холодный кусок, он вытер губы и внимательно посмотрел на сестру.
— Ты мне не даешь спокойно есть!
— Я? Хм! Мама тебе сделала замечание!
— Да! У меня от твоих слив в ушах гудит, но я тебе ничего не говорю.
Брови у Ольгуцы поднялись вверх.
— …! Я каждый день слышу, как ты ешь, то же говорит и мама; я уже привыкла… Я имела в виду другое.
Брови опустились на место. Ольгуца раскусила еще одну сливу. Щеки у Дэнуца сделались пунцовыми, как сердцевина арбуза.
— Папа, ты ничего не слышишь?
—..?
Все прислушались к шуму за окном. У Ольгуцы от напряжения сощурились глаза, как бывает у близоруких людей… Громкий, басистый рев быков заглушал стрекотание кузнечиков и пение цикад, словно басы в церковном хоре — нежное сопрано.
— Бээ-бээ… Неужели вы не слышите? — вышла из себя Ольгуца.
— Быки как быки! — с сарказмом произнес Дэнуц.
Ольгуца поглядела на брата, энергично тряхнула головой и снисходительно улыбнулась.
— Дэнуц, ты груб. Я тебе уже говорила.
И она торжественно встала из-за стола, держа в руках салфетку, словно глава присяжных заседателей — судебный приговор.
— Ведь это Герр Директор на автомобиле. Спорим? Неужели не слышите? Бээ-бээ!.. Разве быки так ревут? — спокойно осведомилась она у брата.
Позабыв про арбуз и про оскорбление, Дэнуц выбежал во двор, даже не сняв салфетку, за ним — госпожа Деляну и Профира.
— Я совершенно уверена, папа! Ну почему ты мне не веришь?
— Я верю, Ольгуца! — улыбнулся господин Деляну, стряхивая салфетку. — У тебя, как и у мамы, абсолютный слух.
— Ты надо мной смеешься?
— Вовсе нет! Но скажи, как ты научилась отличать автомобильный рожок от мычания коровы? Ведь автомобили у нас можно пересчитать по пальцам!
— Я их не люблю, папа.
— Ерунда!
— Правда, папа, я люблю лошадей.
— А как же Григоре? Ведь он автомобилист!
— Я его очень люблю!..
— Ольгуца, а кто такой Герр Директор?
— Ваш второй отец, — отвечал с улыбкой господин Деляну, стоя на пороге.
— Моника, ты слышишь, что говорит папа? Ты должна полюбить Герр Директора.
— Я ведь даже не знаю его, Ольгуца!
— Что за важность! Зато я его знаю. А ты мой друг.
— Ольгуца, почему ты зовешь его Герр Директор? Он немец?
— Ни в коем случае!.. Это папин брат!.. Я его так в шутку зову, но ему нравится. И ты зови его Герр Директор.
— Он директор школы?
— Как тебе не стыдно так говорить?.. Я бы этого не вынесла!..
Заметив недоеденную сердцевину арбуза, Ольгуца принялась втыкать в нее зубочистки.
— …Он директор очень крупной компании… не знаю какой… что-то связанное с электричеством и немцами.
— Он похож на дядю Йоргу?
— Нет. Не знаю, на кого он похож! На папа он совсем не похож… Вот ты увидишь. Я его люблю.
— И я, — дипломатически согласилась Моника… — Что ты сделала с арбузом?
— Дэнуц меня оскорбил! Я мщу.
Символические зубочистки терзали сердцевину арбуза, замещающего Дэнуца, словно семь стрел — библейское сердце Марии.
— Арбуз жалко! — пыталась убедить Ольгуцу Моника.
Следующая зубочистка проникла еще глубже.
— Как бы tante Алис не рассердилась!
Еще одна зубочистка вонзилась в арбуз.
— Ольгуца, выйдем во двор, я тоже хочу увидеть автомобиль.
— Подожди, увидишь. Время есть. У нас в Меделень живет эхо, поэтому я и услышала рожок. Моника, мне кажется, ты не лишена хитрости!.. Как и я, конечно.
Покончив с отмщением, Ольгуца съела еще одну сливу.
— Ольгуца, позволь, я выну зубочистки?
— Как хочешь! Я кончила.
Моника очистила сердцевину, собрав все зубочистки в своей тарелке.
— Merci, Моника.
Безо всякого аппетита, но с большим энтузиазмом Ольгуца съела сердцевину, которую Дэнуц очистил от семечек, а Моника от зубочисток.
Крестьяне и домашние животные, чьи души породнились, вероятно, в одну и ту же, весьма отдаленную геологическую эпоху, со страхом глядели на ярко-красную коляску, без лошадей, которая на большой скорости поднималась вверх по склону, оставляя позади вонючий дым и грохоча так, будто внутри у нее находились барабаны, по которым били все черти ада. А у кучера — фу-ты, господи! — вместо глаз были черные стекла, точно у слепых, вместо вожжей — колесо на дышле, а вместо кнута и «ну вы, залетные!» — бычье мычание.
Мужики и бабы крестились, глядя то на страшного зверя, то на церковь. Дети на руках у своих матерей дрожали в испуге — не унес бы нечистый! — и хныкали, пристально глядя вдаль своими женскими глазами.
Дед Георге однажды в Яссах видел это бог знает что на колесах. Поэтому он только плюнул с досадой.
— Бедный барин, упокой его душу! К нему во двор — такая штуковина!.. Ну, ничего, вот научит дед барышню верхом ездить!
Стайки птиц на шоссе порхали перед красным чудищем и позади него…
И вот наконец покрытое пылью, огромное, на дутых колесах быстроногое чудовище, пыхтя, рыча и фыркая, остановилось у самого крыльца. Собаки лаяли, подвывая, словно это был медведь. Все слуги высыпали во двор.
— С приездом, Григоре!
— Guten Tag,[20] Герр Директор!
— Дядя Пуйу! Дядя Пуйу! — повторял Дэнуц, не выпуская из рук салфетку.
Герр Директор, с головы до ног закованный в автомобильные доспехи — круглые очки в оправе из красной резины, парусиновый шлем, такой же халат, герметически закрытый у ворота и на запястьях, — с невозмутимым спокойствием вылез из задней дверцы, хлопнув откидным сиденьем. Потопал, чтобы размять затекшие ноги, потянулся, зевнул, открыл лицо, оставив очки висеть на шее, сощурился и вставил в глаз монокль, потер руки, не тронутые пылью и солнцем… и с улыбкой склонился перед ступеньками крыльца с видом английского адмирала, с восторгом встреченного в небольшом дунайском порту.
— Рад всех вас видеть!
С глаз шофера тоже слетели черные очки — на сей раз при виде Аники. Берлинский механик, выписанный из Германии вместе с автомобилем, был, по всей видимости, изготовлен на фабрике блондинов
