятная пелена.
- Я слышал, мы подались в сестры милосердия, - тихо и вкрадчиво проговорил Гарри, чье нечеткое, расплывчатое лицо, белым пятном маячившее над черным пятном костюма, уже начинало странно пошевеливаться снизу. - К чему бы это?..
Плотная стена курток, шуб и пальто надежно отгораживала нас от внешнего мира, скрадывая все посторонние звуки.
Я даже не стала уточнять, от кого это он «слышал»: ясное дело. Отпираться было бессмысленно, и я предпочла, недолго думая, перейти в наступление:
- А что ты мне делать прикажешь?! Он - мой научный руководитель. Не все же такие богатые - дипломы покупать!..
Ход был сильный: почти сфокусировавшееся лицо фокусника злобно задергалось - он ненавидел, когда ему напоминали об этом проколе, единственном за всю его ученическую жизнь. Но тут же усилием воли замаскировал тик под обаятельную светскую улыбку; еще немного мы дружески поболтали - и, лишь когда выходили из гардеробной, Гарри счел нужным сделать мне маленькое назидание: не стоит, мол, пропадать так надолго, а то Славик начинает нервничать. - А ты сама знаешь, когда этот придурок нервничает, дело может кончиться плохо…
Он зря беспокоился. К Славке на Ленинский я заезжала не далее как вчера - и осталась очень довольна: еще издали, с лестницы, я услышала доносящийся из недр квартиры гогот и гвалт, - но звонок не сработал, и я открыла дверь своим ключом. Едва очутившись в прихожей, мигом оценила волшебное перевоплощение «гнездышка» - стало даже немного жаль, что не придется в нем пожить. Ну, а когда, не снимая сапог, осторожно заглянула в комнату, то и вовсе пришла в восторг: да уж, тут есть чем полюбоваться!.. Настоящий евростандарт! Белые с золотой искоркой обои, встроенные шкафы-купе, стеклопакеты, ковролин… а в самой середке неузнаваемого, осовремененного пространства расположился дивный пикничок: расстеленная на полу газета так и ломится от всевозможной закуси, тут же «икеевские» цветные стаканы, кока-кола, несколько бутылок «Московской»… а вокруг, словно у костра, восседает веселая компания: четыре здоровенных лба - и, так сказать, роза среди навоза: белесенькая, маленькая, хрупкая, с мышиным хвостиком на затылке…
Мое появление было встречено ликующим воплем в пять пьяных глоток; Ирочка помахала мне ладошкой, - а облапивший ее за плечи Славка, поняв, наконец, кто пришел (спьяну-то и сослепу он не сразу признал меня), радостно заорал: - Юлька!.. Сколько лет, сколько зим?.. Давай к нам!.. - Его друзья, видимо недовольные дефицитом женского общества, взирали на меня с выражением детского восторга на лицах. Увы - на остаток вечера у меня были совсем иные планы (Влад просил вернуться пораньше), - и я, извинившись, ретировалась, так и не успев посмотреть, во что превратился санузел - и сильно подозревая, что такой возможности мне больше не представится.
- Ты звони, не пропадай, слышь!.. - было последнее, что я услышала, захлопывая за собой дверь.
В общем-то, я с удовольствием бы с ними посидела… Как это часто бывает, вынужденная неподвижность сыграла с Владом злую шутку, вызвав нестерпимый трудоголический зуд: не успев еще очухаться от перенесенного шока, он выцыганил у рыженькой медсестры Лины несколько тоненьких тетрадок в клеточку - и теперь скрупулезно что-то в них кропал, зафиксировав спинку кровати в положении «сидя». Кровать его, надо сказать, была настоящим чудом инженерной мысли, позволяя лежачему больному самостоятельно приподниматься на постели, регулировать уровень ее наклона - и даже пользоваться судном, которое, впрочем, больше напоминало биотуалет новой волны; быстро освоив эту нехитрую премудрость, независимый Влад не на шутку возгордился - и перестал заискивать перед молоденькими сестричками, которые, впрочем, и без того принуждены были уважать почтенного профессора, дважды кандидата наук, протеже «важной шишки» из «министерства чего-то там», чье истинное звание тут, как и у нас, боялись произносить даже шепотом… В общем, работать здесь, в Центре, Владу было гораздо приятнее, чем в тесном кабинетике на четвертом этаже здания факультета, где, по его словам, «вечно стоял шум и гам и не было отбою от посетителей».
Но тут смотрю - что-то мой Влад задумался, забросил уже почти готовую статью - и целыми часами напевает что-то себе под нос, глядя в пространство и даже не замечая, что забытая тетрадка давно соскользнула с его живота на пол; с любопытством заглянув в нее, я увидела, что страницы испещрены какими-то странными графиками и линиями, половину которых Влад уже успел испохабить, разрисовав и украсив игривыми цветочками и детализированными изображениями разных частей обнаженного женского тела. - Вот так-так, Влад! Почему не работаешь?..
В ответ он сварливо заявил, что я, дескать, «ни хрена не понимаю», и что он «нашел ключ». Боже!.. Какой еще ключ?.. От чего?! Не «от чего», а «к чему»: к психологической адаптации аутиста. Ну хорошо, допустим... И в чем же он заключается, этот ключ?
- В половом созревании! - торжественно провозгласил Влад, со значением уставив палец в потолок.
Как так?.. А вот так, - и тут Влад, к моему ужасу, понес совершенно несусветную медико- психологическую околесицу. Как известно, заявил он, отправной линией в развитии психического заболевания часто оказывается половое созревание пациента («то есть, - сострил он в своей излюбленной манере, - момент, когда больной осознает, что ему нравятся девочки, или мальчики, или собачки, ну, на худой конец, покойники, и проч. и проч.»), - что связано, повидимому, с общей перестройкой организма, - а также с обострением душевных переживаний, которые, как известно, в эту критическую пору достигают свого пика; все они, особенно негативно окрашенные, способны в одночасье низвергнуть подростка в
