черную яму безумия. Впрочем, возможен, хоть и редко, обратный вариант, когда сильное увлечение, оказавшись счастливым, провоцирует наступление ремиссии - периода просветления тож. Таков, к примеру, ваш уникальный случай, Юлечка, в котором спасительную роль обьекта влечения исполняет
- Господи, Влад!..
… - Да-да, не отпирайтесь, мне все известно. Вы были безумно влюблены друг в друга и ясное дело чем занимались, - а, скорее всего, занимаетесь и теперь…
- Влад!!!
- Кстати - что это у вас на шее болтается?.. Вы как - давно из провинции?..
То были всего-навсего бусы - те самые, голубого стекла, до сих пор нежно мною любимые. Обиженная, возмущенная, я тут же бросилась на их защиту: первые детские воспоминания, ностальгия, талисман… Холодно приподняв седые брови, профессор заметил:
- Ну, значит, родители были провинциалами.
Не знаю, не знаю, по-моему, Воронеж - крупный индустриальный центр. А Влад меж тем продолжал:
- Я все-е-е знаю! Вам так здорово с этим вашим peace-door-ball’ом, что механизм адаптации запускается
- В хронологическом порядке? - обреченно спросила я.
- Зачем же в хронологическом? Пусть воспоминания текут свободным потоком! Помните нашу виртуальную переписку?..
«Помнить-то помню, - хотелось ответить мне, - вот только ты, приятель, с тех пор сильно сдал. А, впрочем, чем бы дитя не тешилось...» По горькому опыту - ужас и боль
Но первый же невиннейший «экскурс в прошлое» так исщекотал Владу центры сарказма - уж не знаю, где они у него расположены! - что пришлось позвать на помощь старшую медсестру Валю, которая и добила измученного профессора, вкатив ему несколько кубиков успокаивающего.
Это был хороший урок: в дальнейшем я уже не фильтровала дары своей памяти, занося в тетрадь все подряд и зная, что Владу все равно не угодишь. Что мучиться, если даже самый наивный и трогательный «гарри-опус» неизбежно вызовет у него буйный припадок ревности, гнева, болезненного раздражения?.. Вместе с тем он еще больше злился, если я не приносила ему чего-нибудь новенького, - и требовал, чтобы я с дикой быстротой пополняла и пополняла свои записи. А я и так старалась изо всех сил, давно смирившись с мыслью, что необратимые процессы в его мозгу не остановить, - и моля Бога лишь о том, чтобы они развивались как можно медленнее… Но, видимо, иллюзия бурной деятельности, которую я - психолог- недоучка! - наивно считала панацеей от всех бед, оказалась для моего Влада чересчур сильным средством.
Короче, в один прекрасный вечер он вдруг заявляет, что у меня… отвратительный почерк: даже он, с его-то стотридцатипятипроцентным зрением, не в силах разобрать, что я тут «накорябала». - Как курица лапой!!! - Между тем писала я всегда очень аккуратно, почти каллиграфически, за что меня, кстати, и заставили на первом курсе оформлять факультетскую стенную газету «Пси-фактор»; но раз Владу не нравится… Что ж, я с удовольствием вспомню школьные уроки черчения. Уж я изощрялась, как могла, успев за неделю перебрать добрую дюжину шрифтов и даже изобрести один свой, эксклюзивный, - но тщетно: придирчивый профессор не только не оценил моих усилий, - но высказал подозрение, что я нарочно «дурю» его, вписывая в тетрадь неразборчивые каракульки вместо особо гнусных
Тут уж я и сама не выдержала: - ОК, Влад, ну, хочешь, я пойду домой и наберу текст на компьютере, - а завтра принесу тебе распечатку?..
Так я и поступила. И что же?.. Едва взглянув на листы, он заявил, что я, мол, должна срочно вызвать на дом компьютерного мастера (ха-ха!): принтер мой «глючит», изображение, полученное на нем, двоится, и ни одного слова нормально прочесть невозможно. Мне же было абсолютно ясно, что если кто-то здесь и «глючит», то только сам профессор Калмыков; увы, не обладая, как он, обширными медицинскими познаниями, я не умела отличить грозный симптом беды от обычной стариковской причуды - и, вместо того, чтобы бить тревогу, лишь пожимала плечами…
И допожималась. В тот день, едва я переступила порог бокса, потрепанный «Гарри-талмуд» раненой птицею спикировал мне под ноги - и профессор, капризно кривя рот, сообщил, что он, дескать, «не криптограф» и «заниматься дешифрацией» больше не намерен. Хорошо, замечательно, так чего же он от меня-то хочет?! А вот чего: чтобы я присела к изголовью и прочла свои занимательные байки вслух, с выражением. ОК, я повиновалась, хоть с детства ненавижу декламацию. Влад слушал молча, не перебивая, лицо его постепенно багровело; чувствуя, что кризис приближается, я занервничала, машинально поднесла руку к груди, затеребила вкусно пощелкивающие бусины… и только сообразила, что делаю что-то не то, как Влад затрясся от злости и, визгливо завопив:
- Я же просил вас, чтобы вы этого не надева-али-и-и!!! -
схватил и со всей силы рванул злополучное украшение, держащееся на тончайшей шелковой нити; та, естественно, не выдержала, лопнула - и крупные, тяжелые стеклянные шарики, словно огромные градины, с грохотом посыпались на пол: бом, бом, бом, боммм…
А Влад вдруг разжал пальцы и как-то странно обмяк на подушках. Лицо его, которое я знала досконально, стало вдруг неузнаваемым - настолько, что я чуть стену насквозь не проткнула, отчаянно давя на кнопку «Вызов»; на истошный вой сирены прибежала медсестра, - но, едва взглянув на профессора, ахнула… и, с криком: - Пойду позову главврача!.. - выскочила из бокса.
