смотрел прямо на них, застывший, воздевший к небу темные руки стволов. Две машины — две темные точки в огромном море тумана, выглядели песчинками, по сравнению с раскинувшимся впереди исполином.
— Отведи машину, я разворачиваюсь.
Дядя забрался в кабину и хлопнул дверцей.
Глеб положил ногу на педаль сцепления и повернул ключ. Ступня дрожала. Он включил первую передачу и рывком тронулся с места. Ревя двигателем, «Тойота» выбралась на открытое пространство, дернулась и снова заглохла. Глеб обернулся и увидел, как трактор по широкой дуге поворачивает к нему.
Что-то отделилось от кромки деревьев и заскользило в их сторону. Что-то темное и аморфное. Через секунду трактор заслонил его. Он успел развернуться и теперь ехал в обратном направлении. Глеб застыл, наблюдая за поведением тумана. Тот оставался неподвижным, ничем не выдавая надвигающуюся опасность.
«Может мне показалось? Не поймешь».
Дядя в кабине тоже обернулся, будто что-то почувствовал. На лице его застыло напряженное озабоченное выражение. Из выхлопной трубы повалил дым; трактор прибавил скорость и через несколько секунд выбрался из тумана. Белесые облака сомкнулись за ним… и ничего. Спокойная гладь. Никаких теней.
Дядя остановился в паре метров от пикапа и заглушил двигатель. Глеб отвернулся от леса и несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Вспыхнул огонек зажигалки.
— Ты что под колеса прыгаешь?
Глеб вздрогнул. Дядя стоял возле «Тойоты», зажав в зубах дымящуюся сигарету. В его голосе все еще слышалась угроза, но уже бессильная. Апатичная.
— Туда нельзя.
— Дверь помяли. Черт!
Стыд и раскаяние привычно отозвались на это замечание, но Глеб подавил их.
«Ну попробуй — еще упрекни меня! Да я вообще единственный нормальный человек здесь!»
Он заставил себя собраться. С дядей творилось что-то странное, нехорошее. Каждое слово, каждый жест сейчас — это прогулка по тонкому льду. В любой момент можно провалиться. И впервые в голову пришла мысль:
«А может ли оно действовать через людей?».
Глеб еще раз посмотрел на дядю. Тот стоял, окруженный сигаретным дымом, и, чуть пригнувшись, рассматривал помятую дверь. Распрямился. Махнул рукой.
— Вот сволочь, а?
— Дядь Сереж, вы же сами говорили, что нужно быть осторожным. Помните?
— Да помню я. Но ведь это глупо! Столько земли пропадает!
— Да пошла она к черту — ваша земля!
Глеб замолчал. Дядя долго смотрел на него, жуя губами сигарету. Покачал головой.
— Ладно. Двинули дальше. Позже поговорим.
Глеб сидел на кровати, тупо уставившись перед собой. Мыслей в голове не было. Внизу работал телевизор. Через приоткрытое окно было слышно, как по крыше ходит птица, стуча коготками по металлической кровле.
Он моргнул и лег на спину.
«Мне страшно. Почему я не уезжаю?»
С кровати было видно кусок яркого голубооко неба и плывущее по нему облако.
«Аленка? Да. Что с ней будет? Ее родители все больше напоминают умалишенных. Ее отец пару часов назад полез в самое пекло только потому, что не хочет чего-то там признавать. Мать на грани истерики. Пока тихой, но то ли еще будет. Это точно. И что станет с Аленкой, если оставить все, как есть? Ничего хорошего. А что будет со мной, если я останусь?».
Глеб увидел листок, который привез вчера из библиотеки, и его мысли сменили направление.
«А вдруг она на самом деле подменыш? Симптомы вроде подходят. А вдруг там, на поляне, нечто забрало ее — настоящую Аленку, а взамен оставило это. Сказка — ложь… Ну и хлам в голове. Не знаю я, во что верить. Дела точно сверхъестественные, но это — откровенные сказки. Хотя… Чем они, собственно, отличаются от всех этих колдунов и прочей нечисти, которых полно в любой газете? Может это и не сказки вовсе. Но, если допустить, что Аленка подменыш — что делать-то? Как в книжке — сечь розгами, пока не вернут настоящую? Ага. Щас вот пойду и скажу: теть Ир, Аленку черти подменили, а у нас тут ихнее чудище. Давайте-ка ее розгами сечь, как в книжке написано, и они вашу дочку вернут. Ха! Ха-то — ха, а что делать? Делать-то что?»
