три месяца;. а мадам об эту пору не склонна была выплачивать долг.
Обед наконец-то пришел к концу; дамы удалились пить чай, оставив джентльменов за выпивкой; причем Брэндон с редкой снисходительностью помогал осушить бутылку опорто, восхищенно слушая тосты и сентенции, какими среди людей того круга, в котором вращался Ганн, и сейчас еще в обычае предварять каждый стакан вина. Например:
Стакан 1. — Джентльмены, — говорит вставая, мистер Ганн, — за кого этот стакан — не требуется объяснять: он за короля. Долгие лета ему и его семье!
Мистер Свигби — тук-тук-тук — проводит свой стакан через весь стол; и, важно возгласив: 'За короля!' — пьет до дна, под конец причмокнув губами.
Мистер Брэндон, недопив, останавливается на половине и говорит:
— Ясно, за короля!
Мистер Свигби. Добрый это был стакан вина, Ганн, дружище!
Мистер Брэндон. Отличный; хотя, сказать правду, по части опорто я плохой судья.
Мистер Ганн (причмокнув). Отличное вино, о превосходным букетом, лучшего мне не доводилось пить. Полагаю, мистер Брэндон, вы-то привыкли только к бордо. Я тоже пивал его в свое время, сэр, вот и Свигби вам подтвердит. Я путешествовал, сэр, сюр ля континент, смею вас уверить, и выпивал свой стакан бордо с лучшими людьми Франции, равно как и Англии. Я не всегда был тем, что я ныне, сэр.
Мистер Брэндон. Это видно по вас.
Мистер Ганн. Да, сэр. Пока не появился этот… этот газ, я был главою, сэр, одной из первых фирм в торговле гарным маслом — 'Ганн, Блаббери и Ганн', сэр — Темз-стрит. Я держал в Патни собственный выезд, — лошадка и экипаж не хуже, чем сейчас вот у этого моего друга.
Мистер Свигби. И даже еще получше, Ганн, не сомневаюсь.
Мистер Ганн. Да, можно сказать — получше. Самый наилучший, какой можно было достать за деньги, сэр; а деньги, сэр, уж будьте уверены, я тратил, не жалея. Да, сэр, да, Джеймс Ганн над кошельком не трясся; и всегда он был окружен друзьями, и он счастлив, что и теперь не лишен друзей. Мистер Брэндон, за ваше здоровье, сэр, и чтоб нам часто встречаться и впредь за энтим столом. Свигби, друг мой, храни тебя бог!
Мистер Брэндон. От души — за ваше здоровье!
Мистер Свигби. Спасибо, Ганн. За ваше здоровье, желаю долгой жизни, и преуспеяния, и счастья вам и всем вашим. Будь счастлив, Джим, старина, храни тебя бог! Я говорю это, мистер Бэндон… Брэндон… или как вас… нет во всем Маргете человека лучше Джеймса Ганна — больше того, во всей Англии нет. За миссис Ганн, джентльмены, и за всю семью. За миссис Ганн! (Пьет.)
Мистер Брэндон. За миссис Ганн! Гип, гип, урра! (Пьет.)
Мистер Ганн. За миссис Ганн — благодарю вас, господа. Красивая женщина, мистер Брэндон! И сейчас еще, правда? А видели бы вы ее тогда, когда я на ней женился! Боже, как она была хороша — совершенство, сэр! Какая фигура!
Мистер Свигби. Плохую вы бы за себя не взяли, могу поручиться! Ха-ха-ха!
Мистер Ганн. Я вам когда-нибудь рассказывал, как я тогда подрался на дуэли с полковым лекарем? Нет? Так я расскажу. В те дни я был, понимаете, совсем молодым человеком; и когда я увидел ее в Браселсе (в 'Брюсселе', как они произносят), я с одного взгляда влюбился до потери сознания — просто врезался по уши. Но что было делать? На дороге стоял другой — полковой лекарь, сэр, форменный дракон. 'Трус красавицу не завоюет', — сказал я себе, и вот я отважился. Она избрала меня, а доктора начисто отставила. Однажды, ранним утром, я имел с ним встречу в брюссельском парке и держался, сэр, как мужчина. Когда дело было кончено, мой секундант, драгунский поручик, сказал мне: 'Ганн, — говорит он, — много я видел мужчин под огнем — я сражался при Ватерлоо, говорит, и не один долгий день я скакал бок о бок с Веллингтоном; но — по хладнокровию я равного вам не видал никогда. Джентльмены, за герцога Веллингтона и британскую армию! (Джентльмены пьют.)
