предпринимать, только злились и перешептывались, обвиняя его во всех грехах. Обвиняли его! Но он не обижался.
«Я вам помогу. Помогу. Только дайте время».
Из-за облаков появилась луна — яркая, уже почти полная. Она осветила поле, словно сцену. Глеб стоял, как единственный актер в огромном театре ночи и играл свою роль, уверенно продвигаясь к финалу.
День десятый
Поле погрузилось во тьму без единого просвета, и лишь единственное окно в доме светилось, словно далекий маяк, слабо и даже робко, заставив ночной мрак отступить на пару шагов и притаиться. Глеб зачерпнул очередную порцию земли и бросил вниз наугад. Утомленные мышцы ныли и отказывались слушаться, ужасно хотелось спать. Он воткнул лопату в пашню, морщась и подрагивая, как старик, сел рядом и глубоко вздохнул. Холод проник под легкую куртку и окутал тело; от усталости путались мысли. Некоторое время Глеб просто сидел и смотрел на освещенное окно, потом зашарил по карманам в поисках сигарет и закурил, выпуская дым в темноту.
«Что я тут устроил? Копал, как полоумный. Завтра все будет болеть».
И снова появилось знакомое неприятное чувство скольжения. Скатывания за грань здравого смысла. Оно настораживало и пугало, как тогда — с мухами. Потеря контроля над собой. В каком-то смысле, потеря самого себя. От этого можно было отмахнуться, и, на самом деле, он довольно часто так и поступал, но в голове застряли слова знахарки: «Ты можешь причинить вред девочке».
Глеб почувствовал, что замерзает, и плотнее запахнул куртку.
«А не такой уж и бред она говорила, если подумать. Не такой уж и бред… А что, если правда? Кто-то управляет нами прямо сейчас? Я даже не помню, как вкапывал эти чертовы кресты. Помню, как начал, но последние пару часов просто — пшик! — нету их. Отключился. Эй! Там — в трюме — слышите меня? Есть кто-нибудь?»
Глеб застыл, почти уверенный, что ему ответят. Что в голове послышатся слова, чужие слова, и оно скажет…
«Что скажет?».
Он ничего не услышал; докурил сигарету и неспеша направился к дому, ориентируясь на свет в окне. Изо рта поднимался пар.
До крыльца оставалась всего пара шагов, когда глухое молчание ночи разрезал громкий крик. Глеб остановился, как вкопанный. Кричала Аленка, и кричала так громко, что он легко мог разобрать слова.
— Уходи! Уходи!!!
Позабыв о ноющих мышцах, Глеб побежал.
В прихожей горела лампа.
Аленка кричала. Исступленно, безостановочно, страшно.
— А! А-а-а-а!
Не сняв грязных ботинок, Глеб бросился вперед, к двери, ведущей в ее комнату, едва не налетев на кресло, он ухватился за дверной косяк и застыл, глядя перед собой широко распахнувшимися глазами.
Девочка сидела на кровати, на ней была синяя пижама, а у ног валялся Моня. Из закрытых глаз катились слезы; чуть наклонившись вперед, она истошно вопила. Тетя склонилась над ней и что-то быстро говорила, держа за руку, а дядя стоял на коленях и гладил ее по волосам. Аленка все визжала и визжала, тряся головой, словно с чем-то не соглашалась, никак не реагируя на родителей. Все это Глеб увидел в первую секунду. Сцена, словно фотография, отпечаталась у него в голове, и на мгновение он почувствовал себя зрителем в кинотеатре — настолько неправдоподобным казалось то, на что смотрели его глаза.
Сердце бешено колотилось, забылось все — усталость, кресты и собственные страхи — все затмила Аленка и плюшевый слон, валяющийся у нее в ногах.
Тетя закричала, без конца, снова и снова, повторяя имя дочери, пытаясь привлечь ее внимание, но девочка словно не слышала. Глеб заметил, что щеки у тети блестят.
Вдруг Аленка застыла, и крик ее оборвался. В повисшей тишине, она далеко наклонилась вперед, так, что дяде пришлось удерживать ее, и издала горлом громкий звук.
— Хамм!
Будто что-то исторгала из себя.
И открыла глаза.
Следующие несколько секунд оказались вычеркнуты из памяти Глеба. Ему показалось, будто что-то рванулось от девочки и ударилось в него, лишая зрения и слуха. Сознание наполнилась шумом и криками, идущими откуда-то изнутри. Глеб качнулся, опустил голову и бросился вперед, к Аленке, вытянув перед собой руки. Пальцы сжимались и разжимались, словно искали что-то.
Он снова потерял себя.
Темнота исчезла, и ее сменила боль в груди. Глеб закашлял, открыл глаза и обнаружил, что дядя обеими руками прижимает его к полу. Их взгляды пересеклись. Где-то вдалеке плакала Аленка, и тетя вторила ей, но это больше не имело значения. В глазах дяди Глеб увидел страх. Так смотрит человек, удерживающий опасного зверя, и понимающий, что стоит только опустить, и тот немедленно накинется и вцепится в горло. И по крайней мере секунду, бесконечную длинную секунду так и было.
— Отпустите, — прохрипел Глеб. — Не могу дышать.
Давление на грудь немного ослабло. Сильные руки дяди повернули его, подхватили под мышки и потащили волоком прочь из комнаты. Он больно ударился пятками об порог и вскрикнул. Захлопнулась дверь. Вытащив Глеба на середину гостиной, дядя остановился.
— Пустите! Вы мне руку сломаете!
Дядя медлил. Наконец он решился и медленно разжал захват. Глеб поднялся на четвереньки и сел, привалившись спиной к дивану.
— Ты что?
— Я… что я сделал?
Плач за спиной стих, из-за двери послышались приглушенные голоса. Постепенно Глеб приходил в себя.
— Ты болен. Я действительно думаю, что с тобой не все в порядке. Понимаешь меня?
— Понимаю.
Глеб зашевелился, собираясь встать.
— Сиди!
Он замер.
— Послушайте, дядь Сереж, все прошло. Все нормально.
— Я так не считаю. Ты себя не контролируешь.
«Не контролируешь!»
— Что я сделал?
— Ты набросился на Аленку! Набросился на нее!
Голос дяди сорвался на крик. Разговоры в комнате умолкли.
— Это был не я.
— Что значит — не я?
— Там что-то было еще. Кроме нас!. Вы же сами видели!
— Ничего там не было — только мы и все!
Дядя посмотрел в испуганные глаза Глеба и произнес медленно, подчеркивая каждое слово:
— Я не хочу, чтобы это повторилось.
— Папа!
От неожиданности оба вздрогнули и повернулись на звук.
— Папа! Пап!
— Сиди на месте!
Глеб демонстративно поднял руки.
— Что, милая? Тебе лучше?
— Папа, позови Глеба!
— Не нужно.
— Позови!
— Он плохо себя чувствует.
— Ему нехорошо, — вмешалась тетя. — Ему надо отдохнуть.
Аленка упрямо замотала головой.
— Не надо! Глеб!
Сергей обернулся и посмотрел на племянника. Тот сидел все в той же позе, прислонившись к дивану, и глядел на него спокойно и настороженно.
«Черт знает, что у парня в голове».
Но глаза уже не горели, не было того сумасшедшего блеска, который так напугал Сергея несколько минут назад. Он повернулся к дочери.
— Хорошо.
Глеб поднялся, слегка покачнувшись, и ухватился на спинку дивана. Дядя посторонился, пропуская его вперед.
— Все. Дальше не надо.
— Привет, Аленка.
