— Вчера ночью я кое-что пообещала и совсем забыла об этом.
Она порылась в кармане пальто и вытащила небольшую монету, на которой Акива увидел некое сходство с Бримстоуном. Положила ее на ладонь, Кару сжала кулак, когда открыл вновь, монеты там не оказалось.
— Такова магия, — сказала она. — Пуф — и все.
— Что ты загадала? — Спросил он.
— Да так, одну глупость. Одна злая девушка где-то там, внизу, проснется сегодня счастливой. Хотя и не очень-то заслуживает этого. Потаскуха. — В порыве ребячества она показала городу язык. — Ой, совсем забыла. — Повернувшись к Акиве, она сунула ему в руки пакеты из булочной. — Это тебе, чтоб не умер с голоду.
Пока они ели, он заметил, что она начала дрожать от холода, и, открыв свои невидимые крылья, расставил их так, чтобы ветер мог подхватывать их тепло и обволакивать им ее. Это помогло. Она уселась, свесив ноги с края и болтая ими, пока они отламывали куски хлеба и ели. Он присел на корточки возле нее.
— Кстати, как ты себя чувствуешь? — Спросила она.
— Это зависит… — хитро начал он, словно заразившись ребячеством Кару.
— От чего?
— От того, спрашиваешь ты это заботясь о моем самочувствии, или наоборот, намереваясь держать меня слабым и беспомощным.
— О, ну, конечно же, второй вариант.
— В таком случае, я чувствую себя отвратительно.
— Классно. — Сказала она серьезным тоном, но с лукавым блеском в глазах.
Акива понял, что она старалась очень осторожно обходиться со своими хамсазами, чтобы случайно не повернуть их в его сторону. Он был тронут ее доверием, как тогда, когда, проснувшись, обнаружил ее спящей всего в нескольких шагах от себя, такую милую и хрупкую.
— Мне уже лучше, — мягко сказал он. — Спасибо.
— Не благодари. Ты пострадал из-за меня.
Волна стыда захлестнула его:
— Нет… совсем не так, как ты из-за меня.
— Это правда. — Согласилась Кару.
Порыв безжалостного ветра разметал ее волосы, потом собрал в пучок, беспрерывно закручивая, словно стая составляющих воздуха пыталась унести их с собой, чтоб устелить свои гнезда этим синим шелком волос. Кару попыталась собрать их обеими руками, но карандаш покатившись, сорвался с края крыши и, нырнув, пронесся вниз мимо порхающих бабочек.
Акива ждал, что она скажет, что готова спуститься вниз, но она не делала этого. Солнце поднялось над холмами и он наблюдала, как его сияние прогоняет ночь в тень, в места, где она пряталась от приближающегося рассвета.
После затянувшегося молчания она произнесла:
— Помнишь, прошлой ночью ты сказал, что твои первые воспоминания — когда солдаты пришли за тобой…
— Я рассказал тебе об этом? — Испуганно спросил он.
— Как, ты не помнишь? — Она повернулась лицом к нему, удивленно подняв коричнево-черные брови.
Он отрицательно покачал головой, пытаясь вспомнить. Он был так ослаблен метками дьявола, что все плыло в тумане, но не мог поверить, что говорил о детстве и о ТОМ дне. Он словно вытащил того несчастного мальчика из прошлого, словно, в момент слабости, вновь стал им. Он спросил:
— Что еще я говорил?
Кару, подобно маленькой птичке, склонила голову набок, оценивающе глядя на него. Этот жест спас ее тогда, в Марракеше, и сейчас сердце Акивы начало учащенно биться.
— Ничего особенного, — помедлив, ответила она. — Ты сразу после этого уснул.
Было совершенно очевидно, что она говорила неправду.
Что он рассказал ей?
— Как бы там ни было, — не встречаясь с ним глазами, продолжила она, — ты заставил меня задуматься о моем первом воспоминании.
Она поднялась на ноги, и ветер тут же принялся трепать ее волосы.
— И?
— Бримстоун. — В ее голосе тоска и любовь. Она грустно улыбнулась. — Мои первые воспоминания — это Бримстоун. Я сижу на полу позади его стола, играя с его хвостом.
Играя с его хвостом?!
Это никак не вязалось с представлением Акивы о чародее, которое создалось под натиском глубочайшей муки, иссушающую его душу, въевшейся в нее, как клеймо.
— Бримстоун, — произнес Акива с горечью. — Он был добр к тебе?
Кару вложила в ответ всю свою страсть. Окруженная потоком синих волос, глядя на него тоскующими глазами, она сказала:
— Всегда. Что бы ты там не думал о химерах, ты не имеешь ни малейшего представления о том какой на самом деле Бримстоун.
— А разве не может быть такого, — сказал он мягко, — что это ты по-настоящему его не знаешь?
— Что? — Спросила она. — И чего именно я не знаю?
— Его магия, для начала. — Продолжил Акива. — Твои желания. Ты знаешь откуда они берутся?
— Откуда берутся?
— Кару, всё имеет свою цену. Магия не дается просто так. Её цена — боль.
ГЛАВА 32
ОДНО ЦЕЛОЕ
Боль.
От слов Акивы Кару стало нехорошо. Ей вспомнилось каждое легкомысленно загаданное желание. Ну почему Бримстоун ничего не объяснил? Правда возымела бы куда больший эффект, чем все его неодобрительные взгляды. Знай она правду, никогда бы ничего не загадывала.
— Взяв что-то у вселенной, обязательно нужно что-то отдавать взамен, — сказал Акива.
— Да, но… почему боль? Разве нельзя поделиться чем-нибудь другим? Радостью, например.
— Так всё поддерживается в равновесии. Если бы всё доставалось легко и просто, то в этом не было бы никакого смысла.
— Ты правда считаешь, что радость легче достается чем боль? Чего в твоей жизни было больше? — Спросила она Акиву.
Он долго смотрел на неё.
— Хороший вопрос. Но не я всё это придумал.
— А кто?
— Мой народ верит, что это были светочи. Сколько разных видов химер столько и мифов об этом.
— Так… ладно, но кто испытывает боль? Он сам? — Спросила Кару с волнением.
На что Акива ответил:
— Нет, Кару. Эта боль не его.
Он произнес, четко выделяя каждое слово, и его ответ породил новый вопрос, тяжело нависший в воздухе: Кому приходилось страдать за желания?
Она почувствовала тошноту, вспомнила тела, лежавшие на столах. Нет. Это должно означать что-то совершенно другое. Она знала Бримстоуна, ведь знала же? Конечно, она почти ничего не знала о нем… но точно знала, какой он, доверяла ему, а не этому ангелу.
