— Никто меня не тянул. Я сам пошел.
— А потом?
Врать не было смысла. Вообразить в дяде врага легко. Сама ситуация требовала этого, но Глеб заставил себя переключиться. В конце концов, это его дядя Сережа, отец Аленки. Хороший, веселый человек, который выручил в трудное время. Это его дом, его земля и его ответственность за нее и всех тех, кто живет с ним.
— Я увидел в тумане что-то темное…
Глеб старался говорить не слишком эмоционально, чтобы не выглядеть «истеричкой». Ему хотелось дать дяде возможность услышать только факты и самому решить, как к ним относиться. Экспрессивность здесь не годилась, она могла повредить.
На середине рассказа дядя опустил голову и вдруг громко произнес:
— Большая чума, будь она неладна. Чума, и грех, и немощь.
Глеб вздрогнул и замолчал.
Дядя поднял голову.
— Чего?
— Вы что-то сказали?
— Я? Нет. Продолжай.
Глеб снова заговорил. Произнося слова, он подумал, что все здесь не так. Весь этот разговор — просто ширма, бессмыслица, предлог, а на самом деле происходит что-то другое. До этой минуты, ему и в голову не приходило, что опасность может исходить не только от вещей внешних и явно угрожающих: таких как лес или туман, а от близких — от людей, с которыми он живет под одной крышей. Она может находиться прямо здесь, в доме — сейчас.
Призрак, бродящий среди деревьев — страшен; безумие в глазах близкого человека — страшно вдвойне.
— Ты сам-то что об этом думаешь? — спросил дядя.
— Мы угодили в эпицентр потусторонних событий. Другого объяснения у меня нет.
— Потусторонних… Черт знает что! Потусторонних! Но к этому же нельзя относиться серьезно!
— Дядь Сереж, может, нам уехать?
— Ты не поверишь, но я думал об этом. Очень много думал. Нет. Нельзя бросать ферму. Да и ехать нам некуда. Мы останемся. И Ира думает так же.
— А если станет хуже?
— Не знаю… Но ты бы мог уехать.
— Я решил остаться. Если вы не против, конечно.
— Мы не против. Мы-то не против.
Он потер ладони одна об другую.
— Ира что-то плохо себя чувствует.
— А что с ней?
— Не знаю. Какая-то слабость.
Он взглянул на Глеба.
— А может, все еще рассосется? Как думаешь?
— Может быть.
— Мне вчера тоже кое-что привиделось.
— Что?
— Не знаю. Что-то маячило в тумане. Возможно, просто куст какой-нибудь.
— И чего?
— Да ничего. Я ушел. Эта зараза заволокла половину пашни. Даже не знаю, что делать. Собираюсь сегодня картофелесажалку наладить. Стоит лезть в туман или нет…
— Я бы не стал.
— Ну да.
Он посмотрел в окно. Его вытянутая шея неожиданно показалась Глебу очень худой. Ему вдруг захотелось ударить по ней, услышать, как треснет кость, увидеть, как она переломится и…
Он мотнул головой.
— Ерунда какая-то. Глупо бросать землю.
— Дядь Сереж, не стоит туда забираться. Честное слово.
— Ладно, поглядим. Составишь мне компанию?
— Конечно.
— Тогда заканчивай, и пойдем завтракать. У нас сегодня много дел.
Дядя хлопнул по коленям и встал.
— Думаю, Ира сегодня целый день просидит в комнате. У них там с Аленкой настоящий лазарет.
Глеб не ответил.
Водя щеткой по зубам, он думал.
«Странный разговор. Так и не понял, о чем мы говорили. И эти его фразочки… Нет — прогнило что-то в датском королевстве. Прогнило. Он вообще сам понимал что говорил? Нет, вряд ли. Ой-ей-ей-ей-ей. Свалить отсюда и все. Хрен с ними! Хрен со всеми!»
Он подумал о Насте и замер с щеткой во рту.
«Может позвонить ей? А смысл? Что я скажу? Блин, да в этом то и гадство, что нечего сказать. Привет, Настя — я передумал. Знаешь что? — я хочу свалить. Пока, милая. Ля-ля- ля!»
Он снова задвигал щеткой.
Было прохладно и пахло водой. По небу, не торопясь, плыли белые пушистые облака. Под расстегнутую телогрейку пробирался холодок — и это было приятно. Глеб стоял у сарая, глубоко вдыхая утренний воздух, впитывая, как губка, запахи и звуки. Слабый ветер перебирал волосы.
Из-за сарая раздался шум двигателя, и скоро на площадку перед дверью выехал трактор с необычной конструкцией позади, напоминающей большое красное корыто на колесах, метра полтора высотой. Дядя заглушил двигатель и выбрался из кабины.
— Ну, как агрегат?
— Это и есть картофелесажалка?
— Она самая.
— Внушает.
— Это точно. Ну, давай грузить.
Полчаса ушло на снаряжение «корыта» картошкой и еще столько же на загрузку пикапа. Когда все было закончено, дядя забрался в трактор, и тот, ревя и лязгая, медленно пополз вперед. Глеб сел в пикап и направил его на дорогу, кольцом огибающую поле. Выбравшись на пашню, дядя что-то переключил, запуская картофелесажалку.
Они двигались к северной оконечности поля, навстречу неподвижной стене тумана.
Глеб думал о дяде. О том, как угнетает того необратимое радикальное отклонение от обычного порядка вещей, грубо навязанное извне и не поддающееся никакому контролю. Это выбивало того из привычной колеи, заставляя метаться и бессильно злиться. Жизнь на ферме изменилась, а он все не хотел принять этого, стремился во что бы то ни стало делать вид, что ничего не происходит. Вцепился в свое упрямство мертвой хваткой.
«Наверное, в таком возрасте очень трудно менять взгляды. В таком возрасте человек приобретает большую инерцию, теряет гибкость, возможность подстраиваться под ситуацию. Очень легко становится жертвой… Но откуда? Откуда взялись эти его фразы в ванной? Блин!».
До северной стены тумана оставалось всего несколько метров, а трактор продолжал упрямо ползти вперед. Глеб рассеянно поглядывал по сторонам, все еще погруженный в себя, и только когда передние колеса трактора погрузились в серую мглу, он понял, что затеял дядя.
«Глупо бросать землю», — так он говорил.
— Дядь Сереж — стойте!
Тот не услышал. Трактор уже наполовину погрузился в туман и продолжал двигаться дальше.
— Нет! Стойте! Твою мать!
Туман сомкнулся за большими задними колесами, и уже охватывал низкое красное «корыто».
Глеб, позабыв, что в кузове у него четверть тонны картошки, надавил на газ и бросил машину наперерез. Попав колесами на пашню, «Тойота» вздрогнула, и по днищу застучали комья земли. Глеб рванулся вперед и врезался в туман, разметав его, разорвав в клочья. Вывернув руль, он направил пикап поперек движению трактора и надавил на тормоз, забыв выключить передачу. «Тойота» вздрогнула и заглохла, а в следующее мгновение трактор ткнулся в водительскую дверь и застыл.
Дядя распахнул дверцу.
— Ты что, бл..дь, творишь!?
— Нельзя туда ехать!
— Да ты…
— Поворачивай!
— Не ори! Ты мне машину побил!
— Поворачивай, или я всю ее разворочу!
— Только…
Дядя вдруг замолчал, озираясь по сторонам. Туман поглотил их, и даже звук работающего двигателя доносился до слуха приглушенным, превратившись в глухое низкое гудение. Лес