Вакуум веры, огромная, ничем не заполненная пустота внутри не давала Глебу нужной опоры. Чтобы действовать, нужно верить. Иметь хотя бы какое-то убеждение, а его не было. Была полувера, робкое соглашение с самим собой: «Вот это я бы еще допустил, но это — нет уж — увольте!». Вырваться из замкнутого круга не получалось. Полученное воспитание, при всей своей благости, установило в его голове толстый барьер, который никак не получалось пробить. По сути, Глебу дали новую веру — веру городов, которая почему-то переставала работать здесь и сейчас, перед лицом неизвестной опасности, о которой не было написано ни в одном учебнике. Все это мешало, не давало нащупать почву под ногами, но, понимая это, он признавал, что просто не может взять и отречься от того, чем жил с самого детства. «Этого не может быть, потому что этого быть не может!».
«Настя — она ближе к земле. Если кто-то и способен видеть все это без очков — то только она».
Глеб вытащил из кармана сотовый.
Она ответила после второго гудка.
— Привет, Глеб.
— Привет.
— Есть новости?
— Да, в общем нет… Так. Как всегда.
— Все по-прежнему?
— Похоже, мои тут плавно съезжают с катушек.
— В смысле?
— Утром ко мне зашел дядя, и мы имели разговор. Странный какой-то разговор. Я так и не понял, что он хотел.
— Ну мало ли. Может он сам не знал, о чем хочет поговорить. Такое бывает. Хочешь что-то обсудить, а пока дойдешь — передумаешь. И треплешься — так, ни о чем.
— Да. Но здесь другое. У меня вообще сложилось ощущение, будто я говорю с двумя разными людьми. Ну как будто кто-то привел его ко мне помимо воли. Именно поэтому дядя и не знал, что сказать. Потому что он и не планировал со мной говорить. И фразы у него проскакивали, просто как дубиной по голове!
— Странно.
— Вот-вот. И еще, мы с ним поехали сажать картошку, и он на своем тракторе полез прямо в туман. Хотя сам предупреждал туда не соваться. Еле его остановил. Наорали друг на друга… Мне это не нравиться. Мне даже кажется, что им кто-то управляет.
— Если так, то вряд ли бы ты его остановил.
— А если оно еще слабое? Если только пробует себя?
— Тогда скоро оно проявится… Глеб, ты сам-то как?
— Нормально. Вроде еще соображаю. Чего не скажешь о дяде.
— А тетя Ира?
— Он говорит — болеет. Но сам я не видел. Она сидит с Аленкой и не выходит.
— Знаешь, я тут думала о том, что ты рассказывал. Страшно. На твоем месте я бы уехала.
— А Аленка? Что с ней делать? Как она останется с ними?
— А твои сами-то не хотят уехать?
— Нет. Дядя даже думать об этом не желает.
— Даже не знаю, что тебе сказать. Ничего не придумывается.
— Скажи что-нибудь хорошее.
Настя на несколько секунд замолчала. Глеб крепче прижал телефон к уху и почувствовал, как сердце забилось немного быстрее.
— Я рада, что мы с тобой встретились. Ты мне нравишься, Глеб. И я хочу снова тебя увидеть.
— Я тоже хочу. Ты мне тоже нравишься… Даже не просто нравишься, а… я люблю тебя.
Трубка в руке слегка задрожала.
Настя снова замолчала, и на секунду Глеб испугался, что она просто прервет разговор.
— А у нас с тобой не слишком все просто?
Ее голос сам подсказал ответ.
— Нет.
— Ты можешь заехать ко мне.
— Я… Сегодня не смогу. Машина занята. Я постараюсь завтра.
— Позвонишь?
— Да.
— Ты хороший. Я очень надеюсь, что у вас все будет в порядке.
Глеб почувствовал себя в скоростном лифе, спускающемся с небес на землю.
— Ты тоже будь осторожней. Жаль, что я тебя втянул.
— А я вообще осторожная!
Они проболтали еще несколько минут, осторожно продвигаясь вдоль новой, сладкой и опасной еще для обоих темы. Никаких больше откровений не явилось — они просто привыкали к тому, что уже было сказано. Между ними возникла близость; молодые люди еще не понимали ее, но могли почувствовать, как слабый трепет где-то внутри. Они не говорили прямо, но наслаждались этим ощущением, подразумевая его, но не высказывая, берегли будто секрет, известный лишь им двоим.
Настя отключилась. Глеб почувствовал, что щеки у него горят. Этот долгий, вязкий, наполненный сомнениями и недомолвками день изменился. Еще полчаса назад Глеб не знал, как жить, как существовать в новых и все еще непрерывно меняющихся обстоятельствах. Он готов был поддаться панике, биться, пытаясь найти хоть что-то, обо что можно было бы опереться. А теперь, вдруг, он успокоился.
Опора была найдена. Все оказалось просто.
