Акива не ответил, и, подняв взгляд, она ожидала вновь увидеть его спящим. Но он тоже смотрел на видения, мелькавшие в ее альбоме. Кару резко закрыла альбом, и теперь его глаза пристально разглядывали её, вновь что-то сосредоточенно выискивая.
— Что? — Спросила она, придя в замешательство.
— Кару, — сказал он, — означает 'надежда'.
Она приподняла брови, как бы говоря, — 'И что из этого?!'
— Почему он дал тебе это имя?
Она пожала плечами. Незнание начинало порядком доставать.
— А почему тебя родители назвали Акивой?
При упоминании родителей лицо Акивы посуровело, и отчетливая настороженность его взгляда сменилась изнуренностью.
— Они не выбирали мне имя. — Ответил он. — Слуга назвал его из списка. Другой Акива был убит, так что имя освободилось.
— О. — Кару не знала, как реагировать на его слова. По сравнению с этим ее собственное происхождение казалось по-семейному миленьким.
— Я был зачат, чтоб стать воином, — произнес Акива блеклым голосом и опять закрыл глаза, на этот раз крепко, словно сдерживая нахлынувшую боль. Долгое время он хранил молчание, а когда заговорил вновь, рассказал куда больше, чем она надеялась.
— Меня забрали от матери в возрасте пяти лет. Я не помню ее лица, только то, что она не сделала ничего, когда за мной пришли. Это самые ранние мои воспоминания. Я был так мал, что стоявшие надо мной солдаты казались лишь ногами. Они были дворцовой стражей, поэтому их латы были серебряными, и я видел в них свое отражение. Множество отражений моего перепуганного лица, снова и снова. Они доставили меня в тренировочный лагерь, где я стал одним из целого легиона таких же перепуганных детей. — Он нервно глотнул. — И там они наказывали нас за страх и научили подавлять его. Так началась моя жизнь, подавление страха, пока я не перестал его чувствовать окончательно. И все остальное тоже.
Кару представила его маленьким, напуганным и брошенным. Нежность подступила к сердцу, как слезы подступают к глазам.
Тихим голосом он продолжил:
— Я появился на свет только благодаря войне — войне, которая началась тысячу лет назад с массового уничтожения моего народа. Старики, дети — пощады не было никому. В Астрае, столицу империи, ворвались химеры, чтобы истребить серафимов. Мы враждуем, потому что химеры являются чудовищами. Моя жизнь залита кровью, потому что мой мир свиреп.
— А потом я попал сюда, и люди… — мечтательное изумление вкралось в тон его голоса. — Люди перемещаются свободно, без оружия, без страха собираются в открытых местах, сидят на площадях, смеются, стареют. И я увидел девушку… девушку с черными глазами и лазурными волосами, и… печаль. Ее печаль была такой глубокой, но за секунду превращалась в свет. И когда я увидел ее улыбку, то подумал: 'Каково оно, вызвать у нее улыбку?' Мне казалось… мне казалось, что это будет как узнать, что такое улыбаться. Она была связана с врагом, и, хотя все, чего мне хотелось, это лишь рассмотреть ее, я сделал то, чему меня учили, и я… Я причинил ей боль. А вернувшись домой, не мог перестать думать о тебе, и был так благодарен, что ты сумела дать мне отпор, что не позволила убить себя.
ТЫ. Кару не упустила перемены в его словах. Она сидела не моргая, едва дыша.
— Я вернулся, чтобы найти тебя, — сказал Акива. — Не знаю, почему. Кару. Кару. Я не знаю, почему. — Его голос был настолько слабым, что она едва могла расслышать его. — Просто найти тебя и побыть в твоем мире…
Кару ждала, но он не произнес больше не слова, а потом… потом что-то стало происходить вокруг него.
Дрожание — сначала как аура, становясь светом и превращаясь в крылья, которые открылись и словно выбросились из-за его спины, распластываясь по креслу и метя по полу огромными арабесками огня. Его магия перестала действовать, и, увидев, как появляются его крылья, Кару почти вскрикнула. Но пламя не стало распространяться. Оно было без дыма, как будто существовало отдельно от всего. Легкое движение огоньков-перьев гипнотизировало. Затаив дыхание, Кару некоторое время просто сидела и наблюдала за ними, пока горение перьев не прекратилось. На этот раз он уснул по-настоящему.
Она поднялась и забрала стакан из его рук, выключила свет. Его крылья были прекрасной иллюминацией, достаточной даже для рисования. Она взяла альбом и карандаш и зарисовала Акиву спящим, в центре его огромных крыльев, а потом по памяти, с открытыми глазами. Она изо всех сил старалась точно передать линию их разреза, использовав уголь для их подводки и изобразив их экзотичность. Кару не захотела лишить его огненные зрачки их цвета. Она достала коробку с фломастерами и нашла нужный цвет.
Она еще долгое время занималась рисованием, а он лежал, не двигаясь, лишь его грудь легонько вздымалась от дыхания да мерцали его крылья, отчего по комнате шло дрожащее сияние как от огня камина.
Кару не собиралась спать, но где-то после полуночи прилегла на кровать, все еще наполовину засыпанную ее альбомами, чтоб 'просто дать глазам отдохнуть пару минут', и провалилась в сон.
Проснулась она перед рассветом — что-то разбудило ее, какой-то быстрый, отчетливый звук — и комната вокруг нее на миг показалась незнакомой, но, увидев крылья над собой, она тут же успокоилась. Но лишь на секунду. Она находилась в своей квартире, на своей кровати, а звук, который разбудил ее, издал Акива.
Он стоял над ней и его глаза будто расплавились. Они были широко раскрыты, их оранжевые радужки обведены белой каймой. И в каждой руке у него было по серповидному кинжалу.
ГЛАВА 31
СВОЙ
Одним резким движением Кару села, от чего альбомы свалились с кровати. Карандаш все еще был зажат в ее руке, и с горькой насмешкой она подумала, что оказывается со смехотворным оружием каждый раз, когда дело касается ангела. Она уже приготовилась обороняться, но Акива отодвинулся, опустив кинжалы.
Он вернул их туда, где нашел, где Кару оставила их перед этим — в ящичек для кинжалов, лежавший на резном столике. Они находились буквально у него под носом, когда он проснулся.
— Извини, — сказал он. — Я не хотел тебя напугать.
И в тот миг, освещенный лишь мерцанием своих крыльев, он казался таким… своим. Он был своим. В этом не было никакого смысла, но это чувство овладело Кару, такое приятное, как лучик солнца на полу и, словно кошке, ей хотелось свернуться в нем калачиком.
— Ну, — как ни в чем не бывало сказала она, потягиваясь и роняя из рук карандаш, которым только что хотела пырнуть его. — Я не знакома с вашими обычаями, но здесь, если только нет намерения напугать кого-нибудь, не принято нависать над спящим с кинжалами в руках.
Это была улыбка? Нет. Лишь слегка шевельнулись уголки его губ, так что не считается.
Взгляд Кару упал на альбом — свидетельство ее ночной сессии портретного рисования, открытый взору Акивы. Она быстро закрыла его, хотя, нет никаких сомнений, что он уже успел все увидеть, пока она спала.
Как она умудрилась уснуть, когда в квартире чужак? Да как ей вообще пришла мысль в голову привести его в свою квартиру?!
Но он не вел себя как чужак.
— Какие необычные, — сказал Акива, указывая на новые ножи Кару.
— Буквально только что приобрела их. Просто загляденье, правда?
— Правда, — согласился он, и вполне возможно, что он говорил о ножах, но смотрел Акива в этот