Мистер Брэндон. Вы убили доктора, сэр?
Мистер Ганн. Нет, зачем же? Я по-джентльменски: дуло вверх и палю в белый свет!
Мистер Брэндон. Ого! Примечательный выстрел. Так джентльмену и положено — метить в высший свет. Ну, а доктор как? Небось, натерпелся страху?
Мистер Свигби. Ха-ха-ха! В белый свет! Здорово!
Мистер Ганн (побагровев). Позвольте, сэр! Выражаюсь я, конечно, по-простецки. Но я никак не думал, что гость станет над этим смеяться здесь, за моим же столом!
Мистер Брэндон. Дорогой сэр! Заверяю вас и клянусь…
Мистер Ганн. Мне это безразлично, сэр. Я вам предложил все, что мог, и всемерно постарался почтить вас. Если вам угодно смеяться надо мною, смейтесь, сэр. Может быть, так оно принято в благородном обществе, но, честное слово, в нашей канпании так себя не ведут — верно, Джек? В нашей компании, пардоне муа, сэр.
Мистер Свигби. Джим! Джим! Ради бога! Мир и гармония за вечерним столом… Дружеское веселье… круговая чаша… Он ничего такого не имел в виду — разве вы имели в виду что-нибудь такое, мистер… как вас?
Мистер Брэндон. Ровно ничего, даю вам слово джентльмена!
Мистер Ганн. Если так, хорошо: вот вам моя рука! — И добросердечный Ганн постарался забыть оскорбление и продолжал беседу, как будто ничего не произошло; но он был уязвлен в самое чувствительное место, какое может задеть в человеке стоящий выше его, и не забыл — не мог забыть — Брэндону его шутку. В тот же вечер, в клубе, пьяный в лоск, он произнес не одну речь на этот предмет и неоднократно ударялся в слезы.
Удовольствие от званого обеда было вконец испорчено; и так как разговор пошел обрывистый и скучный, мы не станем его воспроизводить. Мистер Брэндон поспешил удалиться, но не отважился встретиться за чаем с дамами, которым Бекки, сменив, как видно, гнев на милость, подала этот подкрепляющий напиток.
ГЛАВА IV,
в которой мистер Фитч возвещает о своей любви, а мистер Брэндон
готовится к войне
Из блистательной залы, где миссис Ганн с такой широтой принимала своих гостей, знаменитый художник Андреа Фитч бежал в еще более бредовом состоянии духа, нежели то, в каком он пребывал обычно. Он поглядел в даль улицы: там было сумрачно и пустынно; шел сильный дождь, ветер играл на семиствольной свирели и дудел в дымовые трубы. 'Люблю бурю, — сказал торжественно Фитч; и он завернулся в свой испанский плащ на самый правильный манер (плащ был таких чудовищных размеров, что его пола, когда художник закидывал ее через плечо, смахнула объявление о сдаче комнат с дверей дома напротив Ганнов). Люблю бурю и одиночество', — сказал он, раскуривая большую трубку, набитую ароматным 'ороноко'; и так, во всеоружии, молодцевато сдвинув шляпу на длинных своих кудрях, он быстро зашагал по улице.
Андреа не любил курить, но все же завел трубку, видя в ней характерный признак профессии художника и живописную деталь костюма; равным образом он, не умея фехтовать, всегда возил с собою в путешествиях пару рапир; и, начисто лишенный музыкального слуха, всегда имел под рукой гитару. Без этих принадлежностей облик художника представляется незавершенным; а теперь он решил добавить к ним еще один непременный атрибут — возлюбленную. 'Кто из великих художников не имел возлюбленной?' — думал он. Он давным-давно мечтал о той, кого он мог бы полюбить, к кому бы мог обращать свои стихи, — ибо он был привержен к стихотворству. Он сочинил сотни незаконченных поэм, обращаясь в них к Лейле, Химене, Аде — воображаемым красавицам, которых он воспевал в своих туманных стихах. С какой радостью оп